18 марта 2007
Если говорить честно, когда мы начинали работу над фильмом «А зори здесь тихие...», то никому из нас: ни мне, ни оператору Шумскому, ни главному нашему специалисту по актерам второму режиссеру Курдюмовой — не приходило в голову назвать в числе кандидатов на роль Женьки Комельковой Олю Остроумову. Я пытаюсь сейчас разобраться в причинах этой нашей недальновидности. Ведь мы все уже хорошо знали Олю по фильму «Доживем до понедельника», где она сыграла роль школьницы Риты Черкасовой, которую так нежно и преданно любил Генка Шестопал, мучаясь оттого, что она предпочитает ему красавца Костю. Оля училась тогда на втором курсе актерского факультета ГИТИСа, где, к слову сказать, с ней вместе учился и «Костя», теперь известный актер Игорь Старыгин («Обвиняются в убийстве», «Адъютант его превосходительства», «Города и годы»), также дебютировавший в фильме «Доживем до понедельника», и будущий исполнитель роли старшины Васкова в фильме «А зори здесь тихие...» Андрей Мартынов. Тогда мы в первую очередь исходили из внешних данных, обеспокоенные тем, как студентка будет выглядеть рядом с настоящими девятиклассниками, снимавшимися в нашем фильме. Но уже на первых репетициях наши беспокойства улетучились, потому что мы убедились не только во внешнем соответствии, но и почувствовали чистоту, искренность и глубину будущей актрисы. Не секрет, что кинематограф порой бывает жесток к своим любимцам, превращая их в любимцев временных. Это происходит тогда, когда в первой роли, в особенности если это хорошая роль, используют только природные человеческие качества исполнителя, вычерпывают до конца его. человеческую сущность, эксплуатируют соответствие характера — характеру образа. А дальше, при отсутствии у дебютанта зрелого мастерства, или в лучшем случае начинаются повторения, или человек теряет себя, а кинематограф — актера. Я счастлив, что этого не произошло с Остроумовой. И все же, когда мы искали актрису на роль Женьки Комельковой, так прекрасно выписанную Борисом Васильевым,— роль, которую к моменту постановки фильма уже сыграло множество актрис в театральных спектаклях; роль, о которой благодаря скудости нашей сценарной литературы можно только мечтать,— мы не связывали ее с Олей и занимались бесконечными поисками, никак не решаясь остановиться на определенной кандидатке. И тут нам помогла сама Оля. Однажды она пришла к нам в группу вместе с Андреем Мартыновым. Они вместе со Старыгиным были к этому времени уже артистами Театра юного зрителя, и Оля пришла как бы только для того, чтобы «поболеть» за Мартынова, который пробовался на роль Васкова и судьба которого тоже не была еще решена. Мы поговорили о том, о сем, и вдруг в конце беседы Оля сказала: «Вы пробуйте, пробуйте, Станислав Иосифович, а играть Женьку буду я». Я знаю, чего стоила ей эта фраза.
Теперь-то я со всей уверенностью могу сказать, что еще во времена «Доживем до понедельника» Оля уже была сложившейся актрисой. Нет, она не была Ритой Черкасовой в жизни, хотя маленький родинка у нее на шее помогла нам найти и сделать в фильме, да простят мне нескромность, одну из моих любимых сцен, когда Генка пишет сочинение и наблюдает за своей любимой (в Америке после демонстрации фильма режиссер Рубен Мямулян даже, спросил меня, как это я придумал наклеить родинку, и не хотел верить, что я ее не наклеивал). Оля Остроумова играла Риту Черкасову, играла с глубочайшим проникновением в роль, и поэтому нам казалось, да и сейчас кажется, что никто другой не смог бы ее заменить.
И вот она сказала: «Я буду играть роль Женьки».
На первой же пробе она убедила меня, что была права. А проба была спешная и удивительно простая. Как известно, Женька должна петь. Я не знал тогда, что Оля еще к тому же умеет играть на гитаре и петь, и поэтому несколько удивился, что она согласилась петь на пробе. Мы пришли в огромный павильон, в котором уже строилась наша декорация для «воспоминаний». Оля присела на барьер строившейся цирковой арены, взяла гитару и запела «Он говорил мне...». Она пела тогда не так, как потом в картине, без всякой шутливости и ироничности. Она пела всерьез, но так, как поют большие драматические актрисы. Потихоньку подошли рабочие, строившие декорацию, осветители и стали слушать. Нам даже не пришлось наводить тишину. Она установилась сама собой. И я вдруг увидел, что у Оли прекрасные Женькины волосы, огромные Женькины зеленые глаза, я почувствовал Женькину лихость и Женькину чистоту и застенчивость, а еще я подумал, что она прекрасно могла бы сыграть и «Бесприданницу»...
