Ш. Перро

Ослиная шкура

Жил однажды богатый и могущественный король. Золота и солдат у него было столько, сколько ни один другой король даже во сне не видел. Жена его была самой красивой и умной женщиной на свете. Король с королевой жили дружно и счастливо, но часто горевали, что у них нет детей. Наконец они решили взять какую-нибудь девушку и воспитывать ее как родную дочь. Случай скоро представился. Один близкий друг короля умер, и после него осталась его дочь, молодая принцесса. Король с королевой тотчас перевезли ее к себе во дворец.

Девушка росла и с каждым днем становилась все красивее и красивее. Это радовало короля с королевой, и, смотря на свою воспитанницу, они забыли о том, что у них нет своих детей.

Однажды королева опасно заболела. День ото дня ей становилось все хуже и хуже. Король дни и ночи не отходил от постели своей жены. А она все слабела и слабела, и доктора в один голос сказали, что королева уже не встанет с постели. Вскоре это поняла и сама королева. Чувствуя приближение смерти, она подозвала короля и сказала ему слабым голосом:

— Я знаю, что скоро умру. Перед смертью я хочу попросить вас только об одном: если вы вздумаете жениться во второй раз, то женитесь только на той женщине, которая будет красивее и лучше меня.

Король, громко рыдая, обещал королеве исполнить ее желание, и она умерла.

Похоронив жену, король не находил себе места от горя, ничего не ел и не пил и так постарел, что все его министры приходили в ужас от такой перемены.

Однажды, когда король, вздыхая и плача, сидел в своей комнате, к нему явились министры и стали просить его, чтобы он перестал горевать и поскорее женился.

Но король даже и слышать не хотел об этом. Однако министры не отставали от него и уверяли, что королю непременно следует жениться. Но сколько министры ни старались, их уговоры не убедили короля. Наконец они так надоели ему своими приставаниями, что однажды король сказал им:

— Я обещал покойной королеве жениться во второй раз, если найду женщину, которая будет красивее и лучше ее, но такой женщины нет во всем свете. Поэтому я никогда не женюсь.

Министры обрадовались, что король хоть немного сдался, и стали каждый день показывать ему портреты самых замечательных красавиц, чтобы по этим портретам король выбрал себе жену, но король говорил, что умершая королева была лучше, и министры уходили ни с чем.

Наконец самый главный министр пришел однажды к королю и сказал ему:

— Король! Неужели ваша воспитанница кажется вам и по уму и по красоте хуже покойной королевы? Она так умна и красива, что лучшей жены вам не найти! Женитесь на ней!

Королю показалось, что его молодая воспитанница-принцесса и в самом деле лучше и красивее королевы, и, не отказываясь более, он согласился жениться на воспитаннице.

Министры и все придворные были довольны, но принцессе это показалось ужасным. Ей вовсе не хотелось стать женой старого короля. Однако король не слушал ее возражений и приказал ей как можно скорее готовиться к свадьбе.

Молодая принцесса была в отчаянии. Она не знала, что ей делать. Наконец она вспомнила о волшебнице Сирени, своей тетке, и решила посоветоваться с ней. В ту же ночь она отправилась к волшебнице в золотой коляске, запряженной большим старым бараном, который знал все дороги.

Волшебница внимательно выслушала рассказ принцессы.

— Если ты будешь в точности исполнять все, что я прикажу тебе, — сказала она, — ничего плохого не случится. Прежде всего потребуй у короля платье, голубое, как небо. Такого платья он не сможет тебе достать.

Принцесса поблагодарила волшебницу за совет и вернулась домой. На следующее утро она сказала королю, что до тех пор не согласится выйти на него замуж, пока не получит от него платья, голубого, как небо.

Король немедленно созвал самых лучших мастеров и приказал им сшить платье, голубое, как небо.

— Если же вы не угодите принцессе, — прибавил он, — я прикажу повесить вас всех.

На другой же день мастера принесли заказанное платье, и в сравнении с ним сам голубой небесный свод, окруженный золотыми облаками, показался не таким красивым.

Получив платье, принцесса не столько обрадовалась, сколько испугалась. Она опять поехала к волшебнице и спросила, что ей теперь делать. Волшебница была очень раздосадована, что замысел ее не удался, и велела принцессе потребовать у короля платье лунного цвета.

Король не мог ни в чем отказать принцессе. Он послал за самыми искусными мастерами, какие только были в королевстве, и таким грозным голосом отдал им приказание, что не прошло и суток, как мастера уже принесли платье.

При виде этого прекрасного наряда принцесса загоревала еще сильнее.

Волшебница Сирень явилась к принцессе и, узнав о второй неудаче, сказала ей:

— И в тот и в другой раз королю удалось исполнить твою просьбу. Посмотрим-ка, удастся ли ему сделать это теперь, когда ты потребуешь у него платье, блестящее, как солнце. Едва ли ему удастся достать такое платье. Во всяком случае, мы выиграем время.

Принцесса согласилась и потребовала от короля такое платье. Король без раздумья отдал все бриллианты и рубины из своей короны, лишь бы платье блестело, как солнце. Поэтому, когда платье принесли и развернули, все сейчас же зажмурили глаза: оно и вправду блестело, как настоящее солнце.

Не радовалась одна принцесса. Она ушла в свою комнату, сказав, что у нее от блеска разболелись глаза, и принялась там горько плакать. Волшебница Сирень была очень опечалена тем, что все ее советы ни к чему не привели.

— Ну, теперь, дитя мое, — сказала она принцессе, — потребуй у короля шкуру его любимого осла. Ее-то уж он наверняка не даст тебе!

А надо сказать, что осел, шкуру которого волшебница велела потребовать у короля, был не обыкновенный осел. Каждое утро он вместо навоза покрывал свою подстилку блестящими золотыми монетами. Понятно, почему король так любил и берег этого осла.

Принцесса обрадовалась. Она была уверена, что король ни за что не согласится убить осла. Она весело побежала к королю и потребовала ослиную шкуру.

Король хотя и удивился такому странному требованию, но, не раздумывая, исполнил его. Осла убили и шкуру его торжественно принесли принцессе. Теперь-то уж она совсем не знала, что ей делать. Но тут к ней явилась волшебница Сирень.

— Не горюй так сильно, милая! — сказала она. — Может быть, все к лучшему. Завернись в ослиную шкуру и поскорее уходи из дворца. С собой ты ничего не бери: сундук с твоими платьями будет следовать за тобой под землей. Вот тебе моя волшебная палочка. Когда тебе понадобится сундук, ударь палочкой по земле, и он явится перед тобой. Но уходи скорее, не медли.

Принцесса поцеловала волшебницу, натянула на себя мерзкую ослиную шкуру, вымазала лицо сажей, чтобы ее никто не узнал, и вышла из дворца.

Исчезновение принцессы произвело большой переполох. Король разослал в погоню за принцессой тысячу всадников и множество пеших стрелков. Но волшебница сделала принцессу невидимой для глаз королевских слуг. Поэтому королю пришлось отказаться от напрасных поисков.

А принцесса между тем шла путем-дорогою. Она заходила во многие дома и просила взять ее хоть служанкою.

Но никто не хотел брать принцессу к себе, потому что в ослиной шкуре она казалась необыкновенно безобразной.

Наконец она дошла до какого-то большого дома. Хозяйка этого дома согласилась принять бедную принцессу к себе в работницы. Принцесса поблагодарила хозяйку и спросила, что она должна делать. Хозяйка велела ей стирать белье, смотреть за индюшками, пасти овец и чистить свиные корыта.

Принцессу поместили на кухне. С первого же дня прислуга стала над ней грубо насмехаться. Однако понемногу к ней привыкли. К тому же работала она очень усердно, и хозяйка не позволяла ее обижать.

Однажды, сидя на берегу ручья, принцесса посмотрела в воду, как в зеркало.

Взглянув на себя в мерзкой ослиной шкуре, она испугалась. Принцессе стало стыдно, что она такая грязная, и, быстро скинув ослиную шкуру, она выкупалась в ручье. Но когда она возвращалась домой, ей опять пришлось напялить на себя противную шкуру.

К счастью, на следующий день был праздник и принцессу не заставляли работать. Она воспользовалась этим и решила нарядиться в одно из своих богатых платьев.

Принцесса ударила по земле волшебной палочкой, и сундук с нарядами явился перед ней. Принцесса достала голубое платье, которое получила от короля, ушла в свою комнатушку и стала наряжаться.

Она посмотрела на себя в зеркало, полюбовалась чудесным нарядом и с тех пор каждый праздник наряжалась в свои богатые платья. Но, кроме овец да индюшек, никто об этом не знал. Все видели ее в гадкой ослиной шкуре и прозвали ее — Ослиная Шкура.

Случилось как-то, молодой королевич возвращался с охоты и заехал отдохнуть в дом, где Ослиная Шкура жила в работницах. Он отдохнул немного, а потом принялся бродить по дому и по двору.

Случайно он забрел в темный коридор. В конце коридора находилась запертая дверь. Королевич был очень любопытен, и ему захотелось узнать, кто живет за этой дверью. Он заглянул в щелку. Каково же было его удивление, когда он увидел в маленькой тесной комнатушке прекрасную нарядную принцессу! Он побежал к хозяйке узнать, кто живет в этой комнатушке.

Ему сказали: там живет девчонка Ослиная Шкура, она вместо платья носит ослиную шкуру, до того грязную и засаленную, что никто не хочет ни смотреть на нее, ни говорить с нею. Взяли же Ослиную Шкуру в дом пасти овец да чистить свиные корыта.

Больше королевич ничего не узнал. Он возвратился во дворец, но не мог забыть красавицу, которую случайно увидел в дверную щелку. Он жалел, что не зашел тогда в комнату и не познакомился с ней.

Королевич дал себе слово в другой раз непременно сделать это.

Думая беспрерывно о чудесной красавице, королевич тяжело заболел. Мать и отец его были в отчаянии. Они призвали докторов, но доктора ничего не могли сделать. Наконец они сказали королеве: наверное, ее сын заболел от какого-то большого горя. Королева стала расспрашивать сына, что с ним случилось, но он ничего не отвечал ей. Но, когда королева встала на колени и начала плакать, он сказал:

— Я хочу, чтобы Ослиная Шкура испекла пирог и принесла его, как только он будет готов.

Королева удивилась такому странному желанию. Она позвала придворных и спросила, кто такая эта Ослиная Шкура.

— Ах, это гадкая грязнушка! — объяснил один придворный. — Она живет недалеко отсюда и пасет овец и индюшек.

— Ну, кто бы ни была эта Ослиная Шкура, — сказала королева, — пусть она сейчас же испечет пирог для королевича!

Придворные побежали к Ослиной Шкуре и передали ей приказание королевы, добавив, чтобы она исполнила его как можно лучше и быстрее.

Принцесса заперлась в своей комнатушке, сбросила ослиную шкуру, вымыла лицо и руки, надела чистое платье и принялась готовить пирог. Муку она взяла самую лучшую, а масло и яйца самые свежие.

Замешивая тесто, нарочно или нечаянно, она уронила с пальца колечко. Оно упало в тесто да там и осталось. А когда пирог испекся, принцесса напялила на себя противную шкуру, вышла из комнаты, подала пирог придворному и спросила его, идти ли ей с ним к королевичу. Но придворный даже не хотел отвечать ей и побежал с пирогом во дворец.

Королевич выхватил пирог из рук придворного и принялся есть его так поспешно, что все доктора качали головами и разводили руками.

— Мало хорошего предвещает такая стремительность! — говорили они.

И правда, королевич ел пирог с такой жадностью, что чуть не подавился кольцом, которое оказалось в одном из кусков пирога. Но королевич быстро вынул колечко изо рта и после того стал кушать пирог уже не так поспешно. Он долго рассматривал колечко. Оно было такое маленькое, что могло прийтись впору только самому хорошенькому пальчику на свете. Королевич то и дело целовал колечко, потом спрятал его под подушку и доставал оттуда всякую минуту, когда думал, что на него никто не смотрит.

Все это время он думал об Ослиной Шкуре, но вслух говорить о ней боялся. Поэтому болезнь его усиливалась, и доктора не знали, что и подумать. Наконец они объявили королеве, что сын ее болен от любви. Королева бросилась к сыну вместе с королем, который тоже был огорчен и расстроен.

— Сын мой, — сказал опечаленный король, — назови нам девушку, которую ты любишь. Обещаем, что женим тебя на ней, будь она даже самая последняя служанка!

Королева, обнимая сына, подтвердила обещание короля. Королевич, растроганный слезами и добротой своих родителей, сказал им:

— Дорогие отец и мать! Я и сам не знаю, кто та девушка, которую я так горячо полюбил. Я женюсь на той, которой это колечко будет впору, кто бы она ни была.

И он вынул из-под подушки колечко Ослиной Шкуры и показал его королю и королеве.

Король с королевой взяли колечко, с любопытством рассмотрели его и, решив, что такое колечко может прийтись впору только самой прекрасной девушке, согласились с королевичем.

Король приказал немедленно ударить в барабаны и разослать по всему городу скороходов, чтобы они созывали во дворец всех девушек примеривать колечко.

Скороходы бегали по улицам и возглашали, что девушка, которой колечко придется впору, выйдет замуж за молодого королевича.

Сначала во дворец явились принцессы, затем придворные дамы, но, сколько они ни старались сделать свои пальцы потоньше, ни одна не могла надеть колечка. Пришлось пригласить швеек. Они были хорошенькие, но пальцы их были слишком толсты и не пролезали в колечко.

Наконец очередь дошла до служанок, но и их также постигла неудача. Все уже перемеряли кольцо. Никому оно не приходилось впору! Тогда королевич приказал призвать кухарок, судомоек, свинопасок. Их привели, но их огрубевшие от работы пальцы не могли пролезть в колечко дальше ногтя.

— А приводили эту Ослиную Шкуру, которая недавно испекла пирог? — спросил королевич.

Придворные захохотали и ответили ему:

— Ослиную Шкуру не позвали во дворец, потому что она слишком грязная и противная.

— Сейчас же послать за нею! — приказал королевич.

Тогда придворные, посмеиваясь втихомолку, побежали за Ослиной Шкурой.

Принцесса слышала бой барабанов и возгласы скороходов и догадалась, что всю эту суматоху подняло ее колечко. Она очень обрадовалась, когда увидала, что идут за ней. Она поскорее причесалась и нарядилась в платье лунного цвета. Как только принцесса услыхала, что стучатся в дверь и зовут ее к королевичу, она поспешно накинула поверх платья ослиную шкуру и отворила дверь.

Придворные с насмешками объявили Ослиной Шкуре, что король хочет женить на ней своего сына, и повели ее во дворец.

Удивленный необычным видом Ослиной Шкуры, королевич не мог поверить, что это та самая девушка, которую он видел такой прекрасной и нарядной сквозь дверную щелку. Опечаленный и смущенный, королевич спросил ее:

— Это вы живете в конце темного коридора, в том большом доме, куда я недавно заезжал с охоты?

— Да, — отвечала она.

— Покажите мне вашу руку, — продолжал королевич.

Каково же было изумление короля и королевы и всех придворных, когда из-под черной, запачканной шкуры показалась маленькая нежная ручка и когда кольцо пришлось впору девушке. Тут принцесса сбросила с себя ослиную шкуру. Королевич, пораженный ее красотой, забыл о своей болезни и бросился к ее ногам, не помня себя от радости.

Король и королева тоже стали обнимать ее и спрашивать, хочет ли она выйти замуж за их сына.

Принцесса, смущенная всем этим, только было собралась что-то сказать, как вдруг потолок раскрылся, и в зал на колеснице из сиреневых цветов и веток спустилась волшебница Сирень и рассказала всем присутствующим историю принцессы.

Король и королева, выслушав рассказ волшебницы, еще больше полюбили принцессу и сейчас же выдали ее замуж за своего сына.

На свадьбу, съехались короли разных стран. Одни ехали в каретах, другие верхом, а самые дальние на слонах, на тиграх, на орлах.

Свадьбу отпраздновали с роскошью и пышностью, какую только можно представить себе. Но королевич и его молодая жена мало внимания обращали на все это великолепие: они смотрели только друг на друга и только друг друга и видели.
Пересказ с французского М. Булатова

Хаврошечка

(Русская народная сказка)

Есть на свете люди хорошие, есть и похуже, есть и такие, которые своего брата не стыдятся.

К таким-то и попала Крошечка-Хаврошечка. Осталась она сиротой, взяли ее эти люди, выкормили и над работой заморили: она и ткет, она и прядет, она и прибирает, она и за все отвечает.

А были у ее хозяйки три дочери. Старшая звалась Одноглазка, средняя — Двуглазка, а меньшая — Триглазка.

Дочери только и знали, что у ворот сидеть, на улицу глядеть, а Крошечка-Хаврошечка на них работала: их и обшивала, для них пряла и ткала — и слова доброго никогда не слыхала.

Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле, обнимет свою рябую коровку, ляжет к ней на шейку и рассказывает, как ей тяжко жить-поживать.

— Коровушка-матушка! Меня бьют-журят, хлеба не дают, плакать не велят. К завтрашнему дню мне велено пять пудов напрясть, наткать, побелить и в трубы покатать.

А коровушка ей в ответ:

— Красная девица, влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылезь — все будет сработано.

Так и сбывалось. Влезет Хаврошечка коровушке в одно ушко, вылезет из другого — все готово: и наткано, и побелено, и в трубы покатано.

Отнесет она холсты к хозяйке. Та поглядит, покряхтит, спрячет в сундук, а Крошечке-Хаврошечке еще больше работы задаст.

Хаврошечка опять придет к коровушке, обнимет ее, погладит, в одно ушко влезет, в другое вылезет и готовенькое возьмет, принесет хозяйке.

Вот хозяйка позвала свою дочь Одноглазку и говорит ей:

— Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди догляди, кто сироте помогает: и ткет, и прядет, и в трубы катает?

Пошла Одноглазка с Хаврошечкой в лес, пошла с нею в поле, да забыла матушкино приказание, распеклась на солнышке, разлеглась на травушке. А Хаврошечка приговаривает:

— Спи, глазок, спи глазок!

Глазок у Одноглазки и заснул. Пока Одноглазка спала, коровушка все наткала, и побелила, и в трубы скатала.

Так ничего хозяйка не дозналась и послала вторую дочь — Двуглазку:

— Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди догляди, кто сироте помогает.

Двуглазка пошла с Хаврошечкой, забыла матушкино приказание, на солнышке распеклась, на травушке разлеглась. А Хаврошечка баюкает:

— Спи, глазок, спи, другой!

Двуглазка глаза и смежила. Коровушка наткала, побелила, в трубы накатала, а Двуглазка все спала.

Старуха рассердилась и на третий день послала третью дочь — Триглазку, а сироте еще больше работы задала.

Триглазка попрыгала, попрыгала, на солнышке разморилась и на травушку упала.

Хаврошечка поет:

— Спи, глазок, спи, другой!

А о третьем глазке и забыла.

Два глаза у Триглазки заснули, а третий глядит и все видит: как Хаврошечка корове в одно ушко влезла, в другое вылезла и готовые холсты подобрала.

Триглазка вернулась домой и матери все рассказала.

Старуха обрадовалась, на другой же день пришла к мужу:

— Режь рябую корову!

Старик и так и сяк:

— Что ты, старуха, в уме ли! Корова молодая, хорошая!

— Режь, да и только!

Делать нечего. Стал точить старик ножик. Хаврошечка про это спознала, в поле побежала, обняла рябую коровушку и говорит:

— Коровушка-матушка! Тебя резать хотят.

А коровушка ей отвечает:

— А ты, красная девица, моего мяса не ешь, а косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду их схорони и никогда меня не забывай: каждое утро косточки водою поливай.

Старик зарезал коровушку. Хаврошечка все сделала, что коровушка ей завещала: голодом голодала, мяса ее в рот не брала, косточки ее зарыла и каждый день в саду поливала.

И выросла из них яблонька, да какая! Яблочки на ней висят наливные, листья шумят золотые, веточки гнутся серебряные. Кто ни едет мимо — останавливается, кто проходит близко — заглядывается.

Много ли времени прошло, мало ли, — Одноглазка, Двуглазка и Триглазка гуляли раз по саду. На ту пору ехал мимо сильный человек — богатый, кудреватый, молодой. Увидел в саду наливные яблочки, стал затрагивать девушек:

— Девицы-красавицы, которая из вас мне яблочко поднесет, та за меня замуж пойдет.

Три сестры и бросились одна перед другой к яблоне.

А яблочки-то висели низко, под руками были, а тут поднялись высоко, далеко над головами.

Сестры хотели их сбить — листья глаза засыпают, хотели сорвать — сучки косы расплетают. Как ни бились, ни метались — руки изодрали, а достать не могли.

Подошла Хаврошечка — веточки к ней приклонились и яблочки к ней опустились. Угостила она того сильного человека, и он на ней женился. И стала она в добре поживать, лиха не знать.

Иван-царевич и серый волк

(Русская народная сказка)

Жил-был царь Берендей, у него было три сына, младшего звали Иваном.

И был у царя сад великолепный; росла в том саду яблоня с золотыми яблоками.

Стал кто-то царский сад посещать, золотые яблоки воровать. Царю жалко стало свой сад. Посылает он туда караулы. Никакие караулы не могут уследить похитника.

Царь перестал и пить и есть, затосковал. Сыновья отца утешают:

—?Дорогой наш батюшка, не печалься, мы сами станем сад караулить.

Старший сын говорит:

—?Сегодня моя очередь, пойду стеречь сад от похитника.

Отправился старший сын. Сколько ни ходил с вечеру, никого не уследил, припал на мягкую траву и уснул.

Утром царь его спрашивает:

—?Ну-ка, не обрадуешь ли меня: не видал ли ты похитника?

—?Нет, родимый батюшка, всю ночь не спал, глаз не смыкал, а никого не видал.

На другую ночь пошел средний сын караулить и тоже проспал всю ночь, а наутро сказал, что не видал похитника.

Наступило время младшего брата идти стеречь. Пошел Иван-царевич стеречь отцов сад и даже присесть боится, не то что прилечь. Как его сон задолит, он росой с травы умоется, сон и прочь с глаз.

Половина ночи прошла, ему и чудится: в саду свет. Светлее и светлее. Весь сад осветило. Он видит — на яблоню села Жар-птица и клюет золотые яблоки.

Иван-царевич тихонько подполз к яблоне и поймал птицу за хвост. Жар-птица встрепенулась и улетела, осталось у него в руке одно перо от ее хвоста.

Наутро приходит Иван-царевич к отцу.

—?Ну что, дорогой мой Ваня, не видал ли ты похитника?

—?Дорогой батюшка, поймать не поймал, а проследил, кто наш сад разоряет. Вот от похитника память вам принес. Это, батюшка, Жар-птица.

Царь взял это перо и с той поры стал пить, и есть, и печали не знать. Вот в одно прекрасное время ему и раздумалось об этой об Жар-птице.

Позвал он сыновей и говорит им:

—?Дорогие мои дети, оседлали бы вы добрых коней, поездили бы по белу свету, места познавали, не напали бы где на Жар-птицу.

Дети отцу поклонились, оседлали добрых коней и отправились в путь-дорогу: старший в одну сторону, средний в другую, а Иван-царевич в третью сторону.

Ехал Иван-царевич долго ли, коротко ли. День был летний. Приустал Иван-царевич, слез с коня, спутал его, а сам свалился спать.

Много ли, мало ли времени прошло, пробудился Иван-царевич, видит — коня нет. Пошел его искать, ходил, ходил и нашел своего коня — одни кости обглоданные.

Запечалился Иван-царевич: куда без коня идти в такую даль?

«Ну что же, — думает, — взялся — делать нечего».

И пошел пеший.

Шел, шел, устал до смерточки.

Сел на мягкую траву и пригорюнился, сидит.

Откуда ни возьмись, бежит к нему серый волк:

—?Что, Иван-царевич, сидишь пригорюнился, голову повесил?

—?Как же мне не печалиться, серый волк? Остался я без доброго коня.

—?Это я, Иван-царевич, твоего коня съел... Жалко мне тебя! Расскажи, зачем в даль поехал, куда путь держишь?

—?Послал меня батюшка поездить по белу свету, найти Жар-птицу.

—?Фу, фу, тебе на своем добром коне в три года не доехать до Жар-птицы. Я один знаю, где она живет. Так и быть — коня твоего съел, буду тебе служить верой-правдой. Садись на меня да держись крепче.

Сел Иван-царевич на него верхом, серый волк и поскакал — синие леса мимо глаз пропускает, озера хвостом заметает. Долго ли, коротко ли, добегают они до высокой крепости. Серый волк и говорит:

—?Слушай меня, Иван-царевич, запоминай: полезай через стену, не бойся — час удачный, все сторожа спят. Увидишь в тереме окошко, на окошке стоит золотая клетка, а в клетке сидит Жар-птица. Ты птицу возьми, за пазуху положи, да смотри клетки не трогай!

Иван-царевич через стену перелез, увидел этот терем — на окошке стоит золотая клетка, в клетке сидит Жар-птица. Он птицу взял, за пазуху положил, да засмотрелся на клетку. Сердце его и разгорелось: «Ах, какая — золотая, драгоценная! Как такую не взять!» И забыл, что волк ему наказывал. Только дотронулся до клетки, пошел по крепости звук: трубы затрубили, барабаны забили, сторожа пробудились, схватили Ивана-царевича и повели его к царю Афрону.

Царь Афрон разгневался и спрашивает:

—?Чей ты, откуда?

—?Я царя Берендея сын, Иван-царевич.

—?Ай, срам какой! Царский сын да пошел воровать.

—?А что же, когда ваша птица летала, наш сад разоряла?

—?А ты бы пришел ко мне, по совести попросил, я бы ее так отдал, из уважения к твоему родителю, царю Берендею. А теперь по всем городам пущу нехорошую славу про вас... Ну да ладно, сослужишь мне службу, я тебя прощу. В таком-то царстве у царя Кусмана есть конь златогривый. Приведи его ко мне, тогда отдам тебе Жар-птицу с клеткой.

Загорюнился Иван-царевич, идет к серому волку. А волк ему:

—?Я же тебе говорил, не шевели клетку! Почему не слушал мой наказ?

—?Ну, прости же ты меня, прости, серый волк.

—?То-то, прости... Ладно, садись на меня. Взялся за гуж, не говори, что не дюж.

Опять поскакал серый волк с Иваном-царевичем. Долго ли, добегают они до той крепости, где стоит конь златогривый.

—?Полезай, Иван-царевич, через стену, сторожа спят, иди на конюшню, бери коня, да смотри уздечку не трогай!

Иван-царевич перелез в крепость, там все сторожа спят, зашел на конюшню, поймал коня златогривого, да позарился на уздечку — она золотом, дорогими камнями убрана; в ней златогривому коню только гулять.

Иван-царевич дотронулся до уздечки, пошел звук по всей крепости: трубы затрубили, барабаны забили, сторожа проснулись, схватили Ивана-царевича и повели к царю Кусману.

—?Чей ты, откуда?

—?Я Иван-царевич.

—?Эка, за какие глупости взялся — коня воровать! На это простой мужик не согласится. Ну ладно, прощу тебя, Иван-царевич, если сослужишь мне службу. У царя Далмата есть дочь Елена Прекрасная. Похить ее, привези ко мне, подарю тебе златогривого коня с уздечкой.

Еще пуще пригорюнился Иван-царевич, пошел к серому волку.

—?Говорил я тебе, Иван-царевич, не трогай уздечку! Не послушал ты моего наказа.

—?Ну, прости же меня, прости, серый волк.

—?То-то, прости... Да уж ладно, садись мне на спину.

Опять поскакал серый волк с Иваном-царевичем. Добегают они до царя Далмата. У него в крепости в саду гуляет Елена Прекрасная с мамушками, нянюшками. Серый волк говорит:

—?В этот раз я тебя не пущу, сам пойду. А ты ступай обратно путем-дорогой, я тебя скоро нагоню.

Иван - царевич пошел обратно путем-дорогой, а серый волк перемахнул через стену — да в сад. Засел за куст и глядит: Елена Прекрасная вышла со своими мамушками, нянюшками. Гуляла, гуляла и только приотстала от мамушек и нянюшек, серый волк ухватил Елену Прекрасную, перекинул через спину — и наутек.

Иван-царевич идет путем-дорогой, вдруг настигает его серый волк, на нем сидит Елена Прекрасная. Обрадовался Иван-царевич, а серый волк ему:

—?Садись на меня скорей, как бы за нами погони не было.

Помчался серый волк с Иваном-царевичем, с Еленой Прекрасной обратной дорогой — синие леса мимо глаз пропускает, реки, озера хвостом заметает. Долго ли, коротко ли, добегают они до царя Кусмана. Серый волк спрашивает:

—?Что, Иван-царевич, приумолк, пригорюнился?

—?Да как же мне, серый волк, не печалиться? Как расстанусь с такой красотой? Как Елену Прекрасную на коня буду менять?

Серый волк отвечает:

—?Не разлучу я тебя с такой красотой — спрячем ее где-нибудь, а я обернусь Еленой Прекрасной, ты и веди меня к царю.

Тут они Елену Прекрасную спрятали в лесной избушке. Серый волк перевернулся через голову и сделался точь-в-точь Еленой Прекрасной. Повел его Иван-царевич к царю Кусману. Царь обрадовался, стал его благодарить:

—?Спасибо тебе, Иван-царевич, что достал мне невесту. Получай златогривого коня с уздечкой.

Иван-царевич сел на этого коня и поехал за Еленой Прекрасной. Взял ее, посадил на коня, и едут они путем-дорогой.

А царь Кусман устроил свадьбу, пировал весь день до вечера, а как надо было спать ложиться, повел он Елену Прекрасную в спальню, да только лег с ней на кровать, глядит — волчья морда вместо молодой жены! Царь со страху свалился с кровати, а волк удрал прочь.

Нагоняет серый волк Ивана-царевича и спрашивает:

—?О чем задумался, Иван-царевич?

—?Как же мне не думать? Жалко расставаться с таким сокровищем — конем златогривым, менять его на Жар-птицу.

—?Не печалься, я тебе помогу.

Вот доезжают они до царя Афрона. Волк и говорит:

—?Этого коня и Елену Прекрасную ты спрячь, а я обернусь конем златогривым, ты меня и веди к царю Афрону.

Спрятали они Елену Прекрасную и златогривого коня в лесу. Серый волк перекинулся через спину, обернулся златогривым конем. Иван-царевич повел его к царю Афрону. Царь обрадовался и отдал ему Жар-птицу с золотой клеткой.

Иван-царевич вернулся пеший в лес, посадил Елену Прекрасную на златогривого коня, взял золотую клетку с Жар-птицей и поехал путем-дорогой в родную сторону.

А царь Афрон велел подвести к себе дареного коня и только хотел сесть на него — конь обернулся серым волком. Царь со страху где стоял, там и упал, а серый волк пустился наутек и скоро догнал Ивана-царевича.

—?Теперь прощай, мне дальше идти нельзя.

Иван-царевич слез с коня и три раза поклонился до земли, с уважением отблагодарил серого волка. А тот говорит:

—?Не навек прощайся со мной, я еще тебе пригожусь.

Иван-царевич думает: «Куда же ты еще пригодишься? Все желанья мои исполнены». Сел на златогривого коня, и опять поехали они с Еленой Прекрасной, с Жар-птицей. Доехал он до своих краев, вздумалось ему пополдневать. Было у него с собой немного хлебушка. Ну, они поели, ключевой воды попили и легли отдыхать.

Только Иван-царевич заснул, наезжают на него его братья. Ездили они по другим землям, искали Жар-птицу, вернулись с пустыми руками. Наехали и видят — у Ивана-царевича все добыто. Вот они и сговорились:

—?Давай убьем брата, добыча вся будет наша.

Решились и убили Ивана-царевича. Сели на златогривого коня, взяли Жар-птицу, посадили на коня Елену Прекрасную и устрашили ее:

—?Дома не сказывай ничего!

Лежит Иван-царевич мертвый, над ним уже вороны летают. Откуда ни возьмись, прибежал серый волк и схватил ворона с вороненком.

—?Ты лети-ка, ворон, за живой и мертвой водой. Принесешь мне живой и мертвой воды, тогда отпущу твоего вороненка.

Ворон, делать нечего, полетел, а волк держит его вороненка. Долго ли ворон летал, коротко ли, принес он живой и мертвой воды. Серый волк спрыснул мертвой водой раны Ивану-царевичу, раны зажили; спрыснул его живой водой — Иван-царевич ожил.

—?Ох, крепко же я спал!.
.

—?Крепко ты спал, — говорит серый волк. — Кабы не я, совсем бы не проснулся. Родные братья тебя убили и всю добычу твою увезли. Садись на меня скорей
!

Поскакали они в погоню и настигли обоих братьев. Тут их серый волк растерзал и клочки по полю разметал.

Иван-царевич поклонился серому волку и простился с ним навечно.

Вернулся Иван-царевич домой на коне златогривом, привез отцу своему Жар-птицу, а себе — невесту, Елену Прекрасную. Царь Берендей обрадовался, стал сына спрашивать. Стал Иван-царевич рассказывать, как помог ему серый волк достать добычу, да как братья убили его, сонного, да как серый волк их растерзал.

Погоревал царь Берендей и скоро утешился. А Иван-царевич женился на Елене Прекрасной, и стали они жить-поживать да горя не знать.

Дурак и береза

(Русская народная сказка)

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был старик, у него было три сына: двое умных, третий дурак. Помер старик. Сыновья разделили имение по жеребью. Умным досталось много всякого добра, а дураку один бык — и тот худой!

Пришла ярмарка. Умные братья собираются на торг ехать. Дурак увидал и говорит:

— И я, братцы, поведу своего быка продавать.

Зацепил быка веревкою за рога и повел в город. Случилось ему идти лесом, а в лесу стояла старая, сухая берёза; ветер подует — и береза заскрипит.

«Почто береза скрипит? — думает дурак. — Уж не торгует ли моего быка?»

— Ну, — говорит, — коли хочешь покупать так покупай; я не прочь продать! Бык двадцать рублев стоит; меньше взять нельзя… Вынимай-ка деньги!

Береза ничего ему не отвечает, только скрипит, а дураку чудится, что она быка в долг просит.

— Изволь, я подожду до завтра!

Привязал быка к березе, распрощался с нею и пошел домой.

Вот приехали умные братья и стали спрашивать:

— Ну что, дурак, продал быка?

— Продал.

— За дорого?

— За двадцать рублев.

— А деньги где?

— Денег еще не получал; сказано — завтра приходить.

— Эх ты, простота!

На другой день поутру встал дурак, снарядился и пошел к березе за деньгами. Приходит в лес — стоит береза, от ветра качается, а быка нету: ночью волки съели.

— Ну, земляк, подавай деньги, ты сам обещал, что сегодня заплатишь.

Ветер подул — берёза заскрипела, а дурак говорит:

— Ишь ты какой неверный! Вчера сказывал: «Завтра отдам» — и нынче то же сулишь. Так и быть, подожду еще один день, а уж больше не стану — мне самому деньги надобны.

Воротился домой. Братья опять к нему пристают:

— Что, получил деньги?

— Нет, братцы! Пришлось еще денег подождать.

— Да кому ты продал?

— Сухой березе в лесу.

— Экой дурак!

На третий день взял дурак топор и отправился в лес. Приходит и требует денег. Береза скрипит да скрипит.

— Нет, земляк! Коли все будешь завтраками потчевать, так с тебя никогда не получишь. Я шутить-то не люблю, живо с тобой разделаюсь.

Как хватит ее топором — так щепки и посыпались во все стороны.

В той березе было дупло… а в том дупле разбойники спрятали полный котел золота. Распалось дерево надвое, и увидел дурак чистое золото; нагреб целую полу и потащил домой. Принес и показывает братьям.

— Где ты, дурак, добыл столько?

— Земляк за быка отдал; да тут еще не сполна все, чай, и половины домой не притащил. Пойдемте-ка братцы, забирать остальное.

Пошли в лес, забрали деньги и понесли домой.

Сказке — конец, а мне — меду корец.

Елена Премудрая

(Русская народная сказка)

В стародревние годы в некоем царстве, не в нашем государстве, случилось одному солдату у каменной башни на часах стоять; башня была на замок заперта и печатью запечатана, а дело-то было ночью.

Ровно в двенадцать часов слышится солдату, что кто-то кричит из этой башни:

— Эй, служивый!

Солдат спрашивает:

— Кто меня кличет?

— Это я — черт, — отзывается голос из-за железной решетки, — тридцать лет как сижу здесь не пивши, не евши.

— Что же тебе надо?

— Выпусти меня на волю. Как будешь в нужде, я тебе сам пригожусь; только помяни меня — и я в ту же минуту явлюсь к тебе на выручку.

Солдат тотчас сорвал печать, разломал замок и отворил двери — черт выскочил из башни, взвился кверху и сгинул быстрее молнии.

«Ну, — думает солдат, — наделал я дела; вся моя служба ни за грош пропала. Теперь засадят меня под арест, отдадут под военный суд и, чего доброго, заставят сквозь строй прогуляться; уж лучше убегу, пока время есть».

Бросил ружье и ранец на землю и пошел куда глаза глядят.

Шел он день, и другой, и третий; разобрал его голод, а есть и пить нечего; сел на дороге, заплакал горькими слезами и раздумался:

«Ну, не глуп ли я? Служил у царя десять лет, каждый день по три фунта хлеба получал. Так вот нет же! Убежал на волю, чтобы помереть голодною смертью. Эх, черт, всему ты виною!»

Вдруг откуда ни взялся — стал перед ним нечистый и спрашивает:

— Здравствуй, служивый! О чем горюешь?

— Как мне не горевать, коли третий день с голоду пропадаю.

— Не тужи, это дело поправное! — сказал черт.

Туда-сюда бросился, притащил всяких вин и припасов, накормил-напоил солдата и зовет его с собою:

— В моем доме будет тебе житье привольное; пей, ешь и гуляй, сколько душа хочет, только присматривай за моими дочерьми — больше мне ничего не надобно.

Солдат согласился. Черт подхватил его под руки, поднял высоко-высоко на воздух и принес за тридевять земель, в тридесятое государство — в белокаменные палаты.

У черта было три дочери — собой красавицы. Приказал он им слушаться того солдата и кормить и поить его вдоволь, а сам полетел творить пакости: известно — чёрт! На месте никогда не сидит, а все по свету рыщет да людей смущает.

Остался солдат с красными девицами, и такое ему житье вышло, что и помирать не надо. Одно его кручинит: каждую ночь уходят красные девицы из дому, а куда уходят — неведомо. Стал было их про то расспрашивать, так не сказывают, запираются.

«Ладно же, — думает солдат, — буду целую ночь караулить, а уж усмотрю, куда вы таскаетесь».

Вечером лег солдат на постель, притворился, будто крепко спит, а сам ждет не дождется — что-то будет?

Вот как пришла пора-время, подкрался он потихоньку к девичьей спальне, стал у дверей, нагнулся и смотрит в замочную скважинку. Красные девицы принесли волшебный ковер, разостлали по полу, ударились о тот ковер и сделались голубками; встрепенулись и улетели в окошко.

«Что за диво! — думает солдат. — Дай-ка я попробую».

Вскочил в спальню, ударился о ковер и обернулся малиновкой, вылетел в окно да за ними вдогонку.

Голубки опустились на зеленый луг, а малиновка села под смородинов куст, укрылась за листьями и высматривает оттуда. На то место налетело голубиц видимо-невидимо, весь луг прикрыли; посредине стоял золотой трон.

Немного погодя осияло и небо и землю — летит по воздуху золотая колесница, в упряжи шесть огненных змеев; на колеснице сидит королевна Елена Премудрая — такой красы неописанной, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать!

Сошла она с колесницы, села на золотой трон; начала подзывать к себе голубок по очереди и учить их разным мудростям. Покончила ученье, вскочила на колесницу — и была такова!

Тут все до единой голубки снялись с зеленого лугу и полетели каждая в свою сторону. Птичка-малиновка вспорхнула вслед за тремя сестрами и вместе с ними очутилась в спальне.

Голубки ударились о ковер — сделались красными девицами, а малиновка ударилась — обернулась солдатом.

— Ты откуда? — спрашивают его девицы.

— А я с вами на зеленом лугу был, видел прекрасную королевну на золотом троне и слышал, как учила вас королевна разным хитростям.

— Ну, счастье твое, что уцелел! Ведь эта королевна — Елена Премудрая, наша могучая повелительница. Если б при ней да была ее волшебная книга, она тотчас бы тебя узнала — и тогда не миновать бы тебе злой смерти. Берегись, служивый! Не летай больше на зеленый луг, не дивись на Елену Премудрую, не то сложишь буйну голову.

Солдат не унывает, те речи мимо ушей пропускает.

Дождался другой ночи, ударился о ковер и сделался птичкой-малиновкой. Прилетела малиновка на зеленый луг, спряталась под смородинов куст, смотрит на Елену Премудрую, любуется ее красотой ненаглядною и думает:

«Если бы такую жену добыть — ничего б в свете пожелать не осталося! Полечу-ка я следом за нею да узнаю, где она проживает».

Вот сошла Елена Премудрая с золотого трона, села на свою колесницу и понеслась по воздуху к своему чудесному дворцу; следом за ней и малиновка полетела.

Приехала королевна во дворец; выбежали к ней навстречу няньки и мамки, подхватили ее под руки и увели в расписные палаты. А птичка-малиновка порхнула в сад, выбрала прекрасное дерево, что как раз стояло под окном королевниной спальни, уселась на веточке и начала петь так хорошо да жалобно, что королевна целую ночь и глаз не смыкала — все слушала.

Только взошло красное солнышко, закричала Елена Премудрая громким голосом:

— Няньки, мамки, бегите скорее в сад; изловите мне птичку-малиновку!

Няньки и мамки бросились в сад, стали ловить певчую пташку… Да куда им, старухам! Малиновка с кустика на кустик перепархивает, далеко не летит и в руки не дается.

Не стерпела королевна, выбежала в зеленый сад, хочет сама ловить птичку-малиновку; подходит к кустику — птичка с ветки не трогается, сидит опустя крылышки, словно ее дожидается.

Обрадовалась королевна, взяла птичку в руки, принесла во дворец, посадила в золотую клетку и повесила в своей спальне. День прошел, солнце закатилось, Елена Премудрая слетала на зеленый луг, воротилась, начала снимать уборы, разделась и легла в постель. Как только уснула королевна, птичка-малиновка обернулась мухою, вылетела из золотой клетки, ударилась об пол и сделалась добрым молодцем.

Подошел добрый молодец к королевниной кроватке, смотрел, смотрел на красавицу, не выдержал и поцеловал ее в уста сахарные. Видит — королевна просыпается, обернулся поскорей мухою, влетел в клетку и стал птичкой-малиновкой.

Елена Премудрая раскрыла глаза, глянула кругом — нет никого. «Видно, — думает, — мне во сне это пригрезилось!» Повернулась на другой бок и опять заснула.

А солдату крепко не терпится; попробовал в другой и в третий раз — чутко спит королевна, после всякого поцелуя пробуждается.

На третий раз встала она с постели и говорит:

— Тут что-нибудь да недаром: дай-ка посмотрю в волшебную книгу.

Посмотрела в свою волшебную книгу и тотчас узнала, что сидит в золотой клетке не простая птичка-малиновка, а молодой солдат.

— Ах ты! — закричала Елена Премудрая. — Выходи-ка из клетки. За твою неправду ты мне жизнью ответишь!

Нечего делать — вылетела птичка-малиновка из золотой клетки, ударилась об пол и обернулась добрым молодцем.

— Нет тебе прощения! — сказала Елена Премудрая и крикнула палача рубить солдату голову.

Откуда ни взялся — стал перед ней великан с топором и с плахою, повалил солдата наземь, прижал его буйную голову к плахе и поднял топор. Вот махнет королевна платком, и покатится молодецкая голова…

— Смилуйся, прекрасная королевна, — сказал солдат со слезами, — позволь напоследях песню спеть.

— Пой, да скорей!

Солдат затянул песню, такую грустную, такую жалобную, что Елена Премудрая сама расплакалась; жалко ей стало доброго молодца, говорит она солдату:

— Даю тебе сроку десять часов; если ты сумеешь в это время так хитро спрятаться, что я тебя не найду, то выйду за тебя замуж; а не сумеешь этого дела сделать, велю рубить тебе голову.

Вышел солдат из дворца, забрел в дремучий лес, сел под кустик, задумался-закручинился:

— Ах, дух нечистый! Все из-за тебя пропадаю.

В ту ж минуту явился к нему черт:

— Что тебе, служивый, надобно?

— Эх, — говорит, — смерть моя приходит! Куда я от Елены Премудрой спрячуся?

Черт ударился о сырую землю и обернулся сизокрылым орлом:

— Садись, служивый, ко мне на спину, я тебя занесу в поднебесье.

Солдат сел на орла; орел взвился кверху и залетел за облака-тучи черные.

Прошло пять часов. Елена Премудрая взяла волшебную книгу, посмотрела — и все словно на ладони увидела; возгласила она громким голосом:

— Полно, орел, летать по поднебесью; опускайся на низ — от меня ведь не укроешься.

Орел опустился наземь.

Солдат пуще прежнего закручинился:

— Что теперь делать? Куда спрятаться?

— Постой, — говорит черт, — я тебе помогу.

Подскочил к солдату, ударил его по щеке и оборотил булавкою, а сам сделался мышкою, схватил булавку в зубы, прокрался во дворец, нашел волшебную книгу и воткнул в нее булавку.

Прошли последние пять часов. Елена Премудрая развернула свою волшебную книгу, смотрела, смотрела — книга ничего не показывает; крепко рассердилась королевна и швырнула ее в печь.

Булавка выпала из книги, ударилась об пол и обернулась добрым молодцем.

Елена Премудрая взяла его за руку.

— Я, — говорит, — хитра, а ты и меня хитрей!

Не стали они долго раздумывать, перевенчались и зажили себе припеваючи.

Мужик и медведь
(Русская народная сказка)

Мужик поехал в лес репу сеять. Пашет там да работает. Пришел к нему медведь:

— Мужик, я тебя сломаю.

