"КИНОДИВА" Кино, сериалы и мультфильмы. Всё обо всём!

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » "КИНОДИВА" Кино, сериалы и мультфильмы. Всё обо всём! » Художники и Писатели » Даниель Дефо— английский писатель и публицист


Даниель Дефо— английский писатель и публицист

Сообщений 1 страница 18 из 18

1

http://s8.uploads.ru/t/V5DQO.jpg

Даниель Дефо / Daniel Defoe

Даниель Дефо(англ. Daniel Defoe); имя при рождении Daniel Foe; около 1660, район Криплгейт, Лондон — 24 апреля 1731, район Мурфилдс, Лондон)
— английский писатель и публицист, известен главным образом как автор «Робинзона Крузо». Дефо считают одним из первых сторонников романа как жанра. Он помог популяризовать этот жанр в Великобритании, а некоторые считают его одним из основателей английского романа. Дефо — плодовитый и разнообразный писатель, он написал более 500 книг, памфлетов и журналов на разные темы (политика, экономика, криминал, религия, брак, психология, сверхъестественное и др.). Он был также основоположником экономического журнализма. В публицистике пропагандировал буржуазное здравомыслие, выступал в защиту веротерпимости и свободы слова.

0

2

Краткая биография - ДЕФО ДАНИЭЛЬ (ок. 1660-1731)

Родился в семье мясоторговца пресвитерианца Джеймса Фо (1630—1712) , но от церковной карьеры вынужден был отказаться ибо грешен. Окончив Ньюингтонскую академию, где изучал греческий и латинский языки и классическую литературу, стал приказчиком у оптового чулочного торговца. По торговым делам часто бывал в Испании, Португалии и Франции, где ознакомился с жизнью Европы и совершенствовался в языках. Получил духовное образование. Впоследствии сам был одно время владельцем чулочного производства и затем сначала управляющим, а потом и владельцем большого кирпично-черепичного завода, но разорился. В общем Дефо был предприниматель-делец с авантюристической жилкой — тип, распространённый в ту эпоху. Он был также одним из самых активных политиков своего времени. Талантливый публицист, памфлетист и издатель, он, не занимая официально никакой государственной должности (он был руководителем разведслужб Британии), одно время оказывал большое влияние на короля и правительство.

0

3

Краткая биография - ДЕФО ДАНИЭЛЬ (ок. 1660-1731)
(продолжение)

Даниэль Дефо - английский писатель, публицист, журналист, основоположник экономической журналистики, популяризатор жанра романа в Великобритании, автор романа о Робинзоне Крузо - родился примерно в 1660 г. недалеко от английской столицы, в Криплгейте. Отец, торговец мясом, готовил его карьере пресвитерианского пастора и отдал в духовную семинарию, Академию Мортона в Стоук-Ньюингтоне, где его сын изучал классическую литературу, а также латынь и греческий. Однако Дефо-младшего влекла совершенно другая стезя - коммерческая деятельность, торговля.

После окончания академии он поступил на работу к чулочному торговцу приказчиком, неоднократно предпринимал деловые поездки в Испанию, Португалию, Францию, Италию. В дальнейшем он приобрел собственное чулочное производство, было в его предпринимательской биографии управление и владение крупным заводом, выпускавшим кирпичи и черепицу. В этом смысле Дефо являлся человеком своего времени: тогда таких коммерсантов-авантюристов было немало, и он оказался в числе тех, чья коммерческая деятельность в итоге завершилась банкротством.

0

4

Краткая биография - ДЕФО ДАНИЭЛЬ (ок. 1660-1731)
(заключение)

Однако предпринимательство было далеко не единственным интересом Даниэля Дефо; он проживал яркую и насыщенную жизнь. Будучи молодым человеком, принимал активное участие в политической жизни, был одним из восставших против короля Якова II Стюарта, потом скрывался по разным городам, чтобы избежать тюремного заключения.
Деятельность на поприще литературы началась с памфлетов и сатирических стихотворений, а также прозаических трактатов, посвященных вопросам предпринимательской деятельности. В 1701 г. Дефо написал памфлет «Чистокровный англичанин», высмеивавший аристократию. Тот приобрел невероятную популярность: его продавали на улице, и все 80 тысяч экземпляров были сразу раскуплены. За памфлет власти приговорили его к позорному столбу, гигантскому штрафу и посадили в тюрьму до исполнения наказания. Когда Дефо стоял у позорного столба, жители Лондона пришли его поддержать, но деловой репутации был нанесен немалый ущерб, и, пока он сидел в тюрьме, его коммерческое предприятие – производивший черепицу завод - по сути, развалилось.

Тюремное заключение могло быть очень долгим, а перспективы – неясными, если бы Даниэля Дефо не вызволил Роберт Харли, спикер палаты общин, министр. После этого Дефо работал на него как секретный агент, собирал в Англии и Шотландии разