Иван Бунин и Александр Kпурин

Они познакомились в Одессе, когда обоим было по 29 лет.

Узнав, что на даче знакомых остановился писатель Куприн, Иван Алексеевич пошел знакомиться — и они тут же нашли общий язык. Тем летом они болтали ночи напролет, гуляя вдоль берега моря, и Бунин уговаривал своего нового товарища вновь начать писать и публиковаться в журналах.

— Да меня же никуда не примут, — возражал тот.
— Но ведь вы уже печатались! — ну унимался будущий автор «Темных аллей».
— Да, а теперь, чувствую, напишу такую ерунду, что не примут.

Бунину все-таки удалось заставить Александра Ивановича взяться за перо. Когда рассказ был готов, он сам поехал с ним в редакцию «Одесских новостей», потому что Куприн боялся. Тот случай он вспоминал в мемуарах:

«Мне удалось тут же схватить для него двадцать пять рублей авансом. Он ждал меня на улице и, когда я выскочил к нему из редакции с двадцатипятирублевкой, глазам своим не поверил от счастья, потом побежал покупать себе „штиблеты“, потом на лихаче помчал меня в приморский ресторан „Аркадию“ угощать жареной скумбрией и белым бессарабским вином... Сколько раз, сколько лет и какой бешеной скороговоркой кричал он мне во хмелю впоследствии:

— Никогда не прощу тебе, как ты смел мне благодетельствовать, обувать меня, нищего, босого!».

Их дружба продолжалась десятилетия. Однажды их обоих номинировали на Пушкинскую премию, и пришлось делить денежный приз. В письме к другу Куприн пошутил: «Я на тебя не сержусь за то, что ты свистнул у меня полтысячи». Бунин в ответ написал: «Радуюсь тому, что судьба связала мое имя с твоим».

Они продолжили общаться даже после эмиграции в Париж, где поселились в одном доме. Куприн потихоньку спивался, а вскоре тяжело заболел. В 1938 году Бунин вспоминал:

«Года три тому назад, приехав с юга, я как-то встретил его на улице и внутренне ахнул: и следа не осталось от прежнего Куприна! Он шел мелкими, жалкими шажками, плелся такой худенький, слабенький, что, казалось, первый порыв ветра сдует его с ног, не сразу узнал меня, потом обнял с такой трогательной нежностью, с такой грустной кротостью, что у меня слезы навернулись на глаза. Как-то я получил от него открытку в две-три строчки, — такие крупные, дрожащие каракули и с такими нелепыми пропусками букв, точно их выводил ребенок... Все это и было причиной того, что за последние два года я не видел его ни разу, ни разу не навестил его: да простит мне бог — не в силах был видеть его в таком состоянии».

Первоначально А.И. Куприн хотел сделать "Гранатовый браслет" рассказом, а не повестью.

Работа над повестью велась с осени 1910 года - именно в этот период писатель начинает исполнять свою задумку. Так получилось, что задуманный Куприным рассказ разросся в целую повесть. Эта повесть даровала Куприну огромный успех. Стоит отметить, что сюжет взят писателем из жизни. Произведение "Гранатовый браслет" основывается на реальных событиях. Один телеграфный чиновник был безответно влюблен в жену российского губернатора. Как-то раз он подарил своей любви простую цепочку. Сын женщины говорил о том, что этот случай был курьёзным и анекдотичным. Но сам А.И. Куприн превращает данное событие в трагическую историю любви. Под его пером подаренная цепочка превращается в гранатовый браслет. Главной героиней рассказа была получена и другая драгоценность - серьги из жемчужин. Жемчуг с древности всегда означал духовную чистоту, а с другой стороны, он являлся символом плохого предзнаменования. Именно этим недобрым предзнаменованием и наполнен рассказ.

В 1890г., окончив военное училище, А.И. Куприн в чине подпоручика был зачислен в пехотный полк, стоявший в Подольской губернии. Офицерская жизнь, которую он вёл в течение четырёх лет, дала богатый материал для его будущих произведений. В 1893—1894гг. в петербургском журнале «Русское богатство» вышли его повесть «Впотьмах» и рассказы «Лунной ночью» и «Дознание». Жизни русской армии посвящена серия рассказов: «Ночлег» (1897), «Ночная смена» (1899).

В 1894г. А.И. Куприн решает подать в отставку, находясь на тот момент уже в звании поручика. Сразу же после этого, он начинает путешествовать по России, знакомясь с разными людьми и набираясь новых знаний. В эти годы Александр Иванович познакомился с Иваном Буниным, Антоном Чеховым и Максимом Горьким.

В 1901 г. писатель переехал в Петербург, начал работать секретарём «Журнала для всех», женился на М. Давыдовой, родилась дочь Лидия. В петербургских журналах появились рассказы А.И. Куприна: «Болото» (1902); «Конокрады» (1903); «Белый пудель» (1904). В основе рассказа "Белый пудель" Куприна лежит реальная история. Лето 1903 года писатель с семьей провел в Мисхоре в Крыму. Здесь Куприн познакомился с труппой бродячих артистов, которые и стали прототипами героев "Белого пуделя". Одна из идей рассказа о белом пуделе: дружба и деньги – несоразмерные понятия. Настоящего друга нельзя купить за деньги. После публикации «Белого пуделя» выражение «дружба дороже денег» стало крылатым. Творческое наследие Куприна славится тем, что тексты писателя буквально разобраны на цитаты.

В 1905 г. вышло наиболее значительное его произведение — повесть «Поединок», имевшая большой успех. Выступления писателя с чтением отдельных глав «Поединка» стали событием культурной жизни столицы. Его произведения этого времени были весьма благонравны: очерк «События в Севастополе» (1905), рассказы «Штабс-капитан Рыбников» (1906), «Река жизни», «Гамбринус» (1907).

Добрый вечер, маленькие и большие девочки и мальчики! Слушаем рассказ Куприна «Скворцы»

ЧИТАЕМ КУПРИНА

Пасхальные колокола. А. Куприн

Быстро-быстро промчались впечатления вчерашнего дня и Великой ночи: плащаница в суровой холодной темноте собора, воздержание от еды до разговения, дорога в церковь, в тишине и теплоте апрельского синего вечера, заутреня, крестный ход, ликующая встреча восставшего из гроба Христа, восторженное пение хора, подвижная, радостная служба, клир в светлых сияющих парчовых ризах, блеск тысяч свечей, сияющие лица, поцелуи; чудесная дорога домой, когда так нежно сливаются в душе усталость и блаженство, дома, огни, добрый смех, яйца, кулич, пасха, ветчина и две рюмочки сладкого портвейна; глаза слипаются; в доме много народа, поэтому тебе стелют постель на трех стульях, поставленных рядком; погружаешься в сон, как камень падает в воду.

Утром проснулся я, и первое, еще не осознанное впечатление большой — нет! — огромной радости, которой как будто бы пронизан весь свет: люди, звери, вещи, небо и земля. Побаливает затылок, также спина и ребра, помятые спаньем в неудобном положении на жесткой подстилке, на своей же кадетской шинельке с медными пуговицами. Но что за беда? Солнце заливает теплым текучим золотом всю комнату, расплескиваясь на обойном узоре. Господи! Как еще велик день впереди, со всеми прелестями каникул и свободы, с невинными чудесами, которые тебя предупредительно ждут на каждом шагу!

Как невыразимо вкусен душистый чай (лянсин императорский!) с шафранным куличом и с пасхой, в которой каких только нет приправ: и марципан, и коринка, и изюм, и ваниль, и фисташки. Но ешь и пьешь наспех. Неотразимо зовет улица, полная света, движения, грохота, веселых криков и колокольного звона. Скорее, скорее!

На улице сухо, но волнующе, по-весеннему, пахнет камнем тротуаров и мостовой, и как звонко разносятся острые детские крики! Высоко в воздухе над головами толпы плавают и упруго дергаются разноцветные воздушные шары на невидимых нитках. Галки летят крикливыми стаями… Но раньше всего — на колокольню!

Все ребятишки Москвы твердо знают, что в первые три дня Пасхи разрешается каждому человеку лазить на колокольню и звонить, сколько ему будет удобно. Даже и в самый большой колокол!

Вот и колокольня. Темноватый ход по каменной лестнице, идущей винтом. Сыро и древне пахнут старые стены. А со светлых площадок все шире и шире открывается Москва.

Колокола. Странная система веревок и деревянных рычагов-педалей, порою повисших совсем в воздухе, почти наружу. Есть колокола совсем маленькие: это дети; есть побольше — юноши и молодые люди, незрелые, с голосами громкими и протяжными: в них так же лестно позвонить мальчугану, как, например, едучи на извозчике, посидеть на козлах и хоть с минуту подержать вожжи. Но вот и Он, самый главный, самый громадный колокол собора; говорят, что он по величине и по весу второй в Москве, после Ивановского, и потому он — гордость всей Пресни. Трудно и взрослому раскачать его массивный язык; мальчишкам это приходится делать артелью. Восемь, десять, двенадцать упорных усилий и, наконец, — баммм… Такой оглушительный, такой ужасный, такой тысячезвучный медный рев, что больно становится в ушах и дрожит каждая частичка тела. Это ли не удовольствие?

Самый верхний этаж — и вот видна вокруг вся Москва: и Кремль, и Симонов монастырь, и Ваганьково, и Лефортовский дворец, и синяя изгибистая полоса Москва-реки, все церковные купола и главки: синие, зеленые, золотые, серебряные… Подумать только: сорок сороков! И на каждой колокольне звонят теперь во все колокола восхищенные любители. Вот так музыка! Где есть в мире такая? Небо густо синеет — и кажется таким близким, что вот-вот дотянешься до него рукою. Встревоженные голуби кружатся стаями высоко в небе, то отливая серебром, то темнея.

И видишь с этой верхушки, как плывут, чуть не задевая за крест колокольни, пухлые серьезные белые облака, точно слегка кружась на ходу.