Переговоры в Карловице бросили длинную тень на проблему христианских святынь в Иерусалиме и других местах. Уже в XIX веке, когда положение немусульман в Османской империи стало вопросом политики великих держав и основным компонентом «восточного вопроса», появилась возможность сделать из этого повод для вмешательства иностранных держав во внутреннюю политику империи. В силу того места, какое немусульмане занимали в государстве, на вопросы правового урегулирования и отношения турок к христианским святыням в Иерусалиме и других местах давно был дан категорический ответ: их захват и конфискация оправдывались с помощью казуистики, а там, где это выглядело правдоподобно, оправдание находили в том, что прежде это были священные места мусульман. Впрочем, два места все же остались неоскверненными: церковь Гроба Господня в Иерусалиме и церковь Рождества Христова в Вифлееме. Эти священные места имели такое значение для христианского мира, что турки старались их не трогать.
    Поэтому между властями Османской империи и их поданными-христианами никогда не возникало противоречий по вопросу правового статуса этих священных для христиан мест. Но такие противоречия возникали между христианами римско-католической церкви (в особенности орденом францисканцев) и православными христианами. Францисканцы традиционно считались стражами большинства святынь, приписываемых как к церкви Гроба Господня, так и к церкви Рождества Христова, но как только османское завоевание объединило четыре патриархата древней византийской церкви (Константинопольский, Антиохийский, Иерусалимский и Александрийский) под властью одного правителя, православная церковь попыталась восстановить свои права на священные для христиан места. В 1637 году она получила некоторую поддержку со стороны султана Мурада IV, а в 1675 году Мехмед IV признал ее наиболее важной из всех христианских церквей, но после катастрофического разгрома под Веной, случившегося в 1683 году, власти Османской империи учредили комиссию по изучению вопроса об опекунстве над священными местами, в надежде использовать этот шаг для получения поддержки Франции в борьбе против Священной лиги. В то время не было внесено никаких изменений, зато в 1690 году Фазыл Мустафа-паша, который тогда готовился отбить Белград у австрийцев и надеялся обеспечить поддержку со стороны французов, восстановил первенство францисканцев. На сей раз действуя по воле иностранной державы, власти Османской империи оказали влияние на решение об опекунстве, заведомо отдав предпочтение одной группе претендентов. Тем самым турки невольно ввели в норму признание обоснованности внешнего вмешательства в те сферы, которые прежде считались вопросами внутренней политики и, сделали возможными притязания других европейских держав, действующих от лица своих единоверцев.
    Впрочем, османские переговорщики в Карловице сумели отказать посланнику Московии, который требовал восстановить первенство православной церкви, которым она пользовалась в Святой Земле в период между 1675 и 1690 годами. В одной из последних исследовательских работ убедительно показано, что уступить этому требованию было бы еще опаснее:
    …в то время как католические державы вмешивались… действуя в интересах своих собственных подданных, [живших в Османской империи], русское противодействие Католической Церкви и содействие интересам Греческой Православной Церкви в этих святилищах затрагивали… церковь, прихожане которой в подавляющем большинстве являлись подданными Османской империи.
    Как только внутренние беспорядки были подавлены, состоявшееся в 1656 году назначение Кёпрюлю Мехмед-паши на пост великого визиря принесло стабильность как во внешнюю, так и во внутреннюю политику. На протяжении шести лет пребывания в этой должности он держал в своих руках бразды правления державой и брался за решение тех государственных вопросов, рассматривая которые султан Мехмед IV и его мать с радостью прислушивались к его мнению. Такое положение продолжалось и при его сыне, Фазыл Ахмед-паше, который занимал пост великого визиря в период между 1661 и 1676 годами. Тогда все министры были объединены решением поставленных перед ними задач, а сам он находился на этой должности в течение многих лет. Хотя срок пребывания Фазыл Мустафа-паши на посту великого визиря составил меньше двух лет, он сумел провести важные финансовые и прочие реформы, которые должны были способствовать победе Османской империи в войне. Но после того как в 1683 году Мерзифонлу Кара Мустафа-паша потерпел полное поражение под Веной, многие из последующих великих визирей не были военными людьми, но даже те из них, кто мог руководить военными действиями, оказались не в состоянии справиться с весьма серьезными проблемами дисциплины, ставшими отличительной чертой вооруженных сил империи.
    В период между 1683 и 1699 годами ресурсы империи были предельно распылены, так как ее армия пыталась удержать рубежи, чрезвычайно удаленные от Эдирне и Стамбула. В последние годы XVII столетия шла настоящая борьба за финансовые и людские ресурсы, необходимые для ведения войны, что отодвинуло на второй план все прочие вопросы и тем самым скрыло глубокие перемены, которые происходили начиная с середины столетия. После периода господства Кёпрюлю Мехмеда-паши и его сыновей и в особенности после того, как в 1687 году был смещен Мехмед IV, султаны стали уделять больше внимания вопросам повседневного управления делами империи и наслаждаться хотя бы иллюзией того, что они не только царствуют, но и правят, оказывая содействие предпринятым еще в годы войны сложным реформам бюрократического аппарата. Эти меры, хотя и вызванные острой необходимостью, в долгосрочной перспективе часто оказывали значительное воздействие на пропорциональное распределение прав и обязанностей в османском обществе. Возможно, что на протяжении бьльшей части войны империи не хватало эффективного военного руководства, но высокопоставленные чиновники проявили немалую волю, находя действенные решения финансовых проблем, стоявших перед государством.
    Одной из реформ, которые повлияли на формирование будущего облика государства, стало прекратившееся в конце столетия освобождение благотворительных фондов от налогообложения. Введенный в 1686 году «налог на военные пожертвования» взимался на протяжении всей войны, после окончания которой он был отменен (вплоть до начала следующей войны). Вызвавший дискуссии налог, который первоначально планировался как «одноразовый» заем у тех, кто накопил богатства, вскоре стали взимать с фондов султана и, в особенности, с фондов ведущих государственных деятелей. Введенный во времена хронического банкротства казны, он приобрел характер налога на богатство, от которого не освобождались даже самые высокопоставленные особы. Богатые и могущественные всегда делали вклады в пользу общественного блага (будь то ссуды, которые давали визири, чтобы восполнить временную нехватку денег на выплату жалований военным, или расписки Турхан Султан, которые гарантировали оплату расходов, связанных со строительством укреплений в районе Дарданелл, во время Критской войны), и на протяжении этого столетия все больше и больше частных средств поступало на общественные цели. С этого времени к частным лицам стали чаще обращаться с просьбами делать вклады в казну. На исходе войны 1683–1699 годов особенно широкое распространение получили конфискации в пользу казны имущества дискредитированных государственных деятелей, и в дальнейшем эта тенденция нашла свое продолжение. Другой формой налогообложения на военные нужды было обязательство сформировать и передать армии новые войска. Так, в 1696 году трем государственным деятелям Османской империи, среди которых был и старший сын Фазыла Мустафа-паши, Кёпрюлюзаде Нуман-бей, были предъявлены требования, согласно которым каждый из них должен был за свой счет представить армии пять сотен пехотинцев.
    Реформа, которая со временем оказала величайшее воздействие на общество Османской империи, увеличив число сверхбогатых людей, представляла собой введение пожизненного права собирать налоги и означала переход в частные руки этого особого источника государственных доходов. Раньше документы, которые давали право собирать налоги, каждые три года выставлялись на аукцион, что теоретически открывало к ним доступ различным частным лицам и группам лиц, тем самым гарантируя то, что никто не станет слишком богатым и влиятельным. Пожизненное право собирать налоги было введено декретом от 10 января 1695 года. Правительство испытывало неудовлетворенность существующей системой, так как понимало, что сборщики налогов живут сиюминутными интересами, не делая вложений в свой «ресурс». В результате крестьянам приходилось занимать деньги, чтобы купить семена и все, что им было необходимо, и они влезали в такие долги перед кредиторами, что больше не могли обрабатывать поля, сельскохозяйственная продукция которых была источником налогов, поступавших в казну. Более того, непомерные требования сборщиков налогов иногда заставляли крестьян бежать со своих земель, усугубляя и без того слишком знакомую проблему брошенных, обезлюдевших земель.
    Тот, кому посчастливилось купить пожизненное право собирать налоги, обретал более надежное положение, чем то, которое могла предложить прежняя система. Сумма капитала, которую он выплачивал казне, чтобы приобрести свой ресурс, от двух до восьми раз превосходила сумму ежегодной чистой прибыли, которую этот ресурс предположительно должен был приносить. Таким образом, казна извлекала выгоду каждый раз, когда на торги выставлялось пожизненное право собирать налоги. В действительности, форма внутренних заимствований государства у тех, кто обладал таким богатством, что мог делать вложения, оказала огромную помощь в борьбе с критическим дефицитом государственного дохода во время войны. Но чтобы эта система окончательно установилась, потребовалось время, а результаты ее введения лишь постепенно становилось очевидным. Впервые пожизненное право сбора налогов было применено в некоторых провинциях юго-восточной Малой Азии и в арабских провинциях, после чего распространилось и в других местах. Выбор именно этих, преимущественно мусульманских провинций помог более равномерно распределить бремя налогообложения по всей империи. Например, бремя реформированного подушного налога, являвшегося еще одним основным источником доходов государства, главным образом ложилось на плечи христианского населения (которое составляло большинство на Балканах), а также на провинции западной и центральной Малой Азии.
    Трудные годы войны показали, что ни преданность представителям правящей династии, ни преданность первых лиц отдаленных провинций центральной власти нельзя было считать доказанными фактами. Введенная в те годы новая система сбора налогов изменила основы доступа к субсидиям государства. Теперь любого, кто был достаточно богат, чтобы поставить под сомнение право Османской династии на власть, можно было хотя бы на некоторое время нейтрализовать, предложив ему стать частью правящего класса, поскольку владения государства никогда прежде не простирались так широко.
    Хотя представители клана Кёпрюлю были среди тех, кто получил самые большие выгоды от новой системы налогообложения, но даже до введения пожизненного права собирать налоги они скопили достаточно средств, чтобы учредить богатые благотворительные фонды, благодаря которым они завоевали авторитет, сравнимый с авторитетом Османской династии. В период между правлением Ахмеда I и серединой XVIII века Османская династия отказалась от своего особого положения попечительницы строительства впечатляющих храмовых комплексов, превозносивших ее могущество, и в это время ее представителями были построены только три или четыре больших мечети. Благотворительность клана Кёпрюлю была более очевидна и не ограничивалась одним Стамбулом. Так, в 1658–1659 годах Кёпрюлю Мехмед-паша возвел крепость на входе в залив Эгейского моря, где находился город Измир, чтобы защитить этот порт от нападений венецианцев в ходе продолжавшейся Критской войны. Измир вырос из деревни, которой он был еще в XVI веке, в многоязычный торговый центр, специализировавшийся на экспорте в Европу сельскохозяйственной продукции внутренних районов западной Малой Азии. Благодаря этой крепости власти могли вести более эффективное наблюдение за торговыми судами, с которых брали таможенные пошлины. Фазыл Ахмед-паша уделял большое внимание и стимулированию торговли, и сбору налогов, причем как в новых провинциях, которые он завоевал для империи, так и в старых, расположенных ближе к ее центру. В 70-е годы XVII столетия он финансировал строительство инфраструктуры, необходимой для того, чтобы превратить Измир в процветающий перевалочный пункт. Были построены рынок, караван-сарай, общественные бани и огромное здание таможни. Кроме того, он построил акведук, чтобы снабжать город водой, и замостил его главные улицы.
    Помимо требования, чтобы благотворительные фонды направлялись на достижение праведных целей, были и оговорки, касавшиеся принципов управления. Эти положения часто были слишком общими и оставляли большую свободу действий тем, кто управлял фондами. Кроме того, постоянно не соблюдалось требование, согласно которому переданная в фонды собственность или деньги следовало отчуждать, и на протяжении многих лет деньги «просочившиеся» из фондов, возвращались в руки членов таких влиятельных семейств, как клан Кёпрюлю, тем самым позволяя им уберечь свои огромные богатства от конфискации и передать их своим наследникам. Одним из показателей их могущества был тот факт, что из 47 лет, прошедших после того, как в 1656 году Кёпрюлю Мехмед-паша был назначен великим визирем, этот пост на протяжении 38 лет занимали либо члены его семьи, либо члены семей его родственников, и только девять лет великими визирями становились представители других семейств. Эта тема требует дальнейшего исследования, но есть свидетельства того, что в конце XVII столетия семейства, не столь заметные, как Кёпрюлю, тоже передавали средства в благотворительные фонды, причем как в Стамбуле, так и в любых других местах империи, делая это с целью увековечить свой контроль над финансовыми средствами, поскольку, согласно всеобщему мнению, такие фонды освобождались от налогообложения. Получившая развитие тенденция, согласно которой сыновья становились преемниками своих отцов на должностях в центральном аппарате управления и на постах губернаторов провинций, позволила малозначительным семействам добраться до первой ступеньки лестницы власти, укрепить свое положение и получить известность.