— Не ломай меня, медведюшка, лучше давай вместе репу сеять. Я себе возьму хоть корешки, а тебе отдам вершки.

— Быть так, — сказал медведь. — А коли обманешь, так в лес ко мне хоть не езди.

Сказал и ушел в дуброву.

Репа выросла крупная. Мужик приехал осенью копать репу. А медведь из дубровы вылезает:

— Мужик, давай репу делить, мою долю подавай.

— Ладно, медведюшка, давай делить: тебе вершки, мне корешки.

Отдал мужик медведю всю ботву. А репу наклал на воз и повез в город продавать.

Навстречу ему медведь:

— Мужик, куда ты едешь?

— Еду, медведюшка, в город корешки продавать.

— Дай-ка попробовать — каков корешок?

Мужик дал ему репу. Медведь как съел:

— А-а! — заревел. — Мужик, обманул ты меня! Твои корешки сладеньки. Теперь не езжай ко мне в лес по дрова, а то заломаю.

На другой год мужик посеял на том месте рожь. Приехал жать, а уж медведь его дожидается:

— Теперь меня, мужик, не обманешь, давай мою долю.

Мужик говорит:

— Быть так. Бери, медведюшка, корешки, а я себе возьму хоть вершки.

Собрали они рожь. Отдал мужик медведю корешки, а рожь наклал на воз и увез домой.

Медведь бился, бился, ничего с корешками сделать не мог.

Рассердился он на мужика, и с тех пор у медведя с мужиком вражда пошла.

Ганс Христиан Андерсен.

Принцесса на горошине

Жил-был принц, он хотел взять себе в жены принцессу, да только настоящую принцессу. Вот он и объехал весь свет, искал такую, да повсюду было что-то не то; принцесс было полно, а вот настоящие ли они, этого он никак не мог распознать до конца, всегда с ними было что-то не в порядке. Вот и воротился он домой и очень горевал: уж так ему хотелось настоящую принцессу.

Как-то ввечеру разыгралась страшная буря: сверкала молния, гремел гром, дождь лил как из ведра, ужас что такое! И вдруг в городские ворота постучали, и старый король пошел отворять.

У ворот стояла принцесса. Боже мой, на кого она была похожа от дождя и непогоды! Вода стекала с ее волос и платья, стекала прямо в носки башмаков и вытекала из пяток, а она говорила, что она настоящая принцесса.

"Ну, это мы разузнаем!" – подумала старая королева, но ничего не сказала, а пошла в опочивальню, сняла с кровати все тюфяки и подушки и положила на доски горошину, а потом взяла двадцать тюфяков и положила их на горошину, а на тюфяки еще двадцать перин из гагачьего пуха.

На этой постели и уложили на ночь принцессу.

Утром ее спросили, как ей спалось.

– Ах, ужасно плохо! – отвечала принцесса. – Я всю ночь не сомкнула глаз. Бог знает, что там у меня было в постели! Я лежала на чем-то твердом, и теперь у меня все тело в синяках! Это просто ужас что такое!

Тут все поняли, что перед ними настоящая принцесса. Еще бы, она почувствовала горошину через двадцать тюфяков и двадцать перин из гагачьего пуха! Такой нежной может быть только настоящая принцесса.

Принц взял ее в жены, ведь теперь-то он знал, что берет за себя настоящую принцессу, а горошина попала в кунсткамеру, где ее можно видеть и поныне, если только никто ее не стащил. Знайте, что это правдивая история!

   Ганс Христиан Андерсен.

     Вот послушайте-ка!

     За городом,  у самой дороги, стояла  дача. Вы,  верно, видели ее? Перед
ней еще небольшой садик, обнесенный крашеною деревянною решеткой.

     Неподалеку  от дачи, у  самой  канавы,  росла  в  мягкой зеленой  траве
ромашка.  Солнечные лучи грели и ласкали ее наравне  с  роскошными  цветами,
которые цвели  в  саду  перед  дачей,  и наша ромашка росла не по дням, а по
часам. В одно прекрасное утро она распустилась совсем - желтое, круглое, как
солнышко, сердечко  ее  было  окружено  сиянием  ослепительно  белых  мелких
лучей-лепестков.  Ромашку ничуть  не  заботило,  что  она такой  бедненький,
простенький цветочек, которого  никто не видит и не замечает в густой траве;
нет, она  была довольна  всем,  жадно  тянулась  к  солнцу,  любовалась им и
слушала, как поет где-то высоко- высоко в небе жаворонок.

     Ромашка была так весела и  счастлива, точно сегодня было воскресенье, а
на самом-  то деле  был всего только  понедельник; все дети смирно сидели на
школьных  скамейках и учились у своих наставников; наша  ромашка тоже смирно
сидела на своем стебельке и  училась  у ясного солнышка и у всей  окружающей
природы, училась познавать  благость божью. Ромашка слушала пение жаворонка,
и ей казалось,  что в его громких, звучных песнях звучит  как  раз  то,  что
таится у нее на  сердце; поэтому ромашка  смотрела на  счастливую  порхающую
певунью птичку с каким-то особым почтением,  но ничуть не завидовала ей и не
печалилась, что сама не может ни летать, ни петь. "Я ведь  вижу и слышу все!
- думала она. - Солнышко меня ласкает, ветерок целует! Как я счастлива!"

     В  садике  цвело  множество пышных,  гордых  цветов, и  чем меньше  они
благоухали,  тем  больше важничали. Пионы так  и  раздували  щеки -  им  все
хотелось стать побольше роз; да  разве  в  величине дело? Пестрее,  наряднее
тюльпанов  никого  не было,  они  отлично знали это  и  старались  держаться
возможно прямее, чтобы больше бросаться  в глаза. Никто  из гордых цветов не
замечал  маленькой  ромашки, росшей где-то  у  канавы.  Зато  ромашка  часто
заглядывалась  на  них  и  думала  "Какие  они  нарядные,  красивые!  К  ним
непременно прилетит  в  гости прелестная певунья птичка!  Слава  богу, что я
расту  так  близко  -  увижу   все,  налюбуюсь  вдоволь!"  Вдруг   раздалось
"квир-квир-вит!", и жаворонок спустился... не в сад  к пионам и тюльпанам, а
прямехонько  в  траву,  к  скромной  ромашке! Ромашка совсем растерялась  от
радости и просто не знала, что ей думать, как быть!

     Птичка прыгала  вокруг ромашки и  распевала. "Ах, какая славная  мягкая
травка!   Какой  миленький  цветочек  в   серебряном   платьице,  с  золотым
сердечком!"

     Желтое  сердечко  ромашки   и  в  самом  деле  сияло,  как  золотое,  а
ослепительно белые лепестки отливали серебром.

     Ромашка  была  так счастлива,  так  рада, что и  сказать нельзя. Птичка
поцеловала ее,  спела  ей песенку  и  опять взвилась  к синему небу.  Прошла
добрая   четверть   часа,  пока   ромашка   опомнилась  от  такого  счастья.
Радостно-застенчиво глянула она  на пышные цветы - они  ведь  видели,  какое
счастье выпало ей на долю, кому же  и оценить его, как  не  им!  Но тюльпаны
вытянулись,  надулись  и  покраснели  с  досады,  а пионы прямо готовы  были
лопнуть! Хорошо,  что они не умели говорить  - досталось бы  от них ромашке'
Бедняжка сразу поняла, что они не в духе, и очень огорчилась.

     В  это  время в садике показалась  девушка с  острым блестящим  ножом в
руках. Она подошла прямо к тюльпанам и принялась срезать  их один за другим.
Ромашка так  и ахнула. "Какой ужас! Теперь им конец!" Срезав  цветы, девушка
ушла, а  ромашка порадовалась,  что росла в густой траве,  где  ее  никто не
видел и  не замечал. Солнце село, она свернула лепестки и заснула,  но  и во
сне все видела милую птичку и красное солнышко.

     Утром цветок опять расправил лепестки  и протянул их, как дитя ручонки,
к светлому солнышку. В ту же минуту послышался голос жаворонка; птичка пела,
но как  грустно!  Бедняжка попалась  в  западню и  сидела теперь  в  клетке,
висевшей у  раскрытого окна.  Жаворонок пел о просторе неба, о свежей зелени
полей,  о том, как хорошо и привольно  было летать на свободе! Тяжело-тяжело
было у бедной птички на сердце - она была в плену!

     Ромашке всей душой хотелось помочь пленнице, но чем? И ромашка забыла и
думать о  том,  как хорошо  было  вокруг,  как  славно  грело солнышко,  как
блестели  ее  серебряные лепестки; ее мучила мысль, что  она  ничем не могла
помочь бедной птичке.

     Вдруг из садика вышли два мальчугана; у одного из них в руках был такой
же большой и острый нож, как тот, которым девушка срезала тюльпаны. Мальчики
подошли прямо к  ромашке, которая никак не  могла  понять, что  им было  тут
нужно.

     - Вот здесь можно вырезать славный кусок дерна для  нашего жаворонка! -
сказал один из мальчиков и,  глубоко запустив  нож в землю,  начал  вырезать
четырехугольный кусок дерна; ромашка очутилась как раз в середине его.

     - Давай вырвем цветок! -  сказал  другой мальчик, и ромашка затрепетала
от страха:  если ее  сорвут, она  умрет, а ей так хотелось  жить! Теперь она
могла ведь попасть к бедному пленнику!

     - Нет, пусть  лучше  останется! - сказал  первый  из  мальчиков.  - Так
красивее!

     И ромашка  попала в клетку к жаворонку.  Бедняжка  громко жаловался  на
свою неволю, метался  и бился о железные прутья клетки. А бедная ромашка  не
умела говорить и не  могла утешить  его ни словечком. А уж как ей  хотелось!
Так прошло все утро.

     - Тут  нет воды! - жаловался жаворонок. - Они забыли дать мне напиться,
ушли и не оставили мне ни глоточка воды! У меня совсем пересохло в горлышке!
Я весь горю,  и меня знобит! Здесь такая  духота! Ах, я  умру, не видать мне
больше ни красного солнышка, ни свежей зелени, ни всего божьего мира!

     Чтобы хоть сколько-нибудь освежиться, жаворонок  глубоко  вонзил клюв в
свежий,  прохладный дерн, увидал ромашку,  кивнул  ей  головой,  поцеловал и
сказал:

     - И ты завянешь  здесь, бедный  цветок!  Тебя да  этот  клочок зеленого
дерна - вот что  они дали мне взамен всего мира! Каждая травинка должна быть
для  меня  теперь  зеленым  деревом,  каждый  твой  лепесток -  благоухающим
цветком. Увы! Ты только напоминаешь мне, чего я лишился!

     "Ах, чем бы мне утешить его!" - думала ромашка, но не могла  шевельнуть
ни листочком и только все сильнее и сильнее  благоухала.  Жаворонок  заметил
это и не тронул цветка, хотя повыщипал от жажды всю траву.

     Вот  и вечер пришел, а никто  так и не принес бедной птичке воды. Тогда
она распустила свои  коротенькие  крылышки,  судорожно затрепетала ими и еще
несколько раз жалобно пропищала:

     - Пить! Пить!

     Потом головка ее склонилась  набок  и  сердечко разорвалось  от тоски и
муки.

     Ромашка  также не могла  больше свернуть своих лепестков и заснуть, как
накануне: она была совсем больна и стояла, грустно повесив головку.

     Только на другое утро пришли  мальчики  и,  увидав мертвого  жаворонка,
горько-  горько  заплакали,  потом вырыли  ему  могилку  и  всю  украсили ее
цветами, а самого жаворонка положили в красивую красненькую  коробочку - его
хотели похоронить  по- царски! Бедная  птичка!  Пока она  жила и  пела,  они
забывали  о ней, оставили ее умирать  в клетке от жажды, а теперь устраивали
ей пышные похороны и проливали над ее могилкой горькие слезы!

     Дерн  с  ромашкой был выброшен на пыльную  дорогу; никто и не подумал о
той, которая все-таки больше всех любила бедную птичку и всем сердцем желала
ее утешить.

Ганс Христиан Андерсен.