А потом Карелия, съемки. И тут она испугалась. Испугалась ответственности: перед другими актрисами, у которых она отняла эту роль; перед зрителем, уже успевшим по книге и спектаклям полюбить этот образ; перед нами, решившими снимать ее. А вместе с ней испугались и мы и ударились в поиски внешности. Мы замучили ее гримами, перекраской волос и примерками гимнастерок. Но, слава богу, мы вовремя одумались. И внутренние качества образа начали выходить на первый план и рождать внешнюю убедительность.
Мне хочется рассказать только об одном эпизоде, типичном для нашей работы, после которого я с абсолютной уверенностью могу сказать, что Ольга Остроумова прекрасная кинематографическая актриса. Я выделяю слово «кинематографическая», потому что мы слишком часто принижаем заслуги кинематографических актеров по сравнению с театральными, правда, не без помощи последних. А труд кинематографического актера гораздо сложнее и для достижения результата требует гораздо больших затрат и физических сил, и нервов, и сердца.
Мы снимали эпизод гибели Женьки. Он был несколько сомнителен и, я бы сказал, эффектен. В подлинных обстоятельствах съемки он к тому же был крайне сложен физически. Скалы, на которые падала Женька, обдирали не только гимнастерку, но и тело. Мне не хочется даже рассказывать о задачах, которые я ставил актрисе, и дело не только в том, что они противоречили «системе», они просто взаимоисключали друг друга. Я просил, например, сыграть одновременно смелость и страх, беззащитность и силу, уличную девчонку и героиню. Оля только кивала головой.
Мы не репетировали, мы сразу начали снимать. Сняли сцену семь раз, и все дубли были разными, даже по текстам. Но уже в первый раз, когда я сказал: «стоп!» — я увидел в глазах у многих, в том числе и у старых кинематографических волков, таких, как, например, художник по костюмам Эльза Рапопорт, слезы. Оля, на мой взгляд, сделала невозможное. Она сделала условную сцену правдой. И так было семь раз. Такое возможно только при полной самоотдаче и полном самозабвении. И я уже заранее мучился тем, что не смогу отобрать нужный дубль, так как все они прекрасны. Но мне не пришлось отбирать дубли. Весь материал из-за дефекта пленки оказался браком. Мы узнали об этом, когда Ольги уже не было в экспедиции. Надо было начинать все сначала, при полной моей убежденности, что это повторить невозможно. На месте актрисы... Мне даже не хотелось думать о том, что бы я сделал на месте актрисы. И вот, как опять же часто бывает в кинематографе, у нас в распоряжении один день. Утром Ольга прилетит из Москвы, вечером у нее спектакль. Что может получиться в этих условиях? Оля прилетела, она не сказала ни одного слова осуждения. Она просто оделась и вошла в кадр. И не дадут мне соврать мои товарищи, она снова повторила все, и снова с той же силой и с теми же душевными затратами. Я пишу об этом не для того, чтобы убедить всех, что эта сцена безупречна. Я пишу для того, чтобы дать представление о тяжелейшем труде наших актеров,— разве одна Остроумова бывала в таких положениях? Я пишу об этом для того, чтобы еще раз утвердить свою мысль о том, что Ольга Остроумова настоящая актриса.
Ее не узнают на улицах. И это не только потому, что когда она играет, то даже рост у нее меняется, и не только потому, что в жизни у нее совсем не такие больше глаза, как у ее героинь. В жизни она еще совсем девчонка, скромная, застенчивая, ни на секунду не обольщающаяся тем, что она сделала что-то значительное, и, я бы даже рискнул сказать, не знающая себе цену. Может быть, это и прекрасно.
Я ничего не написал о ее работе в театре, о ее других картинах. Я пишу только о том, что знаю и что могу свидетельствовать.
Я никогда не забуду, как на встрече с убеленными сединами и молодыми генералами и офицерами штаба Варшавского Договора Оля сказала: «Вот я смотрю на вас, на ваши мундиры и ордена, а думаю о простых девчонках, которых нет с нами, и это как-то ужасно несправедливо. Сделайте так, чтобы это никогда не повторилось»,— и заплакала, а в зале повисла долгая тишина.
Я никогда не забуду, как женщины, прошедшие войну, подходили к ней на встречах и говорили ей слова благодарности, значит, они приняли ее Женьку в свои ряды.
Я сам благодарен ей за то, что ее участие в картинах «Доживем до понедельника» и «А зори здесь тихие...» помогло этим фильмам найти дорогу к сердцам зрителей.
Станислав Ростоцкий, народный артист СССР
"Советский экран" № 24, декабрь 1974 года