То, как Кёпрюлю Мехмед-паша передавал то, чего он добился, своим потомкам, оказало сильное влияние на летопись Мустафы Наима, пристрастность которого просто обворожительна. Впрочем, не стоит забывать о том, что покровителем Наима был другой представитель рода Кёпрюлю, Амджазаде Хусейн-паша, который, став в 1697 году великим визирем, назначил его на пост официального историка, и что ему было поручено написать свою историю спустя приблизительно сорок лет после того, как Кёпрюлю Мехмед пришел к власти. Наима объясняет, что Кёпрюлю Мехмед понимал свою должность как «контракт» между султаном и великим визирем и поэтому диктовал различные условия восьмилетнему Мехмеду IV, когда принимал этот пост. Прежде всего, он хотел абсолютной власти в решении государственных вопросов, власти, которая не считалась бы даже с волей султана; во-вторых, только он принимал решения о назначении на все государственные должности; в-третьих, пределы распространения принятых им решений не должны быть ограничены мнением других государственных деятелей; и в-четвертых, на слова тех, кто попытается сделать под него «подкоп», не следует обращать внимания. Картину обстоятельств назначения Кёпрюлю Мехмеда на должность великого визиря (украшенную деталями, не обнаруженными ни в одном из свидетельств современников, на основе которых он предположительно и составил свое описание) современные историки считают выдумкой и рассматривают ее как описание, почти полностью соответствующее той ситуации, которая преобладала на рубеже XVII и XVIII столетий, когда Наима и писал свой труд, и совпадающее с интересами его покровителя, который пришел к власти после десятилетий господства клана Кёпрюлю. Монархия превратилась в систему и лишилась своей индивидуальности, Османская династия к тому времени, в сущности, перестала играть важную роль, а султан едва ли представлял собой нечто большее, чем некий символический выступ, этакий первый среди равных, сидящий в центре системы власти и богатства, которая получила развитие в следующем столетии. Пережив войну 1683–1689 годов и последующую потерю территорий, закрепленную Карловицким договором, империя вступила в период выздоравления, хотя и мучительного, так как теперь ей приходилось приспосабливаться к новым обстоятельствам.

Зачинщики восстания, которые сами из себя сформировали альтернативное правительство, вскоре были либо отправлены в ссылку, либо казнены, но взрывоопасные события 1703 года нашли дальнейшее продолжение: в 1706 году некоторые государственные чиновники среднего звена, принимавшие участие в мятеже, а затем лишенные своих должностей, организовали заговор с целью сместить султана Ахмеда и возвести на трон одного из его сыновей. Но на них донесли, и самые упорные из них были задушены, а их тела сброшены в море. Это был рискованный шаг, потому что в 1649 году столь же позорный конец и лишение права на погребение по мусульманскому обычаю стали причиной восстания под предводительством Гюрджю Абдулнеби. Спустя несколько месяцев появился претендент на трон Османской империи. Объявив себя сыном султана Мехмеда IV, а значит, и братом Мустафы II и Ахмеда, он отправился морем из Северной Африки на Хиос, взяв с собой документы, которые должны были подтвердить его слова. По Стамбулу поползли слухи, согласно которым он собрал недовольных в Анатолии и провозгласил себя султаном в Бурсе. По распоряжению султана Ахмеда его обезглавили, а голову выставили напоказ за стенами дворца Топкапы.
    Следствием Карловицкого договора стали не только волнения внутри империи, но также и перемены в ее взаимоотношениях с внешним миром. Первым признаком такого сдвига было то, что мирные переговоры впервые вел высокопоставленный представитель османской бюрократии, а не какой-нибудь паша, то есть представитель военных. Впоследствии стало нормой использовать чиновников канцелярии в качестве переговорщиков. Европейские государства стали понимать, что Османская империя больше не обладает той силой, которая прежде позволяла ей бросать им вызов. Поэтому в XVIII столетии все чаще дипломаты, а не военные определяли условия столкновений Османской империи с ее европейскими соседями, и в качестве способа решения международных разногласий предпочтение все чаще отдавали переговорам, а не открытой агрессии. В период между 1739 и 1768 годами дипломатические инициативы принесли мир на западные рубежи империи. Но прежде империи было суждено впутаться в целый ряд конфликтов, причем не все они оказались для нее успешными.
    При Петре Великая Московия, которую с тех пор стали называть Россией, представляла собой обширную державу, у которой на тот момент времени еще не было ресурсов, необходимых для обеспечения полномасштабных военных операций на чрезвычайно отдаленных фронтах. На западе грозным противником являлась Швеция, которая препятствовала выходу России к Балтийскому морю, что было решающим условием осуществления планов царя Петра по развитию подчиненных ему территорий. Столь же важным условием был и доступ на юге к Черному морю, а также к теплым морям за его пределами. В 1699 году Петр заключил союз с Данией, а также с польско-литовской Речью Посполитой с тем, чтобы проложить себе путь к Балтике. Известие о том, что с султаном заключен мир, способствовало тому, что в августе 1700 года он объявил войну Швеции и, присоединившись к своим союзникам, вступил в конфликт, получивший название «Великая северная война». Несмотря на давние дружеские отношения, Османская империя отклонила просьбы шведов о помощи. Придя на выручку расположенной на берегу Финского залива крепости Нарва, осажденной превосходившей численностью, но плохо снабженной русской армией, которая не получила никакой помощи от своих союзников, двадцатилетний шведский король Карл XII (которого турки называли «Карл Железная башка»), двинулся на юг, чтобы действовать против польского короля Августа II. В 1701 и 1702 годах, когда он вел военные действия в Польше, русские совершали частые вторжения в Ливонию (находившуюся на юге сегодняшней Эстонии и севере сегодняшней Латвии), а в мае 1703 года они взяли небольшую крепость в устье реки Невы. Петр получил плацдарм на Балтике, а построенная там деревня с деревянными домами стала быстро разрастаться. Как утверждает один современный историк, «основание Санкт-Петербурга… было равносильно утверждению, что… Карл XII, хотя еще и непобедимый на поле брани, уже проиграл войну».
    Весной 1706 года в Стамбул поступило сообщение от крымского хана, явно подстрекаемого великим визирем Балтаджи («Алебардщик») Мехмед-пашой, в котором говорилось, что русские угрожают черноморским рубежам Османской империи, и ему на помощь была выслана эскадра военных кораблей. Османо-российские отношения были напряженными, и военные действия между Россией и Швецией стали отвечать интересам Османской империи, которая во время военной кампании 1708 года шла в кильватере политики воевавшего в России Карла XII. В мае 1708 года Карл прошел через всю Литву и, соблазнившись преследованием отступавшей русской армии, продвинулся как никогда далеко на восток. Но Петр приказал уничтожать все, что могло быть использовано шведскими войсками, и они, переправившись через Днепр, повернули на юг и вступили в пределы Украины, где, как ожидалось, ситуация со снабжением будет более благоприятной. В начале ноября Иван Мазепа, который был казачьим гетманом Левобережной Украины (только эта часть Украины осталась за казаками после того, как в 1700 году Польша отменила гетманство в Правобережной Украине), перешел на сторону Карла, но его главная база в Батурине, находившемся в 150 километрах к северо-востоку от Киева, была безжалостно разграблена русскими, а долгожданные запасы продовольствия уничтожены.
    Зима 1708–1709 годов оказалась чрезвычайно холодной, и Карл обнаружил, что его армия обездвижена в степях Украины, так как сотни его людей замерзли насмерть. В марте 1709 года запорожские казаки (занимавшие нижнее течение Днепра) высказались в пользу Карла, но в мае их базы были уничтожены русскими войсками, после чего рухнули всякие надежды на то, что их поддержка переломит ситуацию. И наконец, в июле по совету Мазепы Карл осадил город Полтава, расположенный юго-восточнее Киева. Царь Петр прибыл туда, чтобы снять осаду, и в конце месяца наголову разбил шведов. Сначала Карл пытался найти убежище в расположенной в устье Днепра османской крепости Очаков, но позднее двинулся в направлении Тигина на Днестре. Там, за стенами этого города, он основал поселение. Из устроенного самому себе изгнания он продолжал править Швецией, но его поражение под Полтавой возвестило о том, что страна лишилась статуса «великой державы». Полтавская битва окончательно решила судьбу Украины, так как казачье государство на левом берегу Днепра оказалось под еще большим контролем со стороны русских.
    Несмотря на претензии русских, которые утверждали, что, позволяя шведскому королю оставаться на своей земле, турки нарушают условия мирного договора 1700 года, султан Ахмед и его великий визирь Чорлулу Али-паша надеялись использовать присутствие Карла как козырь, который поможет улучшить условия мирного договора с Россией. Сначала дипломатия работала против Карла и привела к тому, что в начале 1710 года мирный договор был продлен, и стороны заключили соглашение об условиях его возвращения в Швецию. Но Карл отказался уезжать из Тигина и плел интриги против Чорлулу Али, на которого он возложил ответственность за политику уступок России. Интриги, связанные с присутствием Карла и его сторонников на османской территории, привели к смещению нескольких высокопоставленных чиновников, в том числе и великого визиря, который впоследствии был казнен.
    Более агрессивная политика в отношении России отчасти сложилась под влиянием Карла и других «северян», которые нашли убежище в Османской империи. Когда в конце 1708 года Карл двинулся на юг и вступил в пределы Украины, он надеялся на то, что скоро получит поддержку со стороны турок. Понятно, что Карлу и его сподвижникам, которые видели себя жертвами русской военной мощи, было выгодно убедить турок в том, что в их общих интересах остановить русское военное продвижение. Хотя в целом османское правительство не испытывало желания вступать в противоборство с Россией, были и те, кто выступал за решительные действия. Наиболее заметным среди них был крымский хан Девлет Гирей II. Антироссийская политика, которую он проводил независимо от турок, была столь же бескомпромиссной, как и политика Швеции. Крымские ханы издавна проявляли способность использовать в своих целях настроения правящих кругов Стамбула, а их самих назначали и заменяли в зависимости от того, в какой степени их деятельность была полезна для достижения более широких стратегических целей текущего момента. В данном случае высшее духовенство проявило желание прислушаться к мольбам Девлет Гирея, который выступал от лица тех, кто оказался на пути экспансии России на юг, а янычары горели желанием отомстить за случившуюся в 1696 году потерю Азова (которому Петр уделял почти такое же внимание, как и Петрограду — Санкт-Петербургу, который был его «окном на запад»).
    Сообщения, приходившие с северных рубежей Османской империи, были лишним подтверждением того, что Петр представляет угрозу, и в ноябре 1710 года турки объявили России войну. Всю зиму шла подготовка к военным действиям, и 19 июля 1711 года авангарды двух армий (русскую армию возглавлял сам Петр) столкнулись друг с другом на реке Прут, притоке Дуная. В ту ночь подразделения татар переплыли реку, чтобы вступить в бой с русскими, а турецкие саперы обеспечили безопасность мостов через Прут, что позволило переправиться через реку остальной османской армии, которая намного превосходила русских. Войска Петра отошли на некоторое расстояние от места боя на реке, и, хотя он обнаружил, что окружен, а все необходимые припасы заканчиваются, его солдаты на первых порах отражали бешеные атаки турок на их позиции. 22 июля, после того, как русские были атакованы силами, во главе которых стоял великий визирь и главнокомандующий, Балтаджи Мехмед-паша, Петр предложил условия, на которые Балтаджи Мехмед охотно согласился. Однако из-за увиливаний русских и нерешительности турок в отношении того, продолжать ли войну, Адрианопольский договор, как его называют на Западе, был ратифицирован только в 1713 году. По его условиям Россия теряла все, что она приобрела в 1700 году. Остается только догадываться, почему Балтаджи Мехмед не сумел до конца использовать свое несомненное преимущество, и строить гипотезы о том, смогла бы изменить ход истории более решительная позиция Османской империи. Утверждения, что туркам не хватало ресурсов или желания втягивать себя в очередную и, возможно, длительную войну, не представляются убедительными по причине действий султана, который уволил Балтаджи Мехмеда и заключил его в тюрьму. Спустя много лет, в 1763 году, Фридрих Великий спрашивал об этой битве на Пруте у изощренного османского политика Ахмеда Резми-эфенди, который тогда был посланником в Берлине. Ему было сказано, что отказ турок продолжать сражение был продиктован великодушием султана.
    В октябре 1714 года Карл XII и окружавшие его громкоголосые «северяне» со своими спорами и раздорами (к тому времени Мазепа умер в Тигине, и в это окружение вошли преемник Мазепы, казачий гетман Пилип Орлик, а также посланник Карла при дворе султана, поляк Станислав Понятовский) наконец-то покинули территорию Османской империи. Но прежде они успели вывести из себя своих хозяев. В начале 1713 года двор Карла, расположившийся неподалеку от Тигины, был атакован находившимися в этой местности силами турок и крымских татар, которые взяли в плен и его самого, и некоторое количество его людей. Султан выразил гнев, но Карла и его людей сначала увезли в Димотику во Фракии, а затем в Эдирне, где короля вплоть до ратификации мирного договора с Россией держали как козырную карту. Великая северная война закончилась только в 1721 году. В 1718 году Карл был убит в Норвегии, где он сражался с датчанами, а Петр умер в 1725 году; и ни одному из них не пришел на смену монарх, наделенный такими же способностями, какими обладали эти двое.
    Впрочем, история взаимоотношений Карла XII с турками не заканчивается вместе с его отъездом и даже вместе с его смертью. Он покинул Османскую империю, находясь в финансовой задолженности как перед султаном, так и перед частными заимодавцами. Поэтому, в 1727–1728 и 1733 годах в Стокгольм были направлены посланники, с целью выработки графика выплат по задолженностям султану, сумма которых составляла приблизительно три миллиона золотых талеров. В 1738 году наконец было достигнуто соглашение: османскому казначейству выплачивалась одна треть этого долга, а взамен остальной суммы был затребован полностью оснащенный семидесятипушечный фрегат и 30 000 мушкетов. По пути в Стамбул фрегат потерпел кораблекрушение неподалеку от Кадиса, но другой шведский военный корабль с грузом боеприпасов и десятью тысячами мушкетов на борту прибыл в пункт назначения, что вполне устроило турок. Оставшийся долг сочли погашенным, когда они приняли шведское предложение о поставке еще 6000 мушкетов.