Райский сад

     Жил-был  принц; ни у кого не  было столько хороших книг, как у него; он
мог прочесть в них обо всем на свете, обо всех странах и народах, и все было
изображено в них  на чудесных картинках.  Об одном только не было сказано ни
слова: о том, где находится Райский сад, а вот это-то как раз больше всего и
интересовало принца.
     Когда он был еще ребенком и только  что принимался  за азбуку,  бабушка
рассказывала  ему,  что каждый цветок в  Райском саду - сладкое пирожное,  а
тычинки  налиты  тончайшим вином;  в одних цветах лежит история, в  других -
география или  таблица умножения; стоило съесть  такой  цветок-пирожное  - и
урок выучивался сам  собой. Чем больше, значит, кто-нибудь ел  пирожных, тем
больше узнавал из истории, географии и арифметики!
     В то время принц еще  верил всем таким  рассказам, но по  мере того как
подрастал, учился и делался умнее,  стал понимать, что в Райском саду должны
быть совсем другие прелести.
     -  Ах, зачем  Ева послушалась змия! Зачем Адам вкусил запретного плода!
Будь на их месте я, никогда бы этого не случилось, никогда бы грех не проник
в мир!
     Так говорил он не раз и повторял то же самое теперь, когда ему было уже
семнадцать лет; Райский сад заполнял все его мысли.
     Раз пошел он в лес один-одинешенек, - он очень  любил гулять один. Дело
было  к вечеру; набежали  облака, и полил такой дождь, точно небо было одною
сплошною плотиной, которую  вдруг прорвало и  из  которой зараз  хлынула вся
вода;  настала такая тьма,  какая бывает  разве только ночью  на дне  самого
глубокого колодца. Принц то скользил  по мокрой траве, то спотыкался о голые
камни,  торчавшие  из  скалистой почвы; вода лила с  него ручьями; на нем не
оставалось сухой  нитки.  То  и  дело  приходилось  ему  перебираться  через
огромные глыбы, обросшие мхом,  из  которого сочилась  вода.  Он уже чуть не
падал от усталости, как вдруг услыхал какой-то странный свист и увидел перед
собой  большую освещенную  пещеру. Посреди  пещеры  был разведен  огонь, над
которым  можно  было изжарить  целого оленя, да  так оно и было: на вертеле,
укрепленном  между  двумя срубленными  соснами,  жарился  огромный  олень  с
большими ветвистыми рогами. У костра сидела пожилая женщина, такая крепкая и
высокая,  словно  это  был переодетый  мужчина,  и подбрасывала в огонь одно
полено за другим.
     - Войди, - сказала она. - Сядь у огня и обсушись.
     - Здесь ужасный сквозняк, - сказал принц, подсев к костру.
     -  Ужо, как вернутся мои сыновья, еще хуже будет! - отвечала женщина, -
Ты ведь в пещере ветров; мои четверо сыновей - ветры. Понимаешь?
     - А где твои сыновья?
     - На глупые вопросы не легко отвечать! - сказала женщина. - Мои сыновья
не на помочах ходят! Играют, верно, в лапту облаками, там, в большой зале!
     И она указала пальцем на небо.
     - Вот как! -  сказал принц. -  Вы выражаетесь  несколько резко, не так,
как женщины нашего круга, к которым я привык.
     - Да  тем, верно,  и  делать-то  больше нечего! А  мне приходится  быть
резкой и суровой, если хочу держать в повиновении моих сыновей! А я держу их
в  руках, даром что они  у меня упрямые головы! Видишь вон  те четыре мешка,
что висят на  стене? Сыновья  мои боятся их  так же, как  ты, бывало, боялся
пучка розог, заткнутого за зеркало! Я гну их в три погибели  и сажаю в мешок
без  всяких церемоний! Они и сидят там,  пока я не смилуюсь! Но вот один  уж
пожаловал!
     Это был  Северный  ветер.  Он внес с собой  в  пещеру  леденящий холод,
поднялась метель, и по земле запрыгал град. Одет он  был в медвежьи  штаны и
куртку; на уши спускалась шапка из тюленьей шкуры;  на бороде висели ледяные
сосульки, а с воротника куртки скатывались градины.
     - Не подходите  сразу к огню! - сказал принц. - Вы отморозите себе лицо
и руки!
     - Отморожу! - сказал  Северный ветер и громко захохотал. - Отморожу! Да
лучше мороза, по мне, нет  ничего  на свете! А ты  что за кислятина?  Как ты
попал я пещеру ветров?
     - Он мой гость! - сказала старуха, - А если тебе этого объяснения мало,
можешь отправляться в мешок! Понимаешь?
     Угроза подействовала, и  Северный ветер рассказал,  откуда  он явился и
где пробыл почти целый месяц.
     - Я прямо с Ледовитого океана! - сказал он. - Был на Медвежьем острове,
охотился на моржей с русскими промышленниками. Я сидел и спал на руле, когда
они отплывали  с Нордкапа; просыпаясь время от  времени,  я  видел, как  под
ногами  у меня шныряли буревестники. Презабавная птица! Ударит раз крыльями,
а потом распластает их, да так и держится на них в воздухе долго-долго!..
     - Нельзя ли покороче! - сказала мать.  - Ты, значит,  был  на Медвежьем
острове, что же дальше?
     - Да, был. Там  чудесно!  Вот так пол для пляски!  Ровный, гладкий, как
тарелка! Повсюду рыхлый снег пополам со мхом,  острые камни да остовы моржей
и  белых медведей, покрытые зеленой плесенью, - ну, словно кости  великанов!
Солнце, право, туда никогда,  кажется, и  не  заглядывало.  Я слегка подул и
разогнал туман,  чтобы  рассмотреть какой-то сарай; оказалось,  что это было
жилье, построенное  из корабельных  обломков и покрытое  моржовыми  шкурами,
вывернутыми наизнанку; на крыше сидел белый медведь и ворчал. Потом  я пошел
на берег,  видел  там птичьи гнезда,  а  в них голых  птенцов; они пищали  и
разевали рты; я взял  да и  дунул  в эти бесчисленные  глотки -  небось живо
отучились смотреть разинув рот! У самого моря играли,  будто живые кишки или
исполинские черви с свиными головами и аршинными клыками, моржи!
     - Славно рассказываешь, сынок! - сказала мать. -  Просто слюнки  текут,
как послушаешь!
     -  Ну, а потом началась  ловля! Как всадят  гарпун  моржу в грудь,  так
кровь и брызнет фонтаном на лед? Тогда и я задумал себя потешить, завел свою
музыку и велел моим кораблям - ледяным горам - сдавить лодки промышленников.
У! Вот пошел свист и  крик, да меня не пересвистишь! Пришлось им выбрасывать
убитых моржей,  ящики и снасти на льдины? А  я  вытряхнул на них целый ворох
снежных хлопьев и  погнал их стиснутые  льдами суда  к югу - пусть похлебают
солененькой водицы! Не вернуться им на Медвежий остров!
     - Так ты порядком набедокурил! - сказала мать.
     - О добрых  делах моих пусть расскажут  другие! - сказал он. - А  вот и
брат  мой с запада!  Его  я  люблю  больше  всех:  он пахнет  морем  и дышит
благодатным холодком.
     - Так это маленький зефир? - спросил принц.
     -  Зефир-то  зефир, только  не из  маленьких! - сказала  старуха.  -  В
старину и он был красивым мальчуганом, ну, а теперь не то!
     Западный  ветер   выглядел  дикарем;   на  нем  была  мягкая,  толстая,
предохраняющая голову от ударов и ушибов шапка, а в руках палица из красного
дерева, срубленного в американских лесах, на другую он бы не согласился.
     - Где был? - спросила его мать.
     - В  девственных лесах,  где  между деревьями повисли целые изгороди из
колючих  лиан,  а  во влажной  траве  лежат  огромные ядовитые  змеи и  где,
кажется, нет никакой надобности в человеке! - отвечал он.
     - Что ж ты там делал?
     - Смотрел,  как  низвергается  со скалы  большая,  глубокая  река,  как
поднимается от  нее  к  облакам  водяная  пыль,  служащая  подпорой  радуге.
Смотрел, как переплывал реку дикий буйвол; течение увлекало  его  с собой, и
он  плыл  вниз по реке  вместе  со стаей диких уток, но те  вспорхнули перед
самым  водопадом,  а  буйволу  пришлось  полететь  головой  вниз;   это  мне
понравилось, и  я учинил такую бурю, что вековые  деревья поплыли по воде  и
превратились в щепки.
     - И это все? - спросила старуха.
     -  Еще я  кувыркался  в саваннах, гладил диких лошадей и рвал кокосовые
орехи! О, у меня много  о чем найдется порассказать, но не  все же говорить,
что знаешь. Так- то, старая!
     И он так поцеловал мать, что та чуть не опрокинулась навзничь; такой уж
он был необузданный парень.
     Затем явился Южный ветер в чалме и развевающемся плаще бедуинов.
     - Экая у вас тут стужа! - сказал он и подбросил в костер дров. - Видно,
что Северный первым успел пожаловать!
     -  Здесь такая  жарища, что  можно изжарить белого медведя!  - возразил
тот.
     - Сам-то ты белый медведь! - сказал Южный.
     - Что,  в  мешок захотели? -  спросила  старуха. - Садись-ка вот тут на
камень да рассказывай, откуда ты.
     -  Из  Африки, матушка,  из  земли  кафров!  - отвечал  Южный  ветер, -
Охотился на львов  с  готтентотами! Какая  трава  растет  там  на  равнинах!
Чудесного  оливкового  цвета!  Сколько  там  антилоп  и  страусов!  Антилопы
плясали, а страусы бегали со мной наперегонки, да я  побыстрее их на ногу! Я
дошел и до  желтых песков пустыни - она похожа на морское дно. Там настиг  я
караван.  Люди  зарезали последнего своего верблюда,  чтобы  из его  желудка
добыть воды  для питья, да немногим пришлось им поживиться!  Солнце пекло их
сверху, а песок поджаривал снизу. Конца не  было  безграничной пустыне!  А я
принялся  валяться  по  мелкому,  мягкому  песку  и  крутить  его  огромными
столбами; вот так  пляска пошла!  Посмотрела бы  ты, как  столпились  в кучу
дромадеры,  а купец накинул на  голову капюшон и упал передо мною ниц, точно
перед своим  аллахом.  Теперь все они  погребены  под  высокой пирамидой  из
песка. Если мне когда-нибудь  вздумается смести ее прочь, солнце  выбелит их
кости, и  другие путники по крайней мере увидят,  что тут бывали люди, а  то
трудно и поверить этому, глядя на голую пустыню!
     - Ты, значит, только и делал одно зло! - сказала мать, - Марш в мешок!
     И  не  успел Южный ветер опомниться, как мать  схватила его  за  пояс и
упрятала в мешок; он было принялся  кататься в мешке по полу, но она уселась
на него, и ему пришлось лежать смирно.
     - Бойкие же у тебя сыновья! - сказал принц.
     - Ничего  себе! - отвечала она. - Да я умею управляться с ними! А вот и
четвертый!
     Это был Восточный ветер, одетый китайцем.
     - А, ты оттуда! - сказала мать, - Я думала, что ты был в Райском саду.
     - Туда я полечу завтра! - сказал Восточный  ветер. - Завтра  будет ведь
ровно  сто  лет,  как я не был там! Теперь же я  прямо из Китая,  плясал  на
фарфоровой  башне,  так  что  все колокольчики  звенели!  Внизу,  на  улице,
наказывали чиновников; бамбуковые трости так и гуляли у них по плечам, а это
все были  мандарины от  первой  до  девятой  степени! Они кричали:  "Великое
спасибо тебе, отец и благодетель!" - про себя же думали совсем другое. А я в
это время звонил в колокольчики и припевал: "Тзинг, тзанг, тзу!"
     - Шалун! -  сказала старуха.  - Я  рада, что  ты завтра отправляешься в
Райский сад, это  путешествие всегда  приносит  тебе большую пользу. Напейся
там из  источника Мудрости, да зачерпни  из него полную бутылку водицы и для
меня!
     -  Хорошо,  -  сказал Восточный ветер. - Но за что ты посадила  в мешок
брата Южного? Выпусти его! Он мне расскажет про птицу  Феникс, о которой все
спрашивает  принцесса Райского сада. Развяжи мешок, милая, дорогая мамаша, а
я подарю тебе целых два кармана, зеленого свежего чаю, только что с куста!
     -  Ну, разве  за чай,  да еще за то, что ты мой любимчик,  так  и быть,
развяжу его!
     И она развязала мешок; Южный ветер вылез оттуда с видом мокрой  курицы:
еще бы, чужой принц видел, как его наказали.
     - Вот  тебе для твоей принцессы пальмовый лист! - сказал он Восточному.
- Я получил его от старой птицы Феникс,  единственной  в мире; она начертила
на  нем клювом историю своей  столетней земной жизни. Теперь принцесса может
прочесть обо всем,  что ей захотелось бы знать. Птица Феникс на моих  глазах
сама подожгла свое гнездо и была охвачена пламенем, как индийская вдова! Как
затрещали сухие  ветки, какие: пошли от них дым и благоухание! Наконец пламя
пожрало  все, и старая  птица  Феникс превратилась в  пепел, но снесенное ею
яйцо, горевшее в пламени, как жар, вдруг лопнуло с сильным треском, и оттуда
вылетел молодой Феникс.  Он  проклюнул  на этом пальмовом листе дырочку: это
его поклон принцессе!
     - Ну, теперь пора нам подкрепиться немножко! - сказала мать ветров.
     Все уселись и принялись за оленя. Принц сидел рядом с Восточным ветром,
и они скоро стали, друзьями.
     - Скажи-ка ты  мне, - спросил принц у соседа, - что это  за  принцесса,
про которую вы столько говорили, и где находится Райский сад?
     -  Ого!  - сказал  Восточный ветер. - Коли хочешь побывать там, полетим
завтра вместе!  Но я  должен тебе  сказать, что со времен Адама и Евы там не
бывало  ни  единой  человеческой души! А что было с  ними,  ты, наверное, уж
знаешь?
     - Знаю! - сказал принц.
     - После того как они были изгнаны, - продолжал Восточный, - Райский сад
ушел в землю, но в нем царит прежнее великолепие,  по-прежнему светит солнце
и в воздухе  разлиты необыкновенные свежесть и аромат!  Теперь в нем обитает
королева фей.  Там же находится  чудно-прекрасный  остров  Блаженства,  куда
никогда  на заглядывает Смерть!  Сядешь  мне завтра на спину, и я снесу тебя
туда. Я думаю, что это удастся. А теперь не болтай больше, я хочу спать!
     И все заснули.
     На заре принц проснулся, и ему сразу стало жутко: оказалось, что он уже
летит высоко-высоко под облаками!  Он сидел на спине  у Восточного ветра,  и
тот добросовестно держал  его, но принцу  все-таки было боязно: они  неслись
так высоко над землею, что леса, поля, реки и моря казались нарисованными на
огромной раскрашенной карте.
     - Здравствуй, - сказал принцу Восточный ветер. - Ты мог бы еще поспать,
смотреть-то пока не  на что. Разве церкви вздумаешь считать! Видишь, сколько
их? Стоят, точно меловые точки на зеленой доске!
     Зеленою доской он называл поля и луга.
     - Как это  вышло невежливо, что я не простился с твоею матерью и твоими
братьями! - сказал принц.
     - Сонному приходится извинить! - сказал Восточный ветер, а они полетели
еще быстрее; это было заметно по тому, как шумели под  ними  верхушки лесных
деревьев, как вздымались морские  волны я как глубоко ныряли  в  них грудью,
точно лебеди, корабли.
     Под  вечер,  когда  стемнело,  было очень забавно  смотреть на  большие
города,  в  которых то  там,  то  сям  вспыхивали  огоньки,  - казалось, это
перебегают по зажженной бумаге  мелкие  искорки,  словно дети бегут домой из
школы. И принц, глядя на это зрелище, захлопал в ладошки, но Восточный ветер
попросил его вести себя потише да держаться  покрепче - не мудрено ведь было
и свалиться да повиснуть на каком-нибудь башенном шпиле.
     Быстро и легко несся на своих могучих крыльях  дикий орел, но Восточный
ветер несся еще  легче, еще быстрее; по равнине вихрем мчался казак на своей
маленькой лошадке, да куда ему было угнаться за принцем!
     - Ну, вот тебе  и Гималаи! -  сказал Восточный ветер, -  Это высочайшая
горная цепь в Азии, скоро мы доберемся и до Райского сада!
     Они свернули к югу,  и вот в воздухе разлились сильный пряный аромат  и
благоухание цветов.  Финики, гранаты и  виноград с синими и красными ягодами
росли здесь.  Восточный ветер спустился с принцем  на  землю, и оба улеглись
отдохнуть в мягкую траву, где росло множество цветов, кивавших им головками,
как бы говоря: "Милости просим!"
     - Мы уже в Райском саду? - спросил принц.
     -  Ну  что  ты! -  отвечал Восточный ветер, - Но скоро попадем и  туда!
Видишь эту отвесную,  как стена,  скалу и  в ней большую пещеру,  над входом
которой спускаются,  будто  зеленый  занавес, виноградные  дозы?  Мы  должны
пройти  через  эту пещеру! Завернись хорошенько в плащ: тут палит солнце, но
один шаг - и нас охватит мороз. У птицы, пролетающей мимо пещеры, одно крыло
чувствует летнее тепло, а другое - зимний холод!
     - Так вот она, дорога в Райский сад! - сказал принц.
     И  они вошли  в пещеру.  Брр... как  им стало холодно!  Но, к  счастью,
ненадолго.
     Восточный ветер распростер свои крылья,  и  от них разлился свет, точно
от яркого  пламени. Нет, что  это  была  за  пещера! Над  головами  путников
нависали огромные, имевшие самые причудливые формы каменные глыбы, с которых
капала  вода. Порой  проход так  суживался, что им  приходилось  пробираться
ползком, иногда же своды пещеры опять  поднимались на недосягаемую высоту, и
путники шли точно  на вольном  просторе под открытым небом. Пещера  казалась
какою-то гигантскою  усыпальницей  с  немыми органными трубами и  знаменами,
выточенными из камня.
     - Мы идем  в Райский сад дорогой смерти! -  сказал принц, но  Восточный
ветер не ответил ни слова и  указал перед собою рукою: навстречу им струился
чудный  голубой  свет;  каменные  глыбы  мало-помалу стали  редеть, таять  и
превращаться  в  какой-то   туман.  Туман   становился  все  более  и  более
прозрачным, пока наконец не стал  походить на пушистое белое облачко, сквозь
которое просвечивает месяц. Тут они вышли на вольный воздух - чудный, мягкий
воздух, свежий, как на горной вершине, и благоуханный, как в долине роз.
     Тут  же струилась  река; вода  в  ней  спорила  прозрачностью  с  самим
воздухом. А  в  реке плавали золотые и серебряные рыбки, и пурпурово-красные
угри сверкали при каждом движении голубыми искрами; огромные листья кувшинок
пестрели  всеми  цветами радуги, а чашечки их горели желто-красным пламенем,
поддерживаемым чистою водой, как пламя  лампады поддерживается маслом. Через
реку  был переброшен мраморный мост такой тонкой  и  искусной  работы,  что,
казалось, был сделан  из кружев и бус; мост вел  на  остров  Блаженства,  на
котором находился сам Райский сад.
     Восточный ветер взял принца на руки и  перенес  его через мост. Цветы и
листья пели чудесные песни, которые  принц слышал еще в  детстве, но  теперь
они  звучали такою  дивною  музыкой, какой  не может  передать  человеческий
голос.
     А это  что?  Пальмы  или гигантские папоротники? Таких сочных,  могучих
деревьев принц никогда еще не видывал. Диковинные ползучие растения обвивали
их,  спускались  вниз,  переплетались  и  образовывали  самые   причудливые,
отливавшие по краям золотом и яркими красками гирлянды; такие гирлянды можно
встретить  разве  только в заставках и  начальных буквах старинных книг. Тут
были и яркие цветы, и птицы, и  самые  затейливые завитушки. В траве сидела,
блестя распущенными хвостами, целая стая павлинов.
     Да павлинов  ли? Конечно павлинов!  То-то что нет: принц потрогал их, и
оказалось, что это вовсе не  птицы,  а растения, огромные  кусты  репейника,
блестевшего  самыми  яркими красками!  Между  зелеными благоухающими кустами
дрыгали, точно гибкие кошки, львы, тигры; кусты пахли оливками, а звери были
совсем ручные; дикая лесная голубка,  с жемчужным отливом на перьях, хлопала
льва крылышками по гриве, а антилопа, вообще такая робкая и пугливая, стояла
возле них и кивала головой,  словно давая знать, что и она не прочь поиграть
с ними.
     Но вот появилась сама фея; одежды ее сверкали, как солнце, а лицо сияло
такою лаской и  приветливою улыбкой,  как  лицо матери, радующейся на своего
ребенка.  Она была молода  и  чудо  как  хороша собой; ее окружали красавицы
девушки с блестящими звездами в волосах.
     Восточный ветер подал  ей послание птицы Феникс, и глаза феи заблистали
от радости. Она взяла принца за руку и повела его в свой замок;  стены замка
были похожи на  лепестки  тюльпана, если их держать против солнца, ж потолок
был блестящим  цветком, опрокинутым вниз чашечкой, углублявшейся тем больше,
чем дольше в него  всматривались. Принц подошел к одному из окон, поглядел в
стекло, и ему показалось, что он видит дерево познания добра и зла; в ветвях
его пряталась змея, а возле стояли Адам и Ева.
     - Разве они не изгнаны? - спросил принц.
     Фея улыбнулась и  объяснила ему, что  на каждом стекле  время начертало
неизгладимую  картину,  озаренную  жизнью: листья дерева  шевелились, а люди
двигались, - ну  вот как бывает  с  отражениями  в зеркале!  Принц подошел к
другому окну и увидал на стекле сон Иакова: с неба спускалась лестница, а по
ней сходили и восходили ангелы с большими  крыльями за плечами. Да, все, что
было или совершилось  когда-то  на  свете, по-прежнему  жило и двигалось  на
оконных  стеклах  замка;  такие   чудесные  картины  могло  начертать  своим
неизгладимым резцом лишь время.
     Фея, улыбаясь, ввела принца в огромный, высокий  покой,  со стенами  из
прозрачных картин, -  из  них повсюду  выглядывали головки, одна  прелестнее
другой. Это были  сонмы  блаженных  духов; они улыбались  и  пели; голоса их
сливались  в одну дивную гармонию; самые верхние из них были  меньше бутонов
розы,  если их  нарисовать на  бумаге в виде крошечных  точек. Посреди этого
покоя  стояло могучее дерево, покрытое зеленью, в которой сверкали большие и
маленькие золотистые, как апельсины, яблоки. То было дерево познания добра и
зла, плодов которого вкусили когда-то Адам и Ева. С каждого  листика  капала
блестящая красная роса, - дерево точно плакало кровавыми слезами.
     - Сядем теперь в лодку! - сказала фея. -  Нас ждет там  такое угощенье,
что чудо! Представь, лодка только покачивается на волнах, но не двигается, а
все страны света сами проходят мимо!
     И в самом деле, это было поразительное зрелище; лодка  стояла, а берега
двигались!  Вот показались  высокие  снежные  Альпы  с  облаками  и  темными
сосновыми лесами на  вершинах, протяжно-жалобно прозвучал рог, и  раздалась,
звучная  песня  горного пастуха. Вот  над лодкой  свесились,  длинные гибкие
листья  бананов;   поплыли  стаи   черных   как  смоль  лебедей;  показались
удивительнейшие  животные и цветы, а  вдали поднялись голубые горы; это была
Новая Голландия,  пятая часть света.  Вот послышалось  пение жрецов,  и  под
звуки барабанов и костяных флейт закружились в бешеной пляске толпы дикарей.
Мимо  проплыли  вздымавшиеся  к  облакам египетские  пирамиды,  низверженные
колонны  и сфинксы, наполовину погребенные в песке. Вот  осветились северным
сиянием потухшие вулканы севера. Да, кто бы мог устроить подобный фейерверк?
Принц был вне себя от восторга: еще бы, он-то видел  ведь во сто раз больше,
чем мы тут рассказываем.
     - И я могу здесь остаться навсегда? - спросил он.
     - Это зависит от тебя  самого!  -  отвечала фея.  - Если  ты не станешь
добиваться запрещенного, как твой прародитель Адам, то можешь остаться здесь
навеки!
     - Я не дотронусь до плодов познания добра  и зла! - сказал принц. - Тут
ведь тысячи других прекрасных плодов!
     - Испытай себя, и  если борьба покажется тебе  слишком тяжелою,  улетай
обратно  с Восточным ветром, который вернется сюда опять через сто лет!  Сто
лет пролетят для тебя, как сто часов, но это довольно долгий срок, если дело
идет о борьбе  с греховным соблазном.  Каждый  вечер, расставаясь с тобой, -
буду  я звать  тебя: "Ко  мне,  ко  мне!"  Стану манить тебя рукой, но ты не
трогайся с места, не иди на  мой зов; с каждым шагом тоска  желания будет  в
тебе  усиливаться  и  наконец  увлечет тебя в  тот  покой, где стоит  дерево
познания добра и  зла. Я буду спать под его благоухающими пышными ветвями, и
ты  наклонишься,  чтобы рассмотреть  меня  поближе; я улыбнусь  тебе,  и  ты
поцелуешь  меня... Тогда  Райский  сад  уйдет в землю еще глубже и будет для
тебя  потерян. Резкий ветер будет пронизывать тебя до костей, холодный дождь
- мочить твою голову; горе и бедствия будут твоим уделом!
     - Я остаюсь! - сказал принц.
     Восточный ветер поцеловал принца в лоб и сказал:
     - Будь тверд, и мы свидимся опять через сто лет! Прощай, прощай!
     И  Восточный  ветер взмахнул своими большими крылами, блеснувшими,  как
зарница во тьме осенней ночи пли как северное сияние во мраке полярной зимы.
     - Прощай! Прощай! - запели все цветы и деревья. Стаи аистов и пеликанов
полетели, точно  развевающиеся ленты, проводить Восточного ветра  до  границ
сада.
     - Теперь начнутся танцы! - сказала фея. - Но на закате солнца, танцуя с
тобой,  я начну манить тебя  рукой и звать:  "Ко мне! Ко мне!"  Не слушай же
меня!  В  продолжение ста лет каждый вечер будет повторяться то же самое, но
ты  с  каждым днем будешь  становиться все сильнее  и  сильнее  и  под конец
перестанешь  даже  обращать  на  мой  зов  внимание.  Сегодня  вечером  тебе
предстоит выдержать первое испытание! Теперь ты предупрежден!
     И  фея  повела  его в  обширный  покой  из  белых  прозрачных  лилий  с
маленькими, игравшими сами собою, золотыми арфами вместо тычинок. Прелестные
стройные девушки в  прозрачных одеждах понеслись в воздушной пляске и запели
о радостях и блаженстве бессмертной жизни в вечно цветущем Райском саду.
     Но вот  солнце село, небо засияло, как расплавленное золото, и на лилии
упал  розовый  отблеск.   Принц  выпил  пенистого  вина,   поднесенного  ему
девушками, и почувствовал прилив несказанного блаженства. Вдруг задняя стена
покоя  раскрылась, и принц увидел дерево познания  добра  и  зла, окруженное
ослепительным сиянием, из-за дерева неслась тихая, ласкающая слух песня; ему
почудился голос его матери, певшей: "Дитя мое! Мое милое, дорогое дитя!"
     И фея стала манить  его рукой и звать нежным голосом: "Ко мне, ко мне!"
Он двинулся за  нею, забыв свое обещание в первый же вечер! А она все манила
его  и  улыбалась...  Пряный  аромат,  разлитый  в  воздухе, становился  все
сильнее; арфы звучали все слаще; казалось, что это пели хором сами блаженные
духи: "Все нужно знать! Все надо изведать! Человек  - царь природы!"  Принцу
показалось, что с  дерева уже не  капала  больше кровь,  а сыпались  красные
блестящие звездочки. "Ко  мне!  Ко мне!" -  звучала воздушная мелодия,  и  с
каждым  шагом щеки  принца  разгорались,  а кровь волновалась все  сильнее и
сильнее.
     - Я должен идти! - говорил он. - В этом ведь нет и не может быть греха!
Зачем убегать от красоты и наслаждения?  Я только полюбуюсь, посмотрю на нее
спящую! Я ведь не поцелую ее! Я достаточно тверд и сумею совладать с собой!
     Сверкающий плащ упал с плеч феи; она  раздвинула ветви  дерева и в одно
мгновение скрылась за ним.
     - Я еще не нарушил обещания! - сказал принц. - И не хочу его нарушать!
     С этими словами он раздвинул ветви... Фея спала такая прелестная, какою
может  быть только фея Райского  сада.  Улыбка  играла  на ее устах,  но  на
длинных ресницах дрожали слезинки.
     -  Ты плачешь из-за меня?  -  прошептал он. -  Не плачь, очаровательная
фея! Теперь только я понял райское блаженство, оно течет огнем в моей крови,
воспламеняет  мысли,  я   чувствую  неземную  силу  и  мощь  во  всем  своем
существе!.. Пусть же настанет для меня потом вечная ночь - одна такая минута
дороже всего в мире!
     И он поцеловал слезы, дрожавшие на ее ресницах, уста его прикоснулись к
ее устам.
     Раздался страшный удар грома, какого не слыхал еще никогда никто, и все
смешалось в глазах принца; фея исчезла,  цветущий Райский сад ушел глубоко в
землю. Принц видел, как  он исчезал во тьме непроглядной ночи, и вот от него
осталась только маленькая  сверкающая вдали звездочка. Смертный холод сковал
его члены, глаза закрылись, и он упал как мертвый.
     Холодный дождь  мочил  ему  лицо,  резкий  ветер  леденил голову, и  он
очнулся.
     - Что я сделал! - вздохнул он. - Я  нарушил свой обет,  как Адам, и вот
Райский сад ушел глубоко в землю!
     Он  открыл  глаза;  вдали   еще   мерцала  звездочка,  последний   след
исчезнувшего рая. Это сияла на небе утренняя звезда.
     Принц встал; он был опять в том  же  лесу, у  пещеры ветров; возле него
сидела мать ветров. Она сердито посмотрела на него и грозно подняла руку.
     - В первый же вечер! - сказала она, - Так я и думала! Да, будь  ты моим
сыном, сидел бы ты теперь в мешке!
     - Он  еще попадет  туда! - сказала Смерть, - это  был крепкий старик  с
косой в руке и большими черными крыльями  за спиной. - И он уляжется в гроб,
хоть и не сейчас. Я лишь отмечу его и дам ему время  постранствовать по белу
свету  и искупить  свой грех добрыми делами! Потом я приду за ним в тот час,
когда он меньше всего будет ожидать меня, упрячу его в черный гроб, поставлю
себе на голову  и отнесу его вон на ту звезду, где тоже цветет Райский  сад;
если он  окажется добрым и благочестивым, он вступит туда, если же его мысли
и сердце будут по-прежнему полны греха, гроб опустится с ним еще глубже, чем
опустился  Райский сад. Но каждую тысячу лет я  буду приходить  за ним,  для
того  чтобы он погрузился  еще глубже,  или  остался бы  навеки  на  сияющей
небесной звезде!

    Ганс Христиан Андерсен.

Оле-Лукойе

---------------------------------------------------------------------------
     Перевод А.Ганзен
---------------------------------------------------------------------------

     Никто на свете не знает столько  сказок, сколько  знает  их Оле-Лукойе.
Вот мастер-то рассказывать!

     Вечером,  когда   дети  преспокойно  сидят  за  столом   или  на  своих
скамеечках, является Оле-Лукойе.  В одних чулках он тихо-тихо  подымается по
лестнице;  потом  осторожно  приотворит дверь, неслышно шагнет  в комнату  и
слегка прыснет  детям  в глаза  сладким молоком.  В  руках у него  маленькая
спринцовка, и молоко брызжет из нее тоненькой-тоненькой струйкой. Тогда веки
у  детей начинают  слипаться,  и  они  уж  не  могут  разглядеть  Оле, а  он
подкрадывается к ним сзади и начинает легонько дуть им в затылки. Подует - и
головки  у них сейчас  отяжелеют. Это совсем не больно,  - у  Оле-Лукойе нет
ведь злого умысла;  он хочет только,  чтобы дети угомонились, а для этого их
непременно надо  уложить в  постель!  Ну  вот  он и уложит  их,  а потом  уж
начинает рассказывать сказки.
     Когда дети заснут,  Оле-Лукойе присаживается к ним на постель. Одет  он
чудесно: на нем шелковый кафтан,  только  нельзя  сказать, какого цвета - он
отливает то голубым, то зеленым, то красным, смотря по тому, в какую сторону
повернется Оле. Под мышками у него по зонтику: один с картинками, который он
раскрывает над хорошими  детьми,  и  тогда им  всю ночь  снятся  чудеснейшие
сказки, а  другой  совсем  простой,  гладкий,  который  он развертывает  над
нехорошими  детьми;  ну,   они  и  спят  всю  ночь  как  чурбаны,  и  поутру
оказывается, что, они ровно ничего не видали во сне!
     Послушаем  же  о  том,  как  Оле-Лукойе  навещал  каждый  вечер  одного
маленького мальчика, Яльмара, и рассказывал ему сказки! Это будет целых семь
сказок, - в неделе ведь семь дней.