После войн Священной лиги и войн за Испанское наследство, после Великой Северной войны, после Карловица, восстания 1703 года и войн с Россией, Австрией и Венецией наступил мир и в Западной Европе, и вдоль западных рубежей Османской империи. Теперь не только война побуждала султана направлять посольские миссии своим европейским собратьям. Именно в Париж был отправлен в 1720 году Йирмисекиз («Двадцать восемь») Челеби Мехмед-эфенди (получивший такое имя потому, что он принадлежал к 28-му янычарскому полку), который привез известие о том, что султан соблаговолил дать Франции разрешение отремонтировать церковь Гроба Господня в Иерусалиме. Это была информация, которую вполне можно было передать с гораздо меньшей помпой, сделав это даже через французского посланника в Стамбуле. Но согласно указаниям, полученным от великого визиря Невшехирли Дамад Ибрагим-паши, Челеби Мехмед должен был «посетить крепости и фабрики и тщательно изучить методы приобщения к цивилизованности и получения образования и сообщить о тех из них, которые подходят к применению в Османской империи». В сущности, он был первым официальным атташе Османской империи по культуре. Он следовал полученным инструкциям и, вернувшись на родину, представил полный доклад о сделанных им наблюдениях. За год до этого сам Дамад Ибрагим ездил в Вену, чтобы ратифицировать Пожаревецкий договор, и был хорошо осведомлен обо всем, чему можно было научиться за пределами Османской империи.
    Наблюдения, сделанные Йирмисекиз Челеби Мехмедом-эфенди, оказали положительное влияние на тех, кто теперь пришел к власти, и они оценили пользу мирных контактов с Западом. Турки всегда были восприимчивы к технологическим инновациям, если им казалось, что они отвечают практическим потребностям и их можно приспособить к существующим культурным традициям. Так, еще до осады Константинополя они уже использовали артиллерию, а с XVI века — ручное огнестрельное оружие. К ужасу правящих кругов того времени, огнестрельное оружие было вполне доступно, и оно нарушило баланс власти внутри империи, вызвав значительные социальные потрясения, в особенности в Анатолии, поскольку по всей этой местности бродили вооруженные люди. Европейские напольные и ручные часы, фарфор и ткани, напротив, были безделушками, доступными и легко входившими в обиход состоятельных людей, просто новинками, явно не обладавшими потенциальными возможностями оказать вредное воздействие на существующий общественный порядок. Обмен такими товарами между империей и Западом имел долгую историю, восходящую к эпохе Возрождения, а в те годы, когда Невшехирли Дамад Ибрагим-паша занимал пост великого визиря, такие товары благодаря росту торговли стали намного доступнее, чем когда-либо прежде.
    Быстрота, с которой такие потребительские товары входили в обиход тех, кто мог их себе позволить, была лишь одним из проявлений возрождения активной общественной жизни. Султан Ахмед III использовал публичные демонстрации и показное покровительство, чтобы способствовать достижению своей цели, заключавшейся в том, чтобы заставить удачу вновь повернуться лицом к османской династии. Расточительной церемонией он отметил состоявшуюся в 1709 году свадьбу своей старшей дочери, пятилетней Фатимы Султан (которая позднее вышла замуж за Невшехирли Дамад Ибрагим-пашу) и почти сорокалетнего Силахдара Али-паши. Дамад Ибрагим, который стал великим визирем в 1718 году, поддерживал стремление султана использовать публичные церемонии и демонстрации в качестве инструмента, с помощью которого он производил впечатление и на представителей правящего класса, и на тех, кем правили. В 1720 году роскошным пятнадцатидневным празднованием был отмечен обряд обрезания четырех уцелевших сыновей Ахмеда. В память об этом событии были выполнены два великолепно иллюстрированных манускрипта с прозой (один предназначался султану, а другой великому визирю). Текст принадлежал перу Сеида Хусейна Вехби, а иллюстрации сделал художник по имени Левни, который был выдающимся придворным живописцем того времени. Эта книга была второй и последней книгой, посвященной монархическим празднествам: первой была книга, выпущенная в 1582 году в честь обряда обрезания будущего султана Мехмеда III. В сущности, торжества 1720 года представляли собой отголоски празднеств двух предыдущих веков, таких, как отмеченная в 1523 году свадьба злополучного Ибрагима-паши, который был великим визирем при султане Сулеймане, или состоявшийся в 1530 году обряд обрезания сыновей султана, или отмеченный в 1638 году отъезд султана Мурада IV, собиравшегося изгнать Савфидов из Багдада. Одним из главных зрелищ торжественной церемонии 1720 года было шествие гильдий, похожее на то, которое Элвия Челеби описывал в предыдущем столетии. На нем лавочники могли похвастаться своими товарами (как повседневного употребления, так и предметами роскоши) перед потенциальными покупателями, которые наблюдали за этим шествием, будь то османские вельможи, европейские послы или простолюдины Стамбула.
    Мечеть Рабия Гюльнуш Эметуллах Султан заставляла вспомнить о той роли, которую валиде-султан играла в подтверждении законности правящей династии. Рабия Гюльнуш, являвшаяся матерью как Мустафы II, так и Ахмеда III, оставалась валиде-султан с момента восхождения на трон Мустафы, ставшего султаном в 1695 году, и до самой своей смерти в 1715 году. Согласно данным перечня, датированного 1702 годом, земельные угодья, которыми она владела, приносили ей доход, почти в три раза превышавший доходы с угодий великого визиря (за которым шли принцессы правящей династии, а за ними визири и члены династии крымских ханов), и в 1708 году она приступила к строительству храмового комплекса, выбрав для него весьма заметное место, возле пристани в Усюодаре, напротив мечети дочери Сулеймана I Михримах Султан. Строительство было завершено через два с половиной года как раз перед тем, как армия выступила в поход против России. В 1722 году, через семь лет после ее смерти, было разрешено во время празднований священного месяца рамадан подвешивать фонари между минаретами этой мечети, что поставило ее в один ряд с такими крупнейшими храмовыми комплексами Стамбула, как Сулеймание, Султан Ахмед и Ени Валиде.
    В условиях, когда впервые за все время существования государства власть была так широко распределена между османскими вельможами, очень быстро стало ясно, что стремление к установлению нового порядка не может и не будет ограничиваться пределами дворца Топкапы. Выросший в более свободной атмосфере Эдирне, Ахмед III возмущался теми ограничениями, с которыми ему пришлось столкнуться, когда двор вернулся в Стамбул. Спустя столетие, в 1837 году, знатная английская дама, мисс Джулия Парду отметила ту горячность, с которой султан Махмуд II реагировал на попытки своего главного архитектора убедить его в том, что Топкапы является более великолепным дворцом, чем любой дворец в Европе: «Никто не запретит мерзавцу или дураку сравнивать этот дворец… скрытый за высокими стенами и тенью деревьев, словно он боится света дня, со… светлыми, жизнерадостными дворцами, открытыми для атмосферы свободы и чистой радости небес». Может быть, султан Махмуд и говорил с такой горячностью, а может быть, и нет, но кажется вполне вероятным то, что Ахмед III испытывал подобные чувства. И у султанов, и у их министров всегда были расположенные на берегах Босфора охотничьи угодья и сады с весьма скромными павильонами и загородными домами из дерева и камня, которые использовались для неофициальных встреч. Но с восемнадцатым веком пришли перемены, и они стали строить обращенные к морю многоэтажные дворцы, впечатляющие фасады которых тянулись вдоль береговой линии. В своем письме супруга британского посла, леди Мэри Уортли Монтегю, посетившая Стамбул в 1717–1718 годах, упоминает о «нескольких сотнях великолепных дворцов», и это только те дворцы, которые были построены на берегах Босфора. Даже если здесь имеет место некоторое преувеличение, все равно данное сообщение является показателем того, что к началу 20-х годов XVIII столетия уже имел место строительный бум. Самый первый из построенных на берегу Босфора дворцов, некоторые из которых (лишь малая их часть открыта для широкого посещения) до сих пор сохранилась, это деревянный дворец в Анадолу-хисары. В 1699 году его построил Амджазаде Хусейн-паша, который был великим визирем из рода Кёпрюлю.
    Нувориши из числа османских вельмож 20-х годов XVIII столетия располагали свободным временем и деньгами, чтобы потакать своим прихотям. Собрания этого «фешенебельного общества» стали частыми, нарочито показными и выходили за рамки старого, огороженного стенами города Стамбула. Банкеты и развлечения, которые часто продолжались несколько дней, проводились во дворцах, принадлежавших Ахмеду, а также членам его обширной семьи и других семейств. По словам одного современного историка архитектуры, «общество людей, сосредоточенных на собственных потребностях» впервые было встроено в «городской, направленный на общение с окружающими людьми» образ жизни. Эта чрезмерная коммуникабельность оказала воздействие на местную экономику, изменив сложившиеся модели потребления, например, продуктов питания, одежды и мебели. Что касается продуктов питания, то теперь стали чаще, чем раньше, употреблять в пищу оливковое масло, морепродукты и овощные блюда. Кроме того, люди с готовностью экспериментировали с новыми блюдами, а старые способы развлечений стали уступать место новым, по мере того как потребление кофе, и в особенности десертов (ставшее возможным благодаря увеличению потребления сахара там, где раньше преобладало потребление меда), стимулировало новые модели социальных отношений за пределами «столовой», в местах, отведенных для получения удовольствия от этих продуктов.
    Отказавшись от традиции усиления мистической ауры династии путем уединения в загородных садах и парках, Ахмед стал открыто появляться перед своими подданными. Он укрепил популярность монархии, появляясь на виду у всех на палубах судов, как за полтора столетия до него это делала Елизавета Английская. Саймон Шама, написавший о том, как Елизавета «использовала реку [Темзу] в качестве сцены, на которой она соединялась со всеми своими подданными в блестяще продуманном торжестве единения с народом», цитирует одного современника, который рассказывает о том, что она «ведет себя на людях так непринужденно и относится к ним так снисходительно, что становится для них столь дорогой и желанной».
    Но султан не мог взять и просто покинуть Топкапы, ведь это место традиционно считалось центром управления государством. Уже полстолетия дворец не являлся постоянной резиденцией султана, поэтому вполне естественно то, что Ахмеду, даже если он и надеялся останавливаться в нем как можно реже, следовало произвести косметический ремонт своего личного жилища. Главным объектом ремонта стала его комната в гареме, все стены которой были покрыты фресками с изображениями фруктов и цветов, представлявших собой яркие архитектурные украшения той эпохи. Подобные натуралистические мотивы встречались повсеместно, будь то изображения, вырезанные на мраморе или нарисованные на бумаге в манускриптах. Портретная живопись тоже изменилась, когда влиятельный художник Левни написал крупным планом портреты султанов, в царствование которых он работал (Мустафы II и Ахмеда III). В его портретах особенно поражает правдивость передачи характера человека, отличительные черты которого он, похоже, усиливал, чтобы создать свойственный любому человеку образ. Поэтому дистанция между султаном и наблюдателем не кажется столь огромной.
    Будущий судебный регистратор Мехмед Рашид-эфенди, который в то время был священнослужителем в Стамбуле, хорошо знал состояние финансовых дел империи. Он отмечал, что приблизительно в 1720 году, впервые за много лет, платежный баланс казначейства стал показывать активное сальдо: казалось, что финансовые реформы подтверждают свою эффективность. В следующем году султан Ахмед распорядился начать строительство самого величественного из всех дворцов, дворца Саадабад («Прибежище блаженства») на лугах, расположенных в верхнем течении реки Кажитане («Пресные воды Европы»), которая впадает в бухту Золотой Рог возле Эйюпа. Вельможи любили строить свои дворцы на берегах бухты Золотой Рог и на берегах Босфора, а луга, через которые текла Кажитане, издавна были местом, где горожане собирались для всякого рода развлечений и торжеств. Саадабад Ахмеда III придал концепии «садового павильона» новый смысл. Реку Кажитане направили в парк, и теперь она текла по облицованному мрамором каналу (следы которого все еще видны) в строго заданном, прямом направлении, тем самым определяя местоположение нескончаемых, симметричных фасадов дворцов сановников и придворных: дворец, принадлежавший самому султану, стоял на тридцати мраморных колоннах, а перед ним находился пруд. Дворцам давали причудливые названия: «Мост слона», «Первый водопад», «Серебряный канал», «Райская усадьба» и тому подобные.
    Как и правление Сулеймана I в XVI веке, царствование Ахмеда III во многом находило параллели с царствованием его европейских современников (или монархов, живших в ту же эпоху), поэтому едва ли возможно удержаться от сравнения Саадабада с Версалем недавно скончавшегося Людовика XIV, с Летним дворцом и садами Петра Великого в Петербурге или дворцами, построенными в пригородах столицы Петра. Подобно Петру, который привез из своей, состоявшейся в 1716–1717 годах поездки по Западной Европе альбом с видами садовых дворцов Людовика XIV в Версале и Фонтенбло и по возвращении в Петербург объявил, что новый дворец, который он там строил, должен «соперничать с Версалем», Челеби Мехмед-эфенди также вернулся домой, привезя подарок в память о своем пребывании во Франции: двенадцать гравюр Версаля, которые теперь входят в собрание экспонатов дворца Топкапы. Подобно царю Петру, султан Ахмед проявлял большой личный интерес к претворению в жизнь строительных проектов. Обстоятельства молодости вдохновили Ахмеда на строительство дворца Саадабад: как и Эдирне, он должен был стать местом уединения, где он мог наслаждаться не обремененной какими-либо ограничениями жизнью, которую пытались обрести за пределами Стамбула все его недавние предшественники. В названиях дворцов, построенных на берегах Кажитане, чувствуется некий иранский акцент, который отражает влияние двора Савфидов. Свидетельством этого влияния является и сам дворец Саадабад, и вообще художественные стремления того времени, в которых помимо иранского налета, чувствуется воздействие Версаля.

Рост численности низших слоев общества, состоявших из перемещенных и лишенных имущества лиц, а также едва сдерживаемая неприязнь со стороны занятых в торговле коренных горожан и социальное неравенство стали заметнее, чем когда-либо прежде, и жестокие проявления народного гнева показали, что пропасть между теми, кто выставляет свое богатство напоказ, и остальными угрожающе расширяется. В 1726 году толпа в течение десяти ночей забрасывала камнями дворец султана Ахмеда в Бешикташе, заставив его переехать в одну их резиденций, расположенных на берегах Золотого Рога. В 1727 и 1728 годах в Измире наблюдались столкновения между янычарами и войсками, подчинявшимися представителю правительства в этом городе. Вызванные спорами относительно сфер влияния, эти столкновения переросли в длительный мятеж, в котором приняли участие те представители различных слоев населения, которые были недовольны существующим положением дел. Пришлось вмешаться Стамбулу, но все кончилось тем, что зачинщики мятежа сбежали. Что касается пожизненного права собирать налоги, то оно приумножало богатства тех, кто уже был настолько богат, что мог принимать участие в торгах, и приносило доходы их доверенным лицам. В то же время таким людям, как торговцы и ремесленники, предоставлявшие товары и услуги тем, у кого были деньги, чтобы их оплатить, а также тем, кто платил налоги, эта система открывала путь к небывалому спросу на их товары и услуги, а также к юридическим спорам о праве на сбор налогов, и в этих спорах они неизбежно становились проигравшей стороной.
    На самом деле апатия османского двора и династий вельмож вызывала все большую и большую неприязнь, и к тому времени, когда государственные деятели стали это понимать, было уже слишком поздно, чтобы утихомирить беспокойство народа.

    Если не считать всплеска военной активности, вызванной тем, что в 1696 году Петр Великий взял Азов, мало что нарушало мир на востоке, установленный благодаря мирному договору 1639 года, подписанному в Зухабе между Османской империей и сефевидским Ираном. В первые десятилетия XVIII века в Иране были свои внутренние проблемы, и в 1720 году султан, страстно желавший получить сведения о том, что творится в этой стране, отправил к шаху Хусейну своего посла, Ахмеда Дюрри-эфенди. Официально целью этого визита являлись консультации с Сефевидами в отношении турецко-австрийского торгового соглашения 1718 года, в котором имелся пункт, регулирующий проезд иранских купцов по территории Османской империи. В 1721 году афганские суннитские племена вторглись в Иран с востока и в следующем году взяли столицу Сефевидов, город Исфахан. Шиитская династия Сефевидов пала, а Россия в обмен на территориальные уступки согласилась помочь остаткам государства Сефевидов в их борьбе с афганцами. Турки опасались, что нестабильность распространится и на их, граничившие с Россией, кавказские регионы, и поэтому, выдвинув в качестве оправдания своих действий стародавнее обвинение в том, что Сефевиды не являются истинными мусульманами, воспользовались замешательством и оккупировали северо-западные провинции Ирана, которые до 1639 года в разное время находились под их властью. Возникла угроза столкновения между Османской империей и Россией, но возобладала дипломатия, и в 1724 году этими двумя государствами при содействии французских посредников были согласованы условия раздела северо-западного Ирана, и турки добились того, что русские признали их территориальные приобретения. Любопытным аспектом соглашения с Россией является то, что, несмотря на выдвинутое ими религиозное оправдание своих действий, турки решили оказывать поддержку не афганцам, а восстановлению династии Сефевидов.
    Но мир в Иране оказался кратковременным. У Сефевидов не было никаких надежд остановить афганское наступление, а у афганцев хватило дерзости использовать против турок их же казуистику. Они обратились к султану с просьбой признать их законными правителями Ирана на основании того, что иранские шииты являются еретиками и что их клеймят точно так же, как клеймят еретиков в Османской империи. В Стамбуле этот призыв не произвел никакого впечатления: афганцев считали мятежниками, и двухлетняя война, которая последовала за этим обращением, закончилась в 1728 году, когда Мехмед Рашид-эфенди (смещенный с поста придворного летописца, который он занимал в период между 1714 и 1723 годами) был направлен Ахмедом III в Иран, чтобы ратифицировать мирный договор между турками и афганцами. Вскоре афганцы были свергнуты Надир Ханом (которого также называли Тахмасп Кули Ханом) из туркменского племени Афшар. Этот энергичный военный лидер противостоял туркам и 12 августа 1730 года забрал у них город Тебриз, который они взяли в 1725 году. Как и прежние войны на Западе, эта война с Ираном породила очередную волну сельских иммигрантов, пробиравшихся в Стамбул.
    Ощущая развитие событий, приведенных в движение началом нового периода военных действий против Ирана, Невшехирли Дамад Ибрагим-паша, в целях повышения морального духа, предложил султану Ахмеду возглавить свою армию во время кампании 1730 года. Это был не первый случай, когда он сопровождал свою армию: в 1715 году в начале борьбы с Венецией за право владения Пелопоннесом, а потом и в 1717 году, когда был потерян Белград, он выступал в поход вместе со своими солдатами, но при этом всегда оставался далеко за линией фронта. К исходу июля 1730 года началось сосредоточение армии на сборном пункте в Ускюдаре, а к 3 августа войска были приведены в порядок и ожидали султана, чтобы из Стамбула переправиться на другой берег Босфора. Когда выяснилось, что султан и не думает появляться перед армией, Дамаду Ибрагиму оставалось предполагать, что монарх решил не возглавлять свои войска в их походе на восток. Он тотчас поспешил обратиться к султану с мольбами не откладывать поход, напомнив ему о том, что если он не появится, то это несомненно приведет к мятежу янычар. Стремление превзойти своих предшественников на восточных рубежах весьма отличалось от идеи сделать это на Балканах, и все же только после многочисленных просьб и консультаций с главнокомандующим янычарами Дамад Ибрагим сумел убедить Ахмеда в том, что ему необходимо появиться в Усиодаре (что тот и сделал с большой помпой после того, как прибыл в Эйюп, где при стечении публики, среди которой были иностранные послы, он совершил торжественную церемонию опоясывания мечом, словно это была коронация).
    По неудачному стечению обстоятельств как раз в это время в Стамбул пришло известие о падении Тебриза, сдавшегося Надир Хану. Всего за месяц до этого бежал со своего поста турецкий комендант крепости Хамадан, и вот теперь сообщалось о том, что то же самое сделал и комендант Тебриза. Когда по столице пошли слухи о том, что поход вот-вот будет отложен, войска все еще продолжали стоять в Ускюдаре. Казалось, что ни султан, ни великий визирь не горят желанием взять на себя командование. Покинув место сбора войск, оба удалились в свои дворцы, находившиеся на берегу Босфора. Уровень общественного недовольства был настолько высок, что потом они опасались выезжать из города, поскольку было понятно, что за этим последует бунт. И священнослужители, и янычары таили обиду на Невшехирли Дамад Ибрагим-пашу, причем первые по причине того, что он поддерживал кумовство, а янычары — потому что им уже не в первый раз пришлось убедиться в том, как трудно приспособиться к переменам, а также к новому дипломатическому курсу и примирению с давним врагом.
    Все больше теряя терпение, армия продолжала свое ожидание в Ускюдаре, получив малоутешительные сведения о том, что все внимание уделяется обеспечению похода всем необходимым. Особое раздражение испытывали торговцы и ремесленники. Издавна османские торговцы сопровождали войска в походе, во время которого продавали взятые с собой изделия военным. Однако на сей раз они стали жертвами недавно введенного обременительного налога: от них потребовали оплатить сбор на то, что они ожидали получить с этого похода, причем по ставке, которую они считали завышенной. Этот налог казался еще более несправедливым, потому что не было покупателей. Торговцы вложили деньги в товары, которые они собирались продавать солдатам, но покупателей они так и не нашли. 8 сентября султан наконец вышел из оцепенения и объявил, что армию поведет великий визирь.
    В Стамбуле было множество людей, недовольных своей судьбой, но главной движущей силой мятежа, вспыхнувшего 28 сентября 1730 года, стала пестрая смесь, состоявшая из торговцев и бывших солдат, общей численностью не более 25–30 человек. Некоторые из них уже принимали участие в беспорядках, таких как, например, волнения в Измире. Имевшие место в 1727–1728 годах, они стали предвестниками волнений, которые теперь охватили Стамбул. Их первоначальные попытки получить поддержку на городском базаре и со стороны янычар имели лишь ограниченный успех, и европейские наблюдатели, которые в то время находились в городе, единодушно утверждали, что этот бунт можно было бы подавить, если бы власти действовали без промедлений. Когда о беспорядках стало известно султану, он вызвал во дворец, находившийся в Ускюдаре, всех своих советников. В тот же вечер, трепеща от страха, султан и государственные сановники под покровом тьмы переправились через Босфор и оказались в более безопасном для них дворце Топкапы. Но они так и не решили, что же им делать дальше.
    Следующий день был пятницей, то есть священным днем, когда после полуденной молитвы люди по традиции выражали свое недовольство и политические протесты. Теперь бунтовщики вели себя уже более дерзко. Поначалу к разраставшейся толпе присоединялись только неимущие, те, для кого в жизни города не нашлось места, но вскоре бунтовщикам удалось переманить на свою сторону и рядовых янычар. Однако, как это часто случалось во время беспорядков в прежние времена, бунтовщики и на сей раз почувствовали необходимость подкрепить свои действия правовой санкцией. Вскоре они получили фетву, которую дал какой-то податливый священнослужитель низкого ранга, желавший поддержать их действия. Неспособный доверять своим войскам, султан поручил нескольким офицерам дворцовой стражи выяснить у бунтовщиков, в чем причины их недовольства, и приказать им разойтись. Они отказались, требуя, чтобы им выдали 37 чиновников, которые должны были ответить на предъявленные им обвинения. В число востребованных ими чиновников входили: великий визирь и один его зять, другой зять, главный адмирал, проявил некоторое сострадание к тяжелому положению бунтовщиков. Этот мятеж следовал по уже привычной схеме: его участники не делали никаких конкретных заявлений по поводу того, чем вызвано их недовольство, требуя лишь выдачи им сановников султана.
    Что касается самого султана, то он вынес священное знамя Пророка и призвал всех богобоязненных мусульман сплотиться вокруг него. Это была старая уловка, которую успешно использовал его дед, султан Мехмед IV, во время мятежа, вспыхнувшего в Стамбуле в 1651 году. Но в данном случае это не принесло никакой пользы, и мятежники повторили свои требования, настаивая на том, чтобы им выдали Невшехирли Дамад Ибрагим-пашу и шейх-уль-ислама Енишехирли Абдуллу-эфенди. Ахмед не хотел отдавать Дамад Ибрагима, но среди его окружения нашлись люди, считавшие, что выдача великого визиря спасет их собственные шкуры. На третий день волнений мятежники перекрыли водоснабжение дворца Топкапы и блокировали доставку продуктов питания. Главный черный евнух Хаки Бешир-ага велел силой отобрать у великого визиря его должностную печать, и лишенный иного выбора султан вынужден был отдать распоряжение о казни Дамад Ибрагима и его обоих зятьев. Непонятно, почему на этот раз они оба вызвали гнев мятежников. Дамад Ибрагим отдалил от себя многих представителей правительственных кругов и теперь, во время кризиса, обнаружилось, что он не может рассчитывать даже на своих ближайших союзников. Когда выяснилось, что мятежники штурмуют дворец, спешно была сделана опись имущества осужденных, и приговоры были приведены в исполнение. Три тела передали толпе, которая пронесла их по всему городу. Возникли некоторые сомнения относительно того, действительно ли одно из тел является трупом Дамад Ибрагима, или его спрятали во дворце.
    Несмотря на то, что Дамад Ибрагим и оба его зятя были казнены, толпа не расходилась. Теперь она требовала смещения самого султана Ахмеда. Узнав об ультиматуме, султан спокойно пошел к Махмуду, сыну своего брата Мустафы II. Он вывел Махмуда и двух его старших сыновей из гарема и приказал служащим дворца принести клятву верности Махмуду, которого назвал своим преемником. Эта мирная передача власти султана отразилась и на состоянии города, которому был нанесен на удивление незначительный материальный ущерб, а поскольку у султана Ахмеда не было надежных войск, с помощью которых он мог бы подавить мятеж силой, то все обошлось минимальным количеством человеческих жертв.
    Одной из самых заметных жертв этих беспорядков стал османский посланник, который посетил Версаль, Челеби Мехмед-эфенди: как и другие лица, связанные с режимом Ахмеда III, он был отдален от двора и выслан на Кипр, где и скончался в 1732 году.