    ПОНЕДЕЛЬНИК

     - Ну вот,  -  сказал Оле-Лукойе, уложив  Яльмара  в постель,  -  теперь
украсим комнату!
     И  в  один миг  все  комнатные цветы  выросли,  превратились в  большие
деревья, которые протянули свои  длинные ветви вдоль стен к  самому потолку;
вся  комната  превратилась в чудеснейшую беседку. Ветви деревьев были усеяны
цветами; каждый цветок по красоте и запаху был лучше розы, а вкусом (если бы
только  вы захотели его  попробовать) слаще варенья;  плоды же блестели, как
золотые. Еще  на  деревьях были пышки, которые чуть не  лопались от  изюмной
начинки. Просто чудо что такое! Вдруг поднялись ужасные стоны в ящике стола,
где лежали учебные принадлежности Яльмара.
     - Что там такое? - сказал Оле-Лукойе, пошел и выдвинул ящик.
     Оказалось, что это рвала и метала аспидная  доска: в решение написанной
на  ней задачи вкралась  ошибка, и все вычисления  готовы  были  распасться;
грифель  скакал и прыгал на своей веревочке,  точно собачка; он очень  желал
помочь делу, да не мог. Громко  стонала и тетрадь Яльмара; просто ужас брал,
слушая ее!  На  каждой ее странице  в  начале каждой  строки стояли чудесные
большие  и  маленькие буквы,  -  это  была  пропись; возле  же  шли  другие,
воображавшие,  что держатся так  же  твердо  Их  писал  сам  Яльмар, и  они,
казалось, спотыкались об линейки, на которых должны были бы стоять.
     - Вот  как  надо  держаться! - говорила пропись.  -  Вот так,  с легким
наклоном вправо!
     - Ах, мы бы  и рады,  - отвечали буквы Яльмара, - да не можем! Мы такие
плохонькие!
     - Так вас надо немного подтянуть! - сказал Оле-Лукойе.
     - Ай, нет,  нет!  -  закричали они  и выпрямились  так,  что  любо было
глядеть.
     -  Ну, теперь  нам  не  до  сказок!  -  сказал Оле-Лукойе.  -  Будем-ка
упражняться! Раз- два! Раз-два!
     И  он довел буквы  Яльмара до того, что они стояли ровно и  бодро,  как
любая  пропись.  Но  когда Оле-Лукойе  ушел и Яльмар  утром  проснулся,  они
выглядели такими же жалкими, как прежде.

    ВТОРНИК

     Как  только  Яльмар   улегся,  Оле-Лукойе  дотронулся  своею  волшебною
спринцовкой до мебели, и все вещи сейчас же начали болтать между собою; все,
кроме  плевательницы;  эта молчала  и  сердилась про себя  на  их суетность:
говорят только  о себе да о себе  и даже не подумают  о той, что так скромно
стоит в углу и позволяет в себя плевать!
     Над комодом  висела  большая  картина  в  золоченой раме; на  ней  была
изображена  красивая  местность:  высокие  старые  деревья,  трава, цветы  и
широкая река, убегавшая мимо чудных дворцов, за лес, в далекое море.
     Оле-Лукойе дотронулся  волшебною спринцовкой до картины, и нарисованные
на ней  птицы  запели, ветви  деревьев зашевелились, а  облака  понеслись по
небу; видно было даже, как скользила по картине их тень.
     Затем Оде  приподнял  Яльмара к  раме,  и мальчик  стал ногами прямо  в
высокую траву. Солнышко светило на него сквозь ветви деревьев,  он добежал к
воде и уселся в лодочку, которая колыхалась у берега. Лодочка была выкрашена
красною и белою краской, паруса блестели, как серебряные, и шесть лебедей  в
золотых коронах с сияющими голубыми  звездами  на  головах  повлекли лодочку
вдоль зеленых лесов,  где деревья рассказывали  о  разбойниках и ведьмах,  а
цветы - о прелестных маленьких эльфах и о том, что рассказывали им бабочки.
     Чудеснейшие рыбы с серебристою  и золотистою  чешуей  плыли  за лодкой,
ныряли  и  плескали в воде хвостами;  красные,  голубые, большие и маленькие
птицы  летели за  Яльмаром двумя  длинными вереницами;  комары танцевали,  а
майские  жуки гудели "Бум! Бум!";  всем  хотелось  провожать  Яльмара,  и  у
каждого  была для  него наготове сказка. Да, вот это  было плаванье! Леса то
густели и темнели,  то  становились похожими на чудеснейшие сады, освещенные
солнцем и  усеянные цветами. По берегам реки возвышались большие хрустальные
и мраморные дворцы; на балконах их стояли принцессы, и все это были знакомые
Яльмару девочки, с которыми он часто играл.
     Они  протягивали  ему  руки, и  каждая держала в правой  руке  славного
обсахаренного  пряничного  поросенка,  -  такого  редко  купишь у  торговки.
Яльмар,  проплывая мимо, хватался за один  конец  пряника,  принцесса крепко
держалась за  другой, и пряник  разламывался  пополам;  каждый получал  свою
долю: Яльмар  побольше,  принцесса поменьше.  У всех дворцов стояли на часах
маленькие принцы; они отдавали Яльмару честь золотыми саблями и осыпали  его
изюмом и оловянными солдатиками, - вот что значит настоящие-то принцы!
     Яльмар  плыл  через  леса, через  какие-то огромные  залы  и  города...
Проплыл он и через тот город, где жила его старая няня, которая нянчила его,
когда  он был еще малюткой, и очень любила своего питомца.  И вот  он увидал
ее; она  кланялась, посылала ему рукою воздушные поцелуи  и пела хорошенькую
песенку, которую сама сложила и прислала Яльмару:

     Мой Яльмар, тебя вспоминаю
     Почти каждый день, каждый час!
     Сказать не могу, как желаю
     Тебя увидеть вновь хоть раз!
     Тебя ведь я в люльке качала,
     Учила ходить, говорить
     И в щечки и в лоб целовала,
     Так как мне тебя не любить!
     Люблю тебя, ангел ты мой дорогой!
     Да будет вовеки господь бог с тобой!

     И птички подпевали ей, цветы  приплясывали, а  старые ивы  кивали,  как
будто Оле-Лукойе и им рассказывал сказку.

    СРЕДА

     Ну и  дождь лил! Яльмар слышал этот страшный шум даже  во сне; когда же
Оле-Лукойе открыл окно,  оказалось, что вода стояла вровень с  подоконником.
Целое озеро! Зато к самому дому причалил великолепнейший корабль.
     - Хочешь прокатиться, Яльмар? - спросил Оле. - Побываешь  ночью в чужих
землях, а к утру - опять дома!
     И вот  Яльмар,  разодетый по-праздничному, очутился  на корабле. Погода
сейчас же прояснилась,  и  они поплыли по улицам, мимо церкви, - кругом было
одно  сплошное огромное  озеро.  Наконец  они уплыли  так  далеко, что земля
совсем  скрылась  из  глаз.  По поднебесью  неслась  стая  аистов;  они тоже
собрались в чужие теплые  края  и летели длинною  вереницей, один за другим.
Они были в пути уже много-много  дней, и один из них  так устал, что  крылья
почти  отказывались ему  служить. Он летел позади всех, потом отстал и начал
опускаться на своих распущенных крыльях  все ниже и  ниже, вот  взмахнул ими
еще раза два, но... напрасно! Скоро он задел за мачту корабля,  скользнул по
снастям и - бах! - упал прямо на палубу.
     Юнга подхватил его  и  посадил  в птичник  к  курам, уткам  и индейкам.
Бедняга аист стоял и уныло озирался кругом.
     - Ишь какой! - сказали куры.
     А  индейский петух надулся, как  только мог, и спросил у аиста,  кто он
таков;  утки  же  пятились,  подталкивая друг  друга  крыльями,  и  крякали:
"Дур-рак! Дур-рак!"
     И аист рассказал  им о жаркой Африке, о пирамидах и о страусах, которые
носятся  по пустыне с  быстротой диких  лошадей, но утки  ничего не поняли и
опять стали подталкивать одна другую:
     - Ну не дурак ли он?
     - Конечно, дурак!  - сказал  индейский петух и сердито забормотал. Аист
замолчал и стал думать о своей Африке.
     - Какие  у вас чудесные тонкие ноги! - сказал  индейский петух. - Почем
аршин?
     - Кряк! Кряк! Кряк! - закрякали смешливые  утки, но аист как будто и не
слыхал.
     - Могли бы и вы посмеяться  с нами! -  сказал  аисту индейский петух. -
Очень забавно было сказано! Да куда, это, верно, слишком  низменно для него!
Вообще нельзя  сказать,  чтобы  он отличался  понятливостью!  Что  ж,  будем
забавлять себя сами!
     И курицы кудахтали, утки крякали, и это их ужасно забавляло.
     Но  Яльмар  подошел  к  птичнику, открыл дверцу,  поманил аиста,  и тот
выпрыгнул к  нему на палубу, - он уже успел отдохнуть. И вот  аист как будто
поклонился  Яльмару  в  знак  благодарности, взмахнул  широкими  крыльями  и
полетел в теплые  края.  А курицы закудахтали, утки  закрякали, индейский же
петух так надулся, что гребешок у него весь налился кровью.
     - Завтра  из вас сварят суп! - сказал Яльмар и проснулся опять  в своей
маленькой кроватке.
     Славное путешествие сделали они ночью с Оле-Лукойе!

    ЧЕТВЕРГ

     - Знаешь что? - сказал Оле-Лукойе. - Только не пугайся! Я сейчас покажу
тебе мышку! - И  правда,  в  руке у него  была прехорошенькая  мышка.  - Она
явилась  пригласить  тебя  на  свадьбу! Две  мышки собираются  сегодня ночью
вступить  в брак.  Живут  они  под полом в  кладовой твоей матери.  Чудесное
помещение, говорят!
     - А как же я пролезу сквозь маленькую дырочку в полу? - спросил Яльмар.
     - Уж положись на  меня! - сказал  Оле-Лукойе. -  Ты  у  меня сделаешься
маленьким.
     И он дотронулся до мальчика своею волшебною  спринцовкой.  Яльмар вдруг
стал уменьшаться, уменьшаться и наконец сделался величиною всего с пальчик.
     - Теперь  можно будет одолжить мундир  у оловянного солдатика. Я думаю,
этот  наряд будет вполне подходящими мундир ведь  так красит, ты  же идешь в
гости!
     -  Ну  хорошо!  -  согласился   Яльмар,  переоделся  и  стал  похож  на
образцового оловянного солдатика.
     - Не угодно  ли вам сесть в наперсток вашей матушки? -  сказала Яльмару
мышка. - Я буду иметь честь отвезти вас.
     - Ах, неужели  вы сами  будете беспокоиться, фрекен! - сказал Яльмар, и
вот они поехали на мышиную свадьбу.
     Проскользнув в  дырочку, прогрызенную мышами в полу, они попали сначала
в  длинный  узкий  коридор, здесь  как раз  только и можно было  проехать  в
наперстке. Коридор был ярко освещен гнилушками.
     - Ведь чудный  запах? -  спросила мышка-возница. - Весь коридор  смазан
салом! Что может быть лучше?
     Наконец добрались и до самой залы, где праздновалась свадьба.  Направо,
перешептываясь и пересмеиваясь между собой, стояли все мышки-дамы, а налево,
покручивая  лапками  усы, - мышки-кавалеры, а посередине, на выеденной корке
сыра,  возвышались  сами жених  с невестой и страшно целовались на  глазах у
всех. Что ж, они ведь были обручены и готовились вступить в брак.
     А гости  все прибывали  да прибывали;  мыши  чуть не давили  друг друга
насмерть, и вот счастливую парочку оттеснили к самым  дверям, так что никому
больше нельзя было ни войти, ни выйти. Зала, как и коридор, вся была смазана
садом; другого угощенья и не было; а на десерт гостей обносили горошиной, на
которой одна  родственница новобрачных выгрызла их имена, то  есть, конечно,
всего-навсего первые буквы. Диво, да и только!
     Все мыши объявили, что свадьба была великолепная и  что время проведено
очень приятно.
     Яльмар  поехал домой. Довелось ему побывать в  знатном обществе, хоть и
пришлось порядком съежиться и облечься в мундир оловянного солдатика.

    ПЯТНИЦА

     -  Просто не  верится,  сколько есть  пожилых людей,  которым страх как
хочется  залучить меня к себе! - сказал Оле-Лукойе. - Особенно  желают этого
те, кто сделал что-нибудь дурное. "Добренький,  миленький Оле, - говорят они
мне,  - мы просто не можем сомкнуть глаз, лежим без сна всю ночь  напролет и
видим вокруг себя  все свои дурные дела. Они, точно гадкие маленькие тролли,
сидят  по  краям  постели  и  брызжут на нас кипятком.  Хоть бы ты  пришел и
прогнал  их. Мы бы с удовольствием заплатили  тебе, Оле!  - добавляют  они с
глубоким вздохом.  -  Спокойной  же ночи, Оле! Деньги на окне!"  Да  что мне
деньги! Я ни к кому не прихожу за деньги!
     - Что будем делать сегодня ночью? - спросил Яльмар.
     - Не  хочешь ли опять побывать  на  свадьбе?  Только  не на  такой, как
вчера.  Большая  кукла  твоей  сестры,  та,  что  одета мальчиком  и зовется
Германом, хочет  повенчаться с  куклой  Бертой;  кроме  того,  сегодня  день
рождения куклы, и потому готовится много подарков!
     - Знаю, знаю! -  сказал  Яльмар. - Как только куклам  понадобится новое
платье, сестра  сейчас празднует  их рождение или свадьбу. Это  уж  было сто
раз!
     -  Да, а сегодня ночью будет сто первый и,  значит, последний! Оттого и
готовится нечто необыкновенное. Взгляни-ка!
     Яльмар  взглянул  на  стол.  Там  стоял  домик  из картона;  окна  были
освещены,  и все  оловянные солдатики  держали  ружья  на  караул.  Жених  с
невестой задумчиво сидели  на полу, прислонившись к ножке стола; да, им было
о чем задуматься! Оле-Лукойе, нарядившись в бабушкину  черную юбку, обвенчал
их, и вот вся мебель запела на мотив марша забавную песенку, которую написал
карандаш:

     Затянем песенку дружней,
     Как ветер, пусть несется!
     Хотя чета наша, ей-ей,
     Ничем не отзовется.
     Из лайки оба и торчат
     На палках без движенья,
     Зато роскошен их наряд -
     Глазам на загляденье!
     Итак, прославим песней их:
     Ура, невеста и жених!

     Затем молодые получили подарки,  но отказались от всего съедобного: они
были сыты своей любовью.
     -  Что ж,  поехать нам теперь на  дачу  или отправиться  за границу?  -
спросил молодой.
     На  совет  пригласили опытную путешественницу ласточку и старую курицу,
которая уже пять раз была наседкой.  Ласточка рассказала о теплых краях, где
зреют сочные, тяжелые  виноградные  кисти,  где  воздух  так мягок,  а  горы
расцвечены такими красками, о каких здесь не имеют и понятия.
     - Там  нет зато нашей кудрявой  капусты! -  сказала курица. - Раз я  со
всеми своими цыплятами провела лето в деревне; там  была целая куча песку, в
котором  мы могли  рыться  и копаться сколько  угодно!  Кроме  того, нам был
открыт вход в  огород с  капустой! Ах,  какая она была зеленая! Не знаю, что
может быть красивее!
     - Да, ведь один  кочан похож на  другой  как две капли воды! -  сказала
ласточка. - К тому же здесь так часто бывает дурная погода.
     - Ну, к этому можно привыкнуть! - сказала курица.
     - А какой тут холод! Того и гляди замерзнешь! Ужасно холодно!
     - То-то и хорошо для капусты! - сказала курица. -  Да, наконец, и у нас
бывает тепло!  Ведь  четыре  года  тому назад лето стояло  у нас целых  пять
недель! Да  какая жарища-то  была! Все задыхались! Кстати сказать, у нас нет
тех ядовитых тварей, как у вас там! Нет и разбойников! Надо быть отщепенцем,
чтобы не  находить нашу страну самою лучшею в мире! Такой недостоин и жить в
ней!  - Тут курица  заплакала. - Я  ведь тоже путешествовала, как же!  Целых
двенадцать  миль  проехала  в   бочонке!  И   никакого  удовольствия  нет  в
путешествии!
     -  Да, курица  - особа  вполне достойная! - сказала  кукла Берта, - Мне
тоже вовсе не нравится ездить по горам - то вверх, то вниз! Нет, мы переедем
на  дачу в  деревню,  где  есть песочная  куча, и будем  гулять в огороде  с
капустой.
     На том и порешили.

    СУББОТА

     -  А  сегодня  будешь  рассказывать?  -  спросил  Яльмар,   как  только
Оле-Лукойе уложил его в постель.
     - Сегодня некогда! - ответил Оле и раскрыл над мальчиком свой  красивый
зонтик, - Погляди-ка вот на этих китайцев!
     Зонтик  был  похож  на большую  китайскую  чашу,  расписанную  голубыми
деревьями и узенькими  мостиками,  на  которых  стояли  маленькие  китайцы и
кивали головами.
     -  Сегодня  надо  будет  принарядить  к  завтрашнему  дню  весь  мир! -
продолжал  Оде,  - Завтра  ведь  праздник,  воскресенье!  Мне  надо пойти на
колокольню - посмотреть,  вычистили ли церковные карлики все колокола, не то
они  плохо будут звонить завтра;  потом надо  в  поле - посмотреть,  смел ли
ветер  пыль с травы и  листьев. Самая  же  трудная работа  еще впереди: надо
снять с неба и перечистить все звездочки.  Я собираю  их в свой передник, но
приходится ведь  нумеровать  каждую  звездочку и  каждую  дырочку,  где  она
сидела, чтобы  йотом  разместить  их все по местам,  иначе они  плохо  будут
держаться и посыпятся с неба одно за другой!
     - Послушайте-ка,  вы, господин Оле-Лукойе! -  сказал вдруг  висевший на
стене старый портрет. - Я прадедушка Яльмара и очень вам признателен за  то,
что вы рассказываете мальчику сказки; но вы не должны извращать его понятий.
Звезды нельзя  снимать с неба и чистить. Звезды - такие же светила, как наша
Земля, тем- то они и хороши!
     - Спасибо тебе, прадедушка! - отвечал Оле-Лукойе. - Спасибо! Ты - глава
фамилии,  родоначальник, но я  все-таки  постарше  тебя!  Я  старый язычник;
римляне и греки звали меня богом сновидений! Я имел и имею вход в знатнейшие
дома  и  знаю,  как  обходиться  и  с  большими и  с  малыми! Можешь  теперь
рассказывать сам!
     И Оле-Лукойе ушел, взяв под мышку свой зонтик.
     - Ну уж, нельзя и высказать своего мнения! - сказал старый портрет.
     Тут Яльмар проснулся.

    ВОСКРЕСЕНЬЕ

     - Добрый вечер! - сказал Оле-Лукойе.
     Яльмар  кивнул  ему,  вскочил и  повернул прадедушкин портрет  лицом  к
стене, чтобы он опять не вмешался в разговор.
     - А теперь ты расскажи  мне сказки про пять зеленых горошин, родившихся
в одном стручке, про петушиную  ногу, которая ухаживала за куриной  ногой, и
про штопальную иглу, что воображала себя швейной иголкой.
     - Ну, хорошенького понемножку! -  сказал  Оле-Лукойе. - Я лучше  покажу
тебе кое- что. Я покажу тебе своего брата, его тоже зовут  Оле-Лукойе, но он
ни к кому  не является  больше одного раза в жизни.  Когда же явится,  берет
человека, сажает к себе на коня и  рассказывает ему сказки.  Он знает только
две: одна так  бесподобно  хороша, что никто и представить  себе не может, а
другая так ужасна, что... да нет, невозможно даже и сказать - как!
     Тут Оле-Лукойе приподнял Яльмара, поднес его к окну и сказал:
     - Сейчас увидишь моего брата, другого Оле-Лукойе. Люди зовут  его также
Смертью. Видишь, он вовсе не такой страшный, каким рисуют  его на картинках!
Кафтан  на нем  весь вышит серебром,  что твой гусарский  мундир; за плечами
развевается черный бархатный плащ! Гляди, как он скачет!
     И Яльмар увидел,  как мчался  во весь опор другой  Оле-Лукойе и сажал к
себе на  лошадь и старых и малых. Одних он сажал перед собою, других позади;
но сначала всегда спрашивал:
     - Какие у тебя отметки за поведение?
     - Хорошие! - отвечали все.
     - Покажи-ка! - говорил он.
     Приходилось  показать; и вот тех,  у  кого  были  отличные или  хорошие
отметки, он сажал впереди себя и рассказывал им чудную сказку, а тех, у кого
были посредственные или плохие, - позади  себя, и  эти  должны были  слушать
страшную сказку.
     Они  тряслись от страха,  плакали и хотели  спрыгнуть  с лошади,  да не
могли - они сразу крепко прирастали к седлу.
     -  Но ведь  Смерть - чудеснейший  Оле-Лукойе!  - сказал Яльмар. -  И  я
ничуть не боюсь его!
     -  Да  и нечего бояться! - сказал  Оле.  -  Смотри только, чтобы у тебя
всегда были хорошие отметки!
     -  Вот это поучительно! - пробормотал прадедушкин портрет.  - Все-таки,
значит, не мешает иногда высказать свое мнение.
     Он был очень доволен.
     Вот тебе и  вся история об Оле-Лукойе! А вечером пусть он сам расскажет
тебе еще что-нибудь.

    Ганс Христиан Андерсен. Эльф розового куста

----------------------------------------------------------------------------
     Перевод А.Ганзен
----------------------------------------------------------------------------

     В саду красовался розовый куст, весь усыпанный чудными розами. В  одной
из  них,  самой  прекрасной  меж  всеми,  жил  эльф,  такой  крошечный,  что
человеческим глазом  его и  не  разглядеть было. За каждым лепестком розы  у
него  было по спальне;  сам  он  был удивительно нежен и мил, ну точь-в-точь
хорошенький  ребенок,  только с большими крыльями за плечами. А какой аромат
стоял  в его комнатах, как красивы и прозрачны были их с  гены! То были ведь
нежные лепестки розы.
     Весь день играл  эльф на солнышке, порхал с цветка на цветок, плясал на
крыльях  у резвых мотыльков  и подсчитывал, сколько  шагов  пришлось бы  ему
сделать, чтобы обежать  все дорожки  и тропинки на  одном липовом  листе. За
дорожки  и  тропинки  он  принимал жилки листа,  да  они  и  были  для  него
бесконечными  дорогами.  Раз  не успел он  обойти  и половины  их,  глядь  -
солнышко уж закатилось; он и начал-то, впрочем, не рано.
     Стало холодно, пала роса, подул ветер, эльф рассудил, что пора домой, и
заторопился изо всех сил но когда добрался до своей розы, оказалось, что она
уже закрылась и он  не мог попасть в нее; успели  закрыться  и все остальные
розы. Бедный крошка эльф перепугался никогда еще не оставался он на ночь без
приюта, всегда сладко спал между розовыми лепестками, а теперь!.. Ах, верно,
не миновать ему смерти!
     Вдруг  он вспомнил,  что на другом конце сада есть беседка,  вся увитая
чудеснейшими каприфолиями;  в одном из этих больших пестрых цветков, похожих
на рога, он и решил проспать до утра.
     И вот он  полетел туда. Тес! Тут были люди. красивый молодой человек  и
премиленькая девушка. Они сидели рядышком и хотели бы  век не расставаться -
они так горячо любили  друг друга, куда горячее, нежели самый добрый ребенок
любит своих маму и папу.
     - Увы! Мы должны расстаться! - сказал молодой человек.  -  Твой брат не
хочет  нашего  счастья и  потому отсылает меня с поручением далеко-далеко за
море! Прощай же, дорогая моя невеста! Ведь  я  все-таки имею  право  назвать
тебя так!
     И они  поцеловались. Молодая  девушка заплакала и дала ему на  память о
себе  розу, но  сначала запечатлела на ней такой крепкий и  горячий поцелуй,
что цветок раскрылся. Эльф сейчас  же влетел в него и прислонился головкой к
нежным, душистым стенкам.
     Вот раздалось последнее "прощай", и эльф почувствовал,  что роза заняла
место на груди  молодого человека. О, как  билось  его  сердце!  Крошка эльф
просто не мог заснуть от этой стукотни.
     Недолго, однако,  пришлось розе  покоиться  на  груди.  Молодой человек
вынул  ее и, проходя по большой темной роще,  целовал цветок так часто и так
крепко, что крошка эльф чуть не задохся. Он ощущал  сквозь  лепестки цветка,
как горели губы молодого человека,  да  и  сама роза  раскрылась, словно под
лучами полуденного солнца.
     Тут  появился  другой человек  - мрачный и злой, это  был брат красивой
молодой девушки. Он вытащил  большой острый  нож и убил  молодого  человека,
целовавшего цветок, затем отрезал ему голову и зарыл ее вместе с туловищем в
рыхлую землю под липой.
     "Теперь  о нем не  будет  и  помина! -  подумал злой брат. - Небось  не
вернется больше. Ему предстоял далекий путь за море, а в таком пути нетрудно
проститься с жизнью;  ну вот, так оно  и  случилось! Вернуться  он больше не
вернется, и спрашивать о нем сестра меня не посмеет".
     И он нашвырял ногами на то место, где схоронил убитого, сухих листьев и
пошел домой. Но шел он  во тьме ночной не один: с ним был крошка  эльф. Эльф
сидел в сухом... свернувшемся в  трубочку липовом  листке, упавшем злодею на
голову в  то время,  как тот  зарывал яму.  Окончив работу,  убийца надел на
голову  шляпу; под ней было  страх как темно, и  крошка  эльф весь дрожал от
ужаса и от негодования на злодея.
     На заре  злой человек воротился  домой,  снял шляпу  и прошел в спальню
сестры. Молодая цветущая  красавица спала и видела во сне того, кого она так
любила и кто уехал теперь, как она думала, за море. Злой брат наклонился над
ней и засмеялся злобным, дьявольским смехом; сухой листок выпал из его волос
на одеяло сестры, но он не заметил этого и ушел к себе соснуть до утра. Эльф
выкарабкался из сухого листка, забрался в ухо молодой девушки и рассказал ей
во сне об ужасном убийстве, описал место,  где оно произошло, цветущую липу,
под которой убийца  зарыл  тело,  и наконец добавил: "А  чтобы ты не приняла
всего этого за простой сон, я оставлю на твоей постели сухой листок".  И она
нашла этот листок, когда проснулась.
     О, как горько она плакала! Но никому не смела  бедняжка доверить своего
горя. Окно стояло отворенным целый день, крошка эльф легко  мог выпорхнуть в
сад и лететь к розам и другим цветам, но ему  не хотелось оставлять бедняжку
одну. На окне в цветочном горшке росла роза; он уселся в один из ее цветов и
глаз не сводил  с  убитой  горем  девушки. Брат  ее  несколько раз  входил в
комнату и был злобно-весел; она же не смела и заикнуться ему о своем горе.
     Как  только настала ночь, девушка потихоньку вышла из дома, отправилась
в рощу прямо к липе, разбросала сухие листья, разрыла землю и нашла убитого.
Ах, как она плакала и молила бога, чтобы он послал смерть и ей.
     Она бы  охотно  унесла  особой дорогое  тело, да нельзя было, и вот она
взяла  бледную  голову  с  закрытыми  глазами,  поцеловала холодные  губы  и
отряхнула землю с прекрасных волос.
     -  Оставлю  же себе  хоть  это!  -  сказала  она, зарыла  тело и  опять
набросала  на то место сухих  листьев,  а голову унесла  с собой,  вместе  с
небольшою веточкой жасмина, который цвел в роще.
     Придя домой, она отыскала самый большой цветочный горшок, положила туда
голову убитого, засыпала ее землей и посадила жасминовую веточку.
     - Прощай! Прощай!  -  прошептал  крошка эльф:  он не мог вынести такого
печального зрелища и улетел в сад к своей розе, но она уже отцвела, и вокруг
зеленого плода держалось всего два-три поблекших лепестка.
     - Ах, как скоро приходит конец всему хорошему и прекрасному! - вздохнул
эльф.
     В  конце  концов  он отыскал  себе  другую розу и уютно зажил  между ее
благоухающими лепестками. Но каждое утро летал он к  окну несчастной девушки
и  всегда находил  ее  всю в слезах подле  цветочного горшка.  Горькие слезы
ручьями лились на  жасминовую веточку, и по мере того как сама девушка  день
ото дня бледнела  и  худела,  веточка все  росла  да  зеленела,  пуская один
отросток  за  другим.  Скоро появились и маленькие белые бутончики;  девушка
целовала их, а злой брат сердился и спрашивал, не сошла ли она  с ума; иначе
он ничем не мог  объяснить себе эти вечные слезы,  которые она проливала над
цветком. Он ведь не знал, чьи закрытые глаза, чьи  розовые губы превратились
в землю в этом горшке. А бедная сестра его склонила раз  голову к цветку, да
так и задремала; как раз в это время прилетел крошка эльф, прильнул к ее уху
и  стал  рассказывать  ей о  последнем  ее свидании  с  милым в  беседке,  о
благоухании роз,  о любви  эльфов... Девушка спала  так сладко, и среди этих
чудных грез незаметно  отлетела от нее жизнь.  Она  умерла и соединилась  на
небе с тем, кого так любила.
     На  жасмине раскрылись белые цветы, похожие на  колокольчики, и по всей
комнате разлился  чудный,  нежный  аромат - только так  могли цветы оплакать
усопшую.
     Злой  брат посмотрел  на  красивый  цветущий  куст,  взял  его  себе  в
наследство после умершей  сестры  и поставил  у  себя  в спальне возле самой
кровати. Крошка эльф последовал за  ним и стал летать от одного колокольчика
к другому: в каждом  жил маленький  дух,  и эльф рассказал им всем об убитом
молодом человеке, о злом брате и о бедной сестре.
     - Знаем! Знаем!  Ведь мы выросли из глаз и из губ  убитого! -  ответили
духи цветов и при этом как-то странно покачали головками.
     Эльф  не  мог понять,  как могут  они  оставаться  такими равнодушными,
полетел  к пчелам,  которые собирали мед, и тоже рассказал им о злом  брате.
Пчелы пересказали это своей царице, и та решила, что все они на следующее же
утро накажут убийцу.
     Но ночью - это была первая ночь после смерти  сестры, - когда брат опал
близ благоухающего жасминового куста, каждый колокольчик раскрылся, и оттуда
вылетел невидимый,  но  вооруженный  ядовитым  копьем  дух цветка.  Все  они
подлетели к уху спящего и стали  нашептывать ему страшные сны, потом сели на
его губы и вонзили ему в язык свои ядовитые копья.
     - Теперь мы  отомстили за убитого! -  сказали они  и опять спрятались в
белые колокольчики жасмина.
     Утром окно в спальне вдруг распахнулось, и влетели эльф и царица пчел с
своим роем; они явились убить злого брата.
     Но он уже умер. Вокруг постели толпились люди и говорили:
     - Его убил сильный запах цветов.
     Тогда эльф понял, что то была месть цветов,  и рассказал об этом царице
пчел,  а  она  со  всем  своим  роем  принялась  летать  и  жужжать   вокруг
благоухающего куста. Нельзя было отогнать пчел, и кто-то из присутствовавших
хотел унести  куст в  другую комнату, но одна пчела ужалила  его в руку,  он
уронил цветочный горшок, и тот разбился вдребезги.
     Тут все увидали череп убитого и поняли, кто был убийца.
     А царица пчел с шумом полетела по воздуху и жужжала  о мести цветов, об
эльфе и о том, что даже за самым крошечным лепестком скрывается кто-то,  кто
может рассказать о преступлении и наказать преступника.