Египет был самой крупной провинцией империи, а благодаря своему стратегическому местоположению на главных торговых путях являлся и самой богатой. Помимо прочего, империя отводила ему особую роль, возложив ответственность за обеспечение безопасности передвижения паломников, поставки зерна и финансовое содержание мусульманских святынь. Таможенные пошлины приносили египетской казне самые большие доходы, а его сельское хозяйство и города процветали под властью Османской империи. После покрытия местных расходов самым заметным из которых было обеспечение ежегодного паломничества в Мекку, оставшиеся средства каждый год отсылались в Стамбул, в центральную казну. В Египте не могли не возникнуть проблемы, связанные с насаждением чуждого османского режима, который пришел на смену режиму побежденных мамлюков. Но османское правление в Египте было вполне стабильным вплоть до второй половины XVI века, отмеченной целым рядом восстаний, направленных против власти губернатора. На протяжении XVII столетия внутренняя напряженность перерастала в конфликт интересов центральной и местной властей, который сопровождался целой серией столкновений между группировками, желавшими взять под свой контроль доходные посты казначея провинции и начальника обеспечения безопасности паломников, а роль назначаемого Стамбулом губернатора снизилась до функций посредника между соперничавшими группировками. Результаты предпринятых визирями клана Кёпрюлю попыток усилить центральную власть в Египте оказались недолговечными, и к началу XVIII столетия янычары (некоторые из которых были временно откомандированы в Египет из султанских полков, а другие являлись выходцами из местного населения) превратились в самую мощную силу этой провинции и стали неотъемлемой частью всех политических действий, осуществляемых в интересах налоговых откупщиков и влиятельных семейств, что открывало им путь к богатству и власти. В 1711 году вспыхнул невероятно кровопролитный мятеж, причиной которого было недовольство янычар. В этот мятеж оказались втянуты семейства Фикари и Касими, бывшие конкурентами в борьбе за контроль над прибыльной торговлей зерном Верхнего Египта. На сей раз столь любимая османской администрацией тактика «разделяй и властвуй» дала сбой и не смогла восстановить равновесие: в 1730 году дело снова дошло до открытого столкновения этих соперничавших между собой группировок, а в 1736 году по приказу османского губернатора были убиты многие лидеры группировки Фикари.
    Видным борцом против власти Стамбула был Черкес Мехмед-бей, который в 20-е годы XVIII века стал лидером группировки Касими, но был изгнан из Каира лидером группировки Фикари. На корабле он пересек Средиземное море, прибыл в Триест и попытался найти убежище при дворе Габсбургов (которые ему отказали, удовлетворив требования, весьма решительно изложенные в письме султана императору). Ему снова пришлось бежать, теперь в расположенный на побережье Северной Африки Триполи. Попытки найти убежище у врагов султана оказалось достаточно для того, чтобы объявить Черкес Мехмеда изменником и направить во все страны мусульманского мира требования о его аресте и казни. Пылкость, с которой они были изложены, свидетельствует о более чем критическом отношении турок к попыткам просить о подобной помощи иностранную державу. В конечном счете, Черкес Мехмеду удалось снова проникнуть в Египет и сообщалось, что он утонул в нильском иле, когда спасался от преследования своих врагов из группировки Фикари.
    До тех пор, пока провинция выполняла свои военные и финансовые обязательства, а местные волнения не выходили из-под ее контроля, центральное правительство позволяло знатным семействам Сирии самим разбираться в своих делах. Каждый год многие тысячи правоверных, совершая паломничество, пересекали территорию Сирии, и в этом регионе признаком законности власти султана было обеспечение безопасности паломников. Однако в 90-е годы XVII столетия местные чиновники не справлялись с этой задачей, и неотвратимо встал вопрос о реорганизации провинции. В 1708 году некий Насух-паша был назначен губернатором провинции Дамаск и начальником обеспечения безопасности паломников, причем выполнение второй из этих обязанностей с того времени стало объектом прямого надзора Стамбула. В характере обладавшего немалыми административными способностями Насух-паши превалировало стремление к величию, и к 1713 году члены его семьи занимали большинство подчиненных губернатору должностей в провинции Дамаск. Этого Стамбул уже не мог стерпеть. Из Алеппо против него была направлена целая армия, и его убили. Затем до конца столетия губернаторами провинции несколько раз становились представители семейства аль-Азм, извлекавшие финансовые выгоды из той политико-административной роли, которую они играли. Другими заметными фигурами являлись представители семейств Ма’н и Шихаб в горном Ливане, а также семейство Зайдани в Галилее. Шейх Захир аль-Умар был главным налоговым откупщиком из семейства Зайдани и обладал властью в прибрежной провинции Сидон. Там благодаря имевшему место в первой половине столетия росту торговли он разбогател, монополизировав рынок сбыта хлопка. В 40-е годы XVIII столетия он обеспечил таможенные поступления в казну Акры и тем самым закрепил за собой статус самого влиятельного магната в регионе.
    В 1720 году султан Ахмед III приказал реставрировать Купол на Скале[45] и мечеть Аль-Акса в Иерусалиме, а также несколько десятков других мусульманских святынь этого региона, которым со времени правления султана Сулеймана I уделялось мало внимания. Во время переговоров, которые закончились в 1699 году заключением Карловицкого мирного договора, европейские государства боролись между собой за право взять под свое управление христианские святые места в Иерусалиме и Вифлееме, и если теоретически право управления этими святынями по-прежнему оставалось в руках султана, то на практике дипломатические суждения как никогда прежде ограничивали его действия. Возможно, за этой программой реконструкции лежало желание султана Ахмеда показать, что в противовес повышенному интересу иностранных держав к христианским святыням Османская империя проявляет интерес к священным памятникам мусульман. Восстановление мусульманских святынь, как и попытка правительства улучшить систему государственного управления в Сирии, были жестами, направленными на то, чтобы укрепить лояльность местных мусульман. Затем, уже при султане Махмуде I, последовала реконструкция святынь ислама в Иерусалиме. Эти восстановительные работы имели место в 1742 и 1753–1754 годах. Ко времени правления султана Махмуда I теми, кому были адресованы призывы произвести восстановительные работы, все чаше становились местные магнаты, от которых находилась в зависимости центральная власть, поскольку только они могли обеспечить нормальную работу османской администрации в таких отдаленных районах империи, как сирийские провинции.
    Подобно тому, как это было в Египте и в других местах, военный истэблишмент Дамаска включал в себя множество янычар, причем как направленных из центра, так и местного происхождения. Служившие в гарнизонах провинции представители этих двух группировок плохо уживались друг с другом, и в 1740 году, когда напряженность между ними стала слишком велика, прикомандированные из центра войска были на шесть лет выведены из города Дамаска. Третьей группировкой, с которой центральной власти приходилось иметь дело, были кочевые бедуинские племена. Она пыталась держать их в узде с помощью политики принуждения к оседлому образу жизни, усиленной внедрением ограниченного числа бедуинов в местную администрацию, и в особенности посредством использования их для защиты и снабжения караванов с паломниками.
    Североафриканским провинциям Османской империи, которыми являлись Алжир, Тунис и Триполи, центральная власть обычно уделяла еще меньше внимания, чем Египту и Сирии. В XVI столетии, они играли существенную роль, обеспечивая базирование военно-морских сил, которые, действуя в интересах Османской империи, сражались с испанскими Габсбургами. На протяжении XVII столетия они в основном были предоставлены самим себе, но с самого начала XVIII века этими тремя провинциями правили чиновники, предками которых были люди, взявшие под свой контроль местное управление и основавшие признанные Стамбулом династии (которым время от времени напоминали, что эти провинции являются частью империи). Возросшее в XVIII веке доверие к дипломатическим средствам решения проблем отразилось на жизни этих провинций, потому что основной источник их доходов (каперство) был объявлен вне закона, как только султан Мустафа II дал согласие гарантировать безопасность судоходства христианских стран, которое подвергалось нападениям корсаров. Стычки между испанскими судами и корсарами продолжались в течение всего столетия, и османское правительство редко проявляло способность оказывать воздействие на непокорных моряков, которые теоретически являлись подданными султана. Когда у тому вынуждали обстоятельства, султан мог заставить прибрежные североафриканские провинции подчиниться его воле, но это требовало постоянных усилий. По условиям австрийско-османской морской конвенции 1727 года турки брали на себя ответственность за обеспечение защиты австрийского судоходства от нападений корсаров из своих североафриканских провинций, и когда в период между 1729 и 1731 годами алжирский правитель разрешил своим кораблям нападать на австрийские суда в Средиземном море, к нему были применены санкции, которые заставили его образумиться. Среди этих санкций были отказ в предоставлении провинции военной и финансовой помощи, закрытие турецких гаваней восточного Средиземноморья для захода в них алжирских судов и запрет вербовать население Анатолии на службу в алжирскую армию и флот.

Миграцию можно было пресечь как в ее исходных точках, так и в конечном пункте назначения мигрантов, Стамбуле. В 1740 году, после окончания войны с Австрией и Россией и в самом начале нового периода враждебных отношений с Ираном, демобилизованные нерегулярные формирования снова вышли из-под контроля в Анатолии, и правительственным войскам было приказано атаковать их в том случае, если они будут продолжать бесчинства. В том же году светским властям было предписано не взимать слишком обременительные или незаконные поборы с налогоплательщиков Малой Азии. Прежде всего эти указания были направлены на то, чтобы предотвратить дальнейшее перемещение людей в Стамбул, поскольку такая перспектива более всего тревожила султана и его визирей. Шестого июня 1740 года в Стамбуле имел место инцидент, который начинался с массовых разграблений лавок, а затем быстро перерос в призывы к бунту. Как и во время волнений 1730 года, ни султан, ни великий визирь не проявили никакой активности, и вся инициатива перешла к офицерам янычар, которые предотвратили дальнейшее разрастание беспорядков, хотя и допустили при этом кровопролитие. По всему городу разыскивали тех, кого считали соучастниками. И снова первыми на подозрении оказались албанцы, а тем, кто проживал в Стамбуле менее десяти лет, было приказано вернуться туда, откуда они прибыли. Согласно подсчетам британского посла, во время этих событий погибло три тысячи человек. В мае 1748 года в Стамбуле снова начались волнения, и снова они были жестоко подавлены. Последовала еще более масштабная депортация, и был введен почти полный запрет на миграцию. Нарушители этого запрета подвергались суровым наказаниям, но есть достаточно свидетельств того, что в середине столетия в Стамбуле присутствовали мигранты, в том числе и албанцы, и что они вполне мирными способами зарабатывали себе на жизнь.
    И все же ни войны, ни внутренние беспорядки, которые периодически случались в ту эпоху, ни те социальные последствия, которые они приносили, не смогли поколебать устои османского государства. Хотя в середине XVIII века внутреннее спокойствие являлось не более чем иллюзией, это был период консолидации, так как с первых лет столетия шло становление общественного строя. Продолжалось возрождение попечительства в сфере возведения архитектурных сооружений, которым начиная с правления Ахмеда III, занимались султаны и члены их семей, а также знатные вельможи. Предпочтение по-прежнему отдавалось строительству загородных дворцов, библиотек и фонтанов. Фонтаны Ахмеда, возведенные за стенами дворца Топкапы и на пристани в Усюодаре, входят в число самых впечатляющих памятников Стамбула. В начале своего правления султан Махмуд отделил себя от «эпохи тюльпана»: в один из трех дней своей коронации он приказал, чтобы дворцы Саадабада, являвшиеся главными символами этого периода, были снесены их владельцами, членами правящей династии и знатными вельможами. Впрочем, это не привело к исчезновению Саадабада: в 1740 году служащий посольства, направленный из Вены, чтобы ратифицировать Белградский договор 1739 года, сделал серию зарисовок дворца, каким он его увидел, когда посла и его свиту принимали султан и его визири. Из этих рисунков ясно, что после событий 1730 года многое уцелело. Все еще существует техническая документация о ремонтных работах, благодаря которым дворец был восстановлен в своем прежнем великолепии, и Саадабад снова стал сценой для проведения пышных церемоний. В 1743 году султан приказал отремонтировать мраморные бассейны водяных каскадов, которые являлись отличительной чертой этого места отдыха Ахмеда III.
    Уже почти 150 лет ни один султан не финансировал строительство новой, впечатляющей мечети. Последним это сделал Ахмед I, в начале XVII столетия. Мечеть Махмуда (или Нуруосмание, то есть «Свет Османа», названная так в честь его наследника, закончившего ее строительство в 1755 году) была расположена у входа в Крытый базар. В середине XVIII века мечети стали строить и в провинциях, например в городах Айдын и Эрзурум. Махмуд I продолжил работу, начатую его предшественником, желавшим обеспечить постоянно растущее население Стамбула новой системой дамб и акведуков. Эти сооружения были построены в Белградском лесу, расположенном северо-западнее Стамбула, и с их помощью поступала вода к фонтанам, которые появлялись на каждом углу. Самым впечатляющим фонтаном Махмуда был (и остается) фонтан, построенный на юго-западном углу площади Таксим в Стамбуле. Таксим означает «распределение», и именно здесь вода, поступающая из сельской местности, направлялась для распределения между жилыми районами османской столицы, которая разрасталась невиданными темпами — стена на западной стороне площади Таксим скрывает водораспределительные трубы.
    Храмовые комплексы всегда включали в себя библиотеки, но в XVIII столетии библиотеки все чаще становились обособленными строениями, спроектированными специально для того, чтобы вмещать собрания рукописей — Фазыл Ахмед-паша был первым покровителем библиотеки, специально созданной для хранения книг. Султан Ахмед III и его окружение основали множество библиотек. Эту традицию продолжил Махмуд и его придворные, причем не только в Стамбуле, но и в провинциях. Говорили, что Ахмед копал землю под фундамент своей библиотеки, построенной на третьем дворе дворца Топкапы, той же самой золотой мотыгой, которую его прадед, султан Ахмед I использовал в 1609 году, когда начинал строительство своей имперской мечети. До последнего времени эта мотыга демонстрировалась в библиотеке, а бесценное собрание рукописей Ахмеда III и его преемников теперь размещается в близлежащей мечети, основанной в годы правления Мехмеда II. Там эти рукописи доступны ученым.
    В «эпоху тюльпана» был достигнут новый уровень образованности благодаря тому, что в 1727 году в империи появилась печатная машина с арабским шрифтом. В Османской империи развитие книгопечатания шло по весьма извилистому пути. Когда в 1492 году еврейские беженцы из Испании и Португалии поселились в Стамбуле и других местах, они принесли с собой относительно новую технологию, однако, по сведениям из еврейских источников того времени, султан Баязид II вскоре запретил всякое книгопечатание, и такое же указание сделал в 1515 году султан Селим I. Нарушение запрета каралось смертью. Впоследствии производство печатных книг для армянских, греческих и еврейских общин империи не обходилось без затруднений. Так, в XVI веке миссионеры-иезуиты предали анафеме деятельность типографии, которой руководил епископ Кефалонийский в Стамбуле, а в 1698 году янычары разгромили армянскую типографию. Османский хронист XVII столетия, Ибрагим из города Печ, который по происхождению был венгром, недоумевал, почему печатные книги не были доступны тем, кто читал на арабском и турецком языках, а его соотечественник Ибрагим Мютеферрика (который прибыл в Стамбул в качестве раба и был назначен переводчиком Ференца Ракоши, когда тот находился в изгнании в Текирдаге) проявил инициативу и открыл первую типографию. Он начал с печатания карт, а в 1726 году представил на рассмотрение трактат, в котором подробно изложил своей проект великому визирю Невшехирли Дамад Ибрагим-паше. Шейх-уль-ислам дал благоприятную правовую оценку, и вскоре последовало благословение султана.
    Из распоряжения, направленного султаном Ахмедом Ибрагиму Мютеферрика и его деловому партнеру, Мехмеду Саиду-эфенди (который был сыном Челеби Мехмеда-эфенди, и в 1720 году сопровождал своего отца во время его посольства во Франции), было ясно, что султан не видел никаких затруднений в том, чтобы признать необходимость введения книгопечатания. С самого начала эры ислама, писал он, ученые-богословы производили множество книг различного назначения, от коранов до словарей, но:
    Поскольку большинство литературных произведений со временем либо погибло, либо было утеряно в ходе конфликтов минувших лет, во время войн с Возмутителем спокойствия Чингиз-ханом и Хулагу-ханом Недальновидным [имеется в виду внук Чингиз-хана, который разграбил Багдад в 1258 году], а также в ходе оккупации земель Андалузии беспутными франками [имеется в виду изгнание мусульман из южной Испании, которое началось в конце XV века] и во время других войн и массовых убийств, а также больших пожаров, словари, работы по ономантии [тот есть предсказанию судьбы по именам], учебники по грамматике арабского языка, книги по истории, важнейшие собрания копий традиций Пророка и научные работы величайшей значимости сегодня редко встретишь в землях ислама. К тому же священнослужители и переписчики проявляют отсутствие рвения и безразличие, а то, что они пишут, не обходится без грубых ошибок и описок.
    После многообещающего начала введение книгопечатания арабским шрифтом не оправдало возложенных на него надежд. В партнерстве с Мехмедом Саидом-эфенди (который после 1720 года, когда он вместе с отцом посетил Францию, в 1733 году ездил в Швецию, чтобы получить деньги, которые Карл XII взял в долг у османского казначейства), Ибрагим Мютеферрика успел напечатать семнадцать книг, прежде чем умер в 1745 году. Большинство из них были хрониками Османской империи, но кроме них он напечатал арабско-турецкий словарь, персидско-турецкий словарь, турецко-французскую грамматику, а также историю Афганистана (султан, чтобы не разорить писцов, запретил печатать книги по религии). После смерти своего основателя типография Мютеферрика работала лишь время от времени и в конце концов закрылась в 1796–1797 годах, напечатав за 64 года своего существования лишь 24 книги (большинство из которых вышло тиражом в 500 экземпляров). Похоже, ее закрытие было вызвано не открытым противодействием книгопечатанию арабским шрифтом, а отсутствием интереса у тех немногих, кто умел читать, и кто, по всей вероятности, отдавал предпочтение более чувственным и развлекательным сюжетам рукописных книг.[46]

Глава 12
Власть провинций
    Вторая половина XVIII столетия, начиная с передачи престола султану Осману III в 1754 году и до конца правления его кузена, султана Абдул-Хамида I, в 1789 году является одним из наименее известных периодов истории Османской империи. Возможно, одним из самых значительных событий короткого правления Османа стал большой пожар, случившийся 5–6 июля 1756 года — один из многих пожаров XVIII столетия. Начавшись в расположенном на берегу Золотого Рога районе Кибали, он перекинулся в огороженную стенами часть Стамбула и, по словам хрониста того времени, Шемданизаде Финдиклили Сулеймана-эфенди, бушевал двое суток и обратил в пепел 130 школ богословия, 335 фабрик, 150 мечетей, 77 400 жилых домов, 34 200 лавок и 36 бань. Следующим султаном стал Мустафа, который незадолго до своего восхождения на трон в 1757 году был лишь вторым из оставшихся в живых сыновей султана Ахмеда III и поэтому не имел никаких оснований надеяться на то, что он станет преемником Османа. Но в 1756 году брат Мустафы Мехмед (которому тогда было почти сорок лет и который был всего на несколько дней старше Мустафы) был отравлен Османом, и только благодаря своей постоянной бдительности Мустафа избежал той же участи. На протяжении целого столетия ни один принц не был умерщвлен султаном. Один из великих визирей Османа был смещен за то, что он был против убийства Мехмеда, другой — когда это деяние стало общеизвестным фактом.
    Существует множество источников, которые дают сведения о второй половине XVIII века, но большинство османских хроник доступно лишь в рукописном виде, а богатая архивная документация по большей части еще не прочитана и не оценена. Однако жизнь высокопоставленного государственного деятеля Ахмеда Ресми-эфенди дает возможность хотя бы бегло взглянуть на сдвиги, которые происходили в эту эпоху в сфере государственного управления. Занимая различные посты в ведомстве канцлера, Ахмед Ресми проявил себя с лучшей стороны, так было в 1757–1758 годах, когда он в качестве посланника султана Мустафы посетил Вену эпохи Марии Терезы, и в 1763–1764 годах, когда он с такой же миссией находился в Берлине, где правил Фридрих Великий. Его доклады отличались своей масштабностью и язвительностью. Так, во время своего первого посольства он анализирует причины Семилетней войны, которая тогда бушевала в Европе, и описывает Вену и другие города, через них он проезжал во время своего путешествия. Отправка посольства в Берлин была продиктована возможностью заключения прусско-турецкого союза. Весь отчет о встрече с Фридрихом свидетельствует о том восхищении, которое у Ахмеда Ресми вызывал характер этого короля:
    День и ночь он читает о деяниях и подвигах правителей прошлого, таких как Александр Великий и Тимур. Он далек от тревог и разочарований собственной семьи и не касается вопросов религии и вероисповедания. Все его мысли и поступки сводятся к тому, чтобы расширить рубежи своих владений и снискать себе известность и славу.
    Он открыто не проявляет свое критическое отношение к недавним османским султанам, но оно вполне очевидно, как и его неудовлетворенность военной машиной Османской империи и сочувствие тяжелой доле прусского пехотинца:
    Офицеры Фридриха днем и ночью гоняют рядовых солдат от одной крепости к другой и от одного сторожевого поста к другому, а в отведенное для этого время они проходят строевую подготовку в самом городе Берлине или в его окрестностях на специальных площадках для парадов. Их по триста раз на дню обучают тому, как держать мушкет, как его заряжать и как из него стрелять, как ходить вплотную друг к другу, словно стена, и никогда не нарушать строй, независимо от того, в каком они состоянии духа. Днем и ночью командиры притесняют этих солдат, которые держат в руках мушкеты, а на поясах у них патронташи, и все снаряжение на точно установленных для этого местах. Их положение весьма прискорбно, поскольку с ними обращаются хуже, чем с рабами, и дают только корку хлеба, которая не позволяет им умереть.
    С 1739 года Османская империя находилась в состоянии мира со своими европейскими соседями. К середине 60-х годов XVIII столетия Австрия была ослаблена, измотана войнами и настороженно относилась к деятельности Фридриха Великого. У Австрии не было ни одного союзника, готового поддержать любую ее военную авантюру, направленную против присутствия Османской империи на Балканах. Петр Великий довел свою страну до банкротства, и только после того, как в 1762 году на трон взошла своевольная Екатерина II, Россия снова оказалась в состоянии взять инициативу в свои руки. Когда дело дошло до очередной схватки между Османской империей и Россией, их военное противоборство полностью отличалось от того, что было между ними в прошлом: Россия извлекла уроки из тех промахов, которые она допускала, и провела военные реформы, позволившие ее армии сражаться и побеждать в степях северного Причерноморья. Ахмед Ресми-эфенди был участником первой из двух больших русско-турецких войн второй половины XVIII века, той, что продолжалась с 1768 по 1774 год, и наряду с войной 1787–1792 годов подготовила условия для возникновения взаимной враждебности, лежавшей в основе русско-турецких отношений XIX века.

    Причиной возобновления Россией противоборства с турками была ее политика в отношении польско-литовской Речи Посполитой. Несмотря на энергичное давление со стороны Франции, турки после заключения Белградского договора 1739 года упорно отвергали многочисленные призывы Речи Посполитой оказать поддержку ее противостоянию с Россией. Направляясь со своим посольством в Берлин, Ахмед Ресми-эфенди проезжал через Польшу в 1763 году, то есть как раз в то время, когда умер король Август III, а в следующем году Екатерина Великая добилась избрания на польский трон своего бывшего любовника Станислава Понятовского. Пруссия и Австрия, в равной степени встревоженные русским вмешательством в польско-литовские дела, предпочли, чтобы кто-нибудь другой (турки) нашел военное решение этой проблемы. В начале 1768 года в расположенном неподалеку от границы с Османской империей городе Бар собрались польские дворяне, которые выступали против иностранного (то есть русского) вмешательства в дела Речи Посполитой. В этом городе, входившем в состав провинции Подолия, которая прежде была османской провинцией Каменише, они сформировали конфедерацию. В ней не было ни явных лидеров, ни четкой программы. На самом деле она была такой же слабой и неорганизованной, как прежние движения трансильванских дворян под руководством Имре Тёкёли или Франциска II Ракоши, которые призывали турок помочь им в борьбе против Габсбургов. И все же она сыграла свою роль в разжигании войны, в результате которой усилилась только Россия. Эта конфедерация обратилась с настоятельной просьбой о помощи к султану и Франции. Россия оставила без внимания последовавший ультиматум Османской империи с требованием вывести войска из Речи Посполитой, и в октябре 1768 года султан объявил войну.
    Намерения России в отношении Польши тревожили Османскую империю, как тревожили и ее планы в отношении Крыма, где Россия достигла некоторых военных успехов во время кампании 1736–1739 годов и не отказалась от своих претензий на этот полуостров. В 1763 году Россия убедила хана в необходимости открыть русское консульство в его столице Бахчисарае, но консул был лишен свободы действий, и, когда стало ясно, что Санкт-Петербург получает сведения, которые не могли прийти из какого-либо другого источника, его спустя всего два года выдворили. Подобно Пруссии и Австрии Франция тоже подстрекала турок вступить в войну с Россией. В 1767 году Франция направила в Крым в качестве своего чрезвычайного консула барона де Тотта. Назначение этого служившего во французской армии венгерского артиллерийского офицера, который жил в Стамбуле в период между 1755 и 1763 годами, а потом вернулся на Запад, сразу же вызвало у Екатерины подозрения. Между Францией и Крымом не существовало никаких торговых отношений, и с ее точки зрения подлинные намерения де Тотта были более чем очевидны. По мнению Ахмеда Ресми-эфенди, именно крымские татары подтолкнули и Россию, и Османскую империю к войне после стольких лет мира. Он ссылался на постоянные набеги татар на территорию России, считая их причиной того, почему Россия не соблюдает условия мирных договоров с турками.
    Россия тщательно продумала свою стратегию: в начале войны одна русская армия двинулась через Правобережную Украину на запад, а другая направилась на юг. За шесть лет войны, вплоть до заключения мира в 1774 году, русские нанесли туркам несколько крупных поражений, наиболее заметными из которых была осада и взятие в 1769 году Хотина, расположенного к югу от Каменца на Днестре, и битва при Кагуле на реке Прут, которая была выиграна в следующем году.
    В 1770 году впервые в истории, и к огромному ужасу турок, русский флот, совершив длительный переход из балтийского порта Кронштадт через Ла-Манш и Бискайский залив, предпринял дерзкий рейд по Средиземному и Эгейскому морям. Цель Кронштадского флота (в состав которого входила и эскадра под командованием британского морского офицера, контр-адмирала Элфинстона, который незадолго до этого поступил на русскую службу) состояла в том, чтобы помочь православным единоверцам на Балканах поднять восстание против турок. Разрозненные восстания вспыхнули в Черногории, Боснии, Герцеговине и Албании. Еще одно восстание было спровоцировано в плохо защищенном и давно пренебрегаемом метрополией регионе, которым являлся полуостров Пелопоннес. В последнем случае планировалось высадить десант на берег и объединиться с местными лидерами (и с русскими агентами, которые в течение нескольких лет разжигали недовольство населения). К июню главный адмирал османского флота Хусамеддин-паша со своей эскадрой находился у берегов Пелопоннеса и готовился к совместной операции с наземными силами военного губернатора этого района, бывшего великого визиря Мухсинзаде («Сын благодетеля») Мехмед-паши. Когда операция пошла не по плану, преследуемый русской эскадрой Хусамеддин-паша отошел к безопасному анатолийскому побережью и встал на якорь севернее порта Чешме, расположенного неподалеку от Измира. 5 июля стороны сошлись в морском сражении. Турецкие корабли были вынуждены отойти на рейд Чешме, где они были блокированы русскими, которые через два дня сожгли османскую эскадру. Погибло приблизительно 5000 турецких моряков, спастись удалось лишь кораблю главного адмирала, который после этого был снят с должности. Героем чесменского несчастья был один из командиров его эскадры Кезайирлы («Алжирец») Хасан-паша, который получил должность главного адмирала после того, как отогнал русскую эскадру от берегов острова Лемнос, расположенного в северной части Эгейского моря. Этот остров русские захватили и собирались использовать в качестве базы для блокады Дарданелл. Тем временем на Пелопоннесе мусульманское население взяло инициативу в свои руки.
    Действия войск Мухсинзаде Мехмед-паши и отрядов под командованием тех провинциальных аристократов, которых спешно вызвали из Македонии и Фессалии, сорвали планы России. Это был единственный эпизод, который турки могли считать своей столь долгожданной победой.

В Крымском ханстве послевоенные годы отличались чрезвычайной нестабильностью, так как поддерживаемые Россией претенденты на престол соперничали с теми, кому благоволили турки. В апреле 1777 года ханом стал ставленник Екатерины Шахин Гирей, который произвел на нее большое впечатление благодаря своей приятной наружности и венецианскому образованию, еще когда он находился в Петербурге, где, действуя от имени своего брата, Сахиб Гирея, готовил договор о независимости, подписанный в 1772 году. Он пытался учредить военные и административные институты, необходимые государству, уже не подчинявшемуся своему имперскому владыке, но то явное предпочтение, которое он отдавал немусульманским меньшинствам Крыма, видя в них движущую силу задуманной им модернизации, стало причиной восстания, и вскоре ему на помощь была направлена русская армия. Эти войска не спешили возвращаться домой, в особенности после того, как Шахин Гирей полностью лишился поддержки своих подданных мусульман. Крымские христиане опасались, что после ухода русских последуют репрессии со стороны мусульман, и многие из них были переселены на территорию России. Подстрекаемый татарами-изгнанниками, которые обосновались в Стамбуле, султан в 1778 году направил в Крым эскадру под командованием аристократа из северной Малой Азии Каникли Ходжи Али-паши, поручив ему сместить Шахин Гирея, но из этого ничего не вышло, и в силу сложившихся обстоятельств адмирал признал Шахин Гирея ханом.
    В 1779 году русская армия вышла из Крыма, поскольку она была обязана это сделать по условиям соглашения с турками. Шахин Гирей продолжал свои реформы, хотя они и шли с большим трудом, но его территориальные притязания в регионе, которые он стремился осуществить в ущерб туркам, и его неспособность подчинить своей власти даже соперничавших с ним братьев, привели к тому, что в 1782 году на Кубани вспыхнул мятеж. Екатерина снова направила войска, но на этот раз они не ушли, — понимая, что цель сделать Крым стабильным и независимым недостижима, она 8 апреля 1783 года объявила об аннексии ханства. Следующие четыре года Шахин Гирей провел в России, где, находясь в тюремном заключении, обдумывал планы побега в Стамбул. Он подавал прошения и султану, и императрице, но вскоре понял, что он не более чем пешка в их политической игре. В 1787 году Екатерина разрешила ему уехать, и, поверив обещанию, что он получит поместье во Фракии (что было традиционной привилегией крымских ханов), он в начале лета отправился в Эдирне. Когда султану Абдул-Хамиду стало известно о том, что Шахин Гирей приближается к городу, он понял, что настал момент отомстить хану за его вероломство, и вместо Фракии направил его в ссылку на Родос, тайно приказав, чтобы «этот неверный мерзавец и обманщик» был как можно скорее казнен.
    Впрочем, бывшему хану удалось продлить свою жизнь еще на два месяца: последующие указы о его казни затерялись в пути, а чиновнику, который отвечал за охрану Шахин Гирея во время плавания на Родос, не хватило смелости его убить. Оказавшись на Родосе, он сразу же нашел убежище во французском консульстве, но, в конечном счете, был оттуда выдворен силой, и смертный приговор был приведен в исполнение. Таким оказался постыдный финал трехсотлетней совместной истории крымских ханов и османских султанов.
    После этого началась интенсивная русская колонизация и заселение степных районов, а также строительство Черноморской эскадры с базой в Херсоне, расположенном в устье Днепра, всего в двух с половиной днях плавания из Стамбула. Императрица Екатерина не спешила с аннексией крымских владений: в 1770 году российский государственный совет сделал заявление, согласно которому «татары никогда не смогли бы стать полезными подданными Ее Императорского Величества и были бы слабой защитой на границах с их единоверцами, турками», и через несколько лет ее мнение на этот счет мало изменилось. Даже в 1778 году, когда вспыхнуло второе восстание против Шахин Гирея, она, несмотря на давление своих советников, похоже, не собиралась лишать Крым независимости. Но со временем все изменилось: ее любовнику и фавориту Григорию Потемкину приписывают то, что он в 1783 году убедил ее присоединить Крым, оправдывая это тем, что Россия не получила должное по Кучук-Кайнарджийскому договору.
    Потеря крымских владений стала для Османской империи ударом такой силы, который в прежние времена привел бы к немедленному объявлению войны. Этого не произошло только по причине ослабленного состояния вооруженных сил империи, ее пустой казны и доминирующего влияния государственных деятелей, которые поддерживали мир, невзирая на цену, которую они заплатили. Противоречивые мнения внутри правящей элиты (будь то стремление вернуть утраченное или, исходя из высших интересов государства, хладнокровно признать поражение) отражали болезненный процесс приспособления к миру, в котором идеология «постоянного расширения границ» уже не отвечала интересам Османской империи. Нарушения Кучук-Кайнарджийского мирного договора и дополнений к нему допускали обе стороны, но Ахмед Ресми-эфенди нашел еще одного сторонника своей пацифистской позиции в лице великого визиря Халил Хамид-паши, который, находясь на этом посту в период с 1782 по 1785 год, улучшил оборону северных рубежей империи, но в то же самое время выступал за безропотное признание потери Крыма. В 1784 году Россия оказала давление на султана Абдул-Хамида с целью заставить его подписать документ, подтверждающий согласие Османской империи с новой ситуацией (что неизбежно вызвало бы негодование самых широких слоев населения, если бы об этом стало известно). И все же такой документ был тайно подписан, причем не только султаном, его визирями и представителями высшего духовенства, но также (по воле русских) и престолонаследником Селимом, который был племянником Абдул-Хамида, а позднее стал султаном Селимом III.
    Халил Хамид-паша потерял свой пост (и голову), когда соперникам при дворе удалось впутать его в заговор с целью свержения султана Абдул-Хамида в пользу Селима. Из ближайших сторонников Халил Хамида были казнены тогдашний губернатор Пелопоннеса и бывший главнокомандующий янычар, а шейх-уль-ислама отправили в ссылку. После этого влиятельной стала клика, собравшаяся вокруг главного адмирала, который уже давно находился на государственной службе. Как раз в это время Кезаирлы Хасан-паша проводил реформы в военно-морском флоте, подобные тем, которые Халил Хамид предлагал осуществить в сухопутной армии, но отношения между ними не были близкими, а свержение султана не входило в сферу их общих интересов. Уже давно является предметом дискуссий предположение, что либо сама Екатерина Великая, либо кто-то из ее политиков всерьез подумывали о разделе Османской империи. И Россия, и Австрия уже отхватили себе по куску Польши, и весьма распространенным тогда было мнение, что между Екатериной и Иосифом II Австрийским было достигнуто согласие относительно дальнейшего продвижения так называемого «греческого проекта» Екатерины, сводившегося к восстановлению Византийской империи с центром в «Константинополе». Ярким символом этой мечты стало изображение Айя Софии на медали, выпущенной в 1779 году в ознаменование рождения внука императрицы, Константина Павловича. В 1782 году слухи о намерениях России достигли Стамбула и показались еще более правдоподобными после того, как весной 1787 года Екатерина, встретившись с Иосифом II в окрестностях Херсона, въехала вместе с ним в город через триумфальную арку с надписью на греческом языке: «Дорога к Византии». Султан Абдул-Хамид воспринял это со всей серьезностью и опасался, что следующим шагом России будет захват Анатолии. Он предпринял меры по усилению таких прибрежных крепостей северной Малой Азии, как Синоп и Самсун, а чтобы защитить Стамбул от возможного нападения, построил два новых форта на берегах Босфора в добавление к тем пяти, которые были возведены после 1774 года.
    На протяжении трех лет, начиная с 1786 года ответственность за принятие решений лежала на воинственном великом визире Коджа Юсуф-паше. К тому времени, когда Екатерина легко добилась успеха в своей новой провинции, которой стал Крым, все дипломатические средства разрешения споров с Россией уже были исчерпаны, поэтому требование уйти из Грузии, которое она впоследствии предъявила туркам, наткнулось на упорное сопротивление в виде встречных требований признать Восточную Грузию вассалом Османской империи, закрепить за ней право производить досмотры русских кораблей в Черном море, закрыть некоторые весьма важные для русских консульства (в Яссах, Бухаресте и Александрии) и, самое главное, вернуть Крым. Это последнее требование Екатерина никак не могла признать. В августе 1787 года турки объявили войну.
    Хотя общественное мнение Османской империи, несомненно, рассматривало потерю Крыма как сокрушительное поражение, перспектива новой войны не пользовалась популярностью, и впервые за всю историю жители Стамбула решили выразить свое несогласие с помощью листовок, расклеенных на зданиях государственного значения (таких как дворец) или распространявшихся в мечетях. Одна листовка, оставленная у Адмиральского фонтана, расположенного неподалеку от главной базы флота в квартале Каракёй, начиналась следующими словами:
    Султан Абдул-Хамид, у нас уже кончается терпение. Вы до сих пор не поняли, в чем ваша ошибка. Вы уже убедились, что Юсуф-паша [который по происхождению был грузином и принял ислам] не в состоянии нести свою службу должным образом. Почему вы позволяете себе верить его лживым словам и отдаете империю этому неверному?
    Шейх-уль-ислам и помощник великого визиря также обвинялись в том, что они не являются истинными мусульманами, после чего продолжались упреки в адрес султана:
    Переодевшись и изменив внешность, вам следует немедленно появиться на людях и смешаться со своими подданными, чтобы понять, каковы общественные настроения, и начать переговоры о мире. Пусть войска со своими знаменами вернутся с поля битвы домой, или, клянусь, вы об этом пожалеете. Юсуф-паша не в состоянии делать свое дело, и вас ждут негативные последствия. Вы поставили себя в глупое положение. Придворные камергеры [прежде Юсуф-паша служил камергером при дворе] не способны выполнять такие задачи, как управление делами империи.
    Как и многие другие султаны, Абдул-Хамид действительно имел привычку бродить по городу инкогнито и мог своими глазами видеть подобные листовки. Его первой реакцией было обвинить в появлении листовок всех «неверных». Однако возникло подозрение, что инициатором мог быть главный адмирал Кезаирлы Хасан-паша.

Теперь турки были готовы к миру. Ясский договор, подписанный в январе 1792 года, закрепил и расширил потери, которые Османская империя понесла по Кучук-Кайнарджийскому договору. Границы между Османской и Российской империями были установлены по Днестру на западе и по Кубани на востоке. Анапу вернули туркам, но возложили на них ответственность за надлежащее поведение народов, живших южнее Кубани, и потребовали платить компенсации в том случае, если они совершат набег на другой берег реки и причинят вред жизни или имуществу населения, жившего на российской территории. Однако, как и казаки, кавказские народы не считали себя связанными этим договором, и их формальному сюзерену пришлось возмещать потери, понесенные в результате набегов. Так, в 1798 году это положение договора было применено на деле, и казначейству Османской империи пришлось выплачивать компенсации.
    Анапа была восстановлена и сильно укреплена, но после 1792 года возвращение Крыма, похоже, перестало быть столь неотложной проблемой, как, впрочем, и претензии на турецкое влияние на Кавказе. Так продолжалось до тех пор, пока Иран не стал снова проявлять интерес к этому региону, что случилось в 1795 году, когда Ага Мухаммад-хан из династии Каджаров приступил к военной кампании по возвращению бывших территорий Сефевидов, находившихся между реками Араке и Кура. Хотя с 1783 года восточная Грузия была протекторатом России, а пакт о взаимной обороне, направленный против Ирана и Османской империи, теоретически все еще был в силе, Россия медлила с ответом на просьбы одного из грузинских правителей, которому нужна была помощь в борьбе против Ага Мухаммада. На самом деле после случившейся 6 ноября 1796 года кончины Екатерины Великой ее преемник, царь Павел I почти сразу же заключил мир с Ираном.
    Внезапные вторжения Ага Мухаммад-хана на Кавказ потребовали ответной реакции и со стороны Османской империи: выходившие к побережью Каспийского моря Азербайджан и Дагестан входили в османскую сферу влияния, и эти кавказские правители призывали Стамбул оказать помощь в борьбе с Каджарами, которых они называли кызылбашами. Сначала им было в этом отказано, но когда в сентябре 1795 года Ага Мухаммад-хан отдал на разграбление Тбилиси, командующим кавказским фронтом назначили губернатора Эрзурума. Первоначальное нежелание султана Селима оказывать помощь своим кавказским единоверцам продемонстрировало его непоследовательность, особенно принимая во внимание тот факт, что всего за несколько лет до этого его предшественник Абдул-Хамид рассматривал возможность получения финансовой помощи со стороны другой группы мусульманских государств (находившихся в Северной Африке), лояльность которых, как и надежды султана, укрепились в результате того, что в 1774 году Абдул-Хамид принял титул халифа.

    Едва начавшись, война сразу же обрушила финансы Османской империи. Спад торговли, продолжавшийся с 60-х годов XVIII века, привел к тому, что в конце столетия казначейство с трудом могло финансировать военные действия. Когда владения империи уменьшились, турки потеряли не только территории, но и центры производства, а также рынки, которые отошли к России. И без того тяжелое финансовое положение усугубляли такие побочные факторы, как компенсации, которые турки выплачивали русским после войны 1768–1774 годов (и которые, вероятно, были равны половине ежегодных кассовых поступлений казначейства), а также эпидемии, являвшиеся непременным атрибутом войн. И наконец, последний удар по экономике нанесла торговля с главным коммерческим партнером Османской империи, рухнувшая после того, как Франция стала нести потери в ходе революционных войн, в которые она ввязалась.
    В условиях, когда функция сбора налогов в основном перешла к пожизненным откупщикам, центральное казначейство стало испытывать такую нехватку финансов, что государство с трудом могло выполнять некоторые из самых главных его задач, в особенности мобилизацию войск, необходимых для ведения войны. Поэтому в последние десятилетия XVIII века оно стало более зависимым, чем когда-либо прежде, от провинциальных вельмож (некоторые из которых сами были налоговыми откупщиками), поскольку только на них можно было возложить финансовое бремя ведения военных кампаний. Во время войны 1768–1774 годов губернаторы провинций и вельможи несли основную ответственность за снабжение армии (и извлекли из этого выгоду благодаря тому, что взяли под свой контроль данный рынок). Во время войны великий визирь и главнокомандующий Мухсинзаде Мехмед-паша активно участвовал в непростых переговорах с аристократами балканских провинций и Анатолии, касавшихся формирования войск из населения тех районов, которые были им подвластны. Постепенно передавая одну из своих основных функций, оборону империи, в руки недавно разбогатевших и получивших власть провинциальных магнатов, государство помогало им действовать только в собственных интересах, пренебрегая предписаниями правительства. Быть может, тогда потребность в мобилизации ресурсов, необходимых для ведения войны («менеджмент войны»), впервые стала одним важнейших катализаторов перемен в Османской империи.
    В попытках покончить с финансовым кризисом использовались и традиционные решения: повышение налогов, обесценивание металлических денег, переплавка драгоценностей и конфискация имущества дискредитированных чиновников высокого ранга. Начиная с 80-х годов XVIII столетия подобная практика широко применялась и по отношению к состоятельным лицам, занимавшимся другими видами деятельности, причем по самым ничтожным поводам. В 1775 году, то есть на следующий год после заключения Кучук-Кайнарджийского договора, была принята система общественных займов, целью которой стало втягивание на финансовый рынок тех, у кого было меньше средств. Но эта система слишком часто подвергалась изменениям, поскольку казначейство изо всех сил старалось покрыть выплаты по процентам.
    В 1784 году затруднения достигли такого уровня, при котором состоятельные люди империи либо не желали, либо не могли финансировать государство. Впервые правительство обсуждало возможность заимствований за границей. Европейские государства уже давно привыкли покрывать любой дефицит собственного бюджета, занимая деньги у международных ростовщиков или банкирских домов, но турки всегда полагались на то, что они найдут новые способы выжимания своих внутренних источников доходов. У них просто не было институтов, способных гарантировать возврат ссуды, которая могла поступить из нового источника. Вместо этого было предложено отдать от пяти до десяти тысяч человек в качестве залога за сумму, которая будет возвращена по частям. Возможными источниками финансирования считались Франция, Голландия и Испания. Однако наиболее привлекательным вариантом казался Марокко. Незадолго до этого Марокко направил посла в Стамбул, и он в качестве уступки, целью которой было добиться расположения Османской империи, намекнул на возможность оказать финансовую помощь. Благодаря тем, кто считал, что ссуду следует брать только у мусульманской страны, это весьма туманное обещание стало поводом для возникновения мнения, что Марокко в состоянии одолжить туркам деньги.
    В тот период дальше дискуссий о возможности взять ссуду за рубежом дело не пошло, но после 1787 года, когда турки снова вступили в войну с Россией, возникла острая необходимость в деньгах. Средства были нужны не только для ведения собственных военных кампаний: доведенные до отчаяния своим финансовым положением, турки пообещали Швеции обильные субсидии, если она нанесет удар по западным рубежам России (позднее заключенный в 1790 году мир между Швецией и Россией освободил шведов от взятых ими обязательств). Понимая, что на Марокко нечего надеяться, правительство обратило свои взоры к Алжиру и Тунису. Была надежда на то, что, называя ссуду «помощью в священной войне», турки сделают своих единоверцев более сговорчивыми, но это был явно не тот случай. Шейх-уль-ислам издал фетву, согласно которой тяжесть кризиса делает законными переговоры с немусульманским государством, и турки обратились к Нидерландам. Однако голландский посол заявил, что для Османской империи будет приличнее получить ссуду у какого-нибудь купца, а не у правительства. Французская революция сорвала попытки вступить в контакт с Нидерландами и с Испанией.

Как и традиционные подразделения янычар, задуманную Селимом армию «нового порядка»[52] надлежало формировать из новобранцев (теперь из мусульман, а не христиан), которые должны были получить специальную подготовку, необходимую для службы в современной армии, о которой он мечтал. Но еще до того, как появилась возможность начать вербовку личного состава, постановлением от 1 марта 1793 года были назначены средства на его содержание и учреждено новое казначейство. Первыми новобранцами стали безработные юноши Стамбула. Только 18 сентября 1794 года Селим публично объявил об уставе своей армии «нового порядка». С тех пор новобранцев стали вербовать в Анатолии, и через шесть лет его новая армия на девяносто процентов состояла из крестьян и представителей кочевых племен этого региона. Они были снабжены полным набором уставов и обладали признаками, отличавшими их от других подразделений и от всего, что было раньше (казармы, форма и тому подобное), но у них, разумеется, еще не было традиций, тем более таких, которые могли бы идти в сравнение со славной историей янычар, и поэтому не удивительно, что последние отказывались вместе с ними служить. Не было ничего нового и в том, что в ходе военной реформы янычары не желали содействовать использованию новых, еще нетронутых источников живой силы. В 1622 году Осман II был убит, так как они опасались того, что он задумал создать другую армию. Но не всегда недостатки в военной подготовке янычар или их чрезмерная численность заставляли двигаться в направлении реформ: в годы правления султана Абдул-Хамида I возможность создания альтернативного воинского соединения рассматривалась в те периоды, когда считалось, что янычары скорее являются виновниками пожаров, которые так часто наносят ущерб Стамбулу, чем носителями законности и порядка, а именно эти обязанности они должны были выполнять в мирное время, поскольку специальные пожарные и полицейские силы были созданы только в XIX столетии. Согласно сведениям одного современника, Абдул-Хамид посещал инкогнито места многих пожаров, бушевавших в Стамбуле в годы его правления. Он часто оставался на ночь в близлежащих домах, чтобы наблюдать за тем, как распространяется огонь, и награждать тех, кто с ним боролся.
    Советники Селима прекрасно понимали, что стремление янычар защитить свои коренные интересы сделает невозможной любую радикальную реконструкцию этого корпуса. Татарджик Абдулла-эфенди осторожно формулировал свои предложения по реформе, прибегая к воспоминаниям о той незапятнанной репутации, которой корпус обладал в годы правления султана Сулеймана I, когда янычары находились в зените своей славы (то есть задолго до того, как они стали анахронизмом с точки зрения европейских методов ведения войны, а у себя дома представляли угрозу общественному порядку), но и его честолюбивые планы нельзя было осуществить во всем их масштабе. Казалось, что единственным возможным решением было, не затрагивая структурную организацию янычар, обучить их применению более современных ружей европейского образца. Но они бунтовали каждый раз, когда от них требовали заняться какой-либо подготовкой, а их численность продолжала расти.
    Глядя на них, казалось, что армии «нового порядка» обеспечен успех, и в 1799 году пятьсот ее военнослужащих, впервые проявив себя в деле, приняли участие в разгроме бонапартовской армии при Акре. В 1802 году в Анатолии была введена новая форма воинского призыва, при которой должностные лица провинций и аристократы были обязаны предоставить определенное количество новобранцев для их подготовки в армии «нового порядка», а в 1805 году призыв был введен и на Балканах, где вербовщики столкнулись с яростным сопротивлением. К 1806 году новая армия состояла из более чем 22 000 солдат и 1500 офицеров, расквартированных в казармах Стамбула, Анатолии и балканских провинций.
    В середине 80-х годов строились галеоны, бригантины и шлюпы, в Швеции был куплен боевой корабль, а в Англии судно с «обшитым медью днищем». Когда 23 апреля 1788 года флот вышел в Черное и Средиземное моря, он состоял из 28 кораблей, на которых было 263 офицера и около 12 500 матросов. Но он прибыл слишком поздно, чтобы позволить находившимся в регионе силам одержать победу при Кинбурне, где вскоре после начала войны развернулись ожесточенные сражения. Русские сумели удержать этот стратегически важный аванпост, что не позволило турецкому флоту сыграть решающую роль в обороне Очакова, сдачу которого, ценой пятнадцати кораблей удалось лишь на несколько недель отсрочить. Османское правительство усвоило этот урок, и в период между 1789 и 1798 годами в распоряжение флота поступили 45 крупных боевых кораблей, но эти корабли были только частью решения вопроса: как и в армии, постоянную проблему представлял собой личный состав. Низкие профессиональные качества капитанов, на которые обращал внимание Бонневаль, должна была исправить новая система подготовки офицеров и создание профессиональных школ, в которых обучение военно-морской архитектуре шло рука об руку с наставлениями по основам судовождения.
    Будучи человеком эмоциональным и духовным, султан Селим в то же самое время испытывал склонность к преобразованиям: до своего восхождения на трон он писал музыку и стихи, которые отражали тот пессимизм, который ему внушало состояние империи. Он находил утешение в своей духовной близости к ордену дервишей Мевлеви. Став султаном, он, подобно многим своим предшественникам, тотчас возвысил своего духовного наставника, влияние которого стало распространяться как на правящие круги, так и на широкие слои населения. В лице мистического поэта Шейха Талиба он приобрел сторонника и пропагандиста своих реформаторских идеалов. В 1791 году Талиб был назначен шейхом ложи Мевлеви в Галате, а сам Селим стал ее частым посетителем. Он расширил сферы влияния этого ордена, поддерживая деятельность Мевлеви во всех регионах империи, и финансировал реконструкцию находившейся в малоазиатском городе Конья гробницы Мевлана Джалаль эль-Дина Руми, который в XIII веке основал орден. Шейх Талиб написал множество стихотворений с целью увековечить усилия султана, направленные на проведение военной реформы. И если Татаркик Абдулла-эфенди ссылался на традиции янычар, восходившие к временам правления Сулеймана I, то шейх Галиб пытался представить предлагаемые реформы в менее угрожающем виде, прибегнув к языку, в котором использовались знакомые понятия из прошлого Османской империи. Стихотворение, начинавшееся следующими строками:
Его Высочество Хан Селим, являющий собой высшую справедливость этого века,
Снова заставил цвести нашу веру и нашу страну;
Просвещенная божественным вдохновением, его всезнающая душа
Творит новые, причудливые образы, создавая поэзию и здравомыслие нашей страны.
Все свои помыслы и все старания направляет он на восстановление миропорядка,
Считая, что такие необходимые вещи, как война, происходят по воле Всевышнего;
Он отмечает потребности армии и щедро тратит на них золото и серебро,
Божественную благосклонность снискали многие его дела, успешные и славные…

    …заканчивалось описанием казарм, недавно построенных для артиллерийского корпуса, чему оно и посвящалось. Селим, несомненно, рассматривал своего пропагандиста из ордена Мевлеви как противовес ордену дервишей Бекташи, который был связан с янычарами. Авторитет этого ордена явно был подорван, в то время как влияние ордена Мевлеви росло. Впрочем, султан надеялся не только на поддержку ордена Мевлеви. Для осуществления своих реформ он, проявляя осторожность, ходатайствовал о введении принципов исламского права, тогда как другая его тактика состояла в преуменьшении отхода этих реформ от обычаев прошлого.

    «Новый порядок», каким его представлял себе султан Селим, строился на основе переосмысленного представления о том месте, которое Османская империя занимает в мире, и включал в себя нечто большее, чем модернизация имперской армии и военно-морского флота. В 1699 году Карловицкий договор заставил турок от казаться от своих надежд на то, что границы империи можно расширять до бесконечности: в реальности значительные территориальные потери, которые пришлось испытать в тот период, принудили их искать новые разумные основания для того, чтобы заставить империю идти в ногу со временем. Одним из символов того, что турки понимают свое новое место в европейском миропорядке, было их согласие на посредничество третьих сторон во время мирных переговоров. Войны с Россией, которые имели место в период с 1768 по 1792 год, нанесли Османской империи больший удар, чем случившийся в конце XVII столетия конфликт с Австрией Габсбургов. В дальнейшем это привело к пересмотру дипломатических отношений с внешним миром и заставило османских политиков признать необходимость неуклонного соблюдения условий взаимных соглашений и договорных обязательств в духе сотрудничества, когда они понимали, что именно так поступают их европейские коллеги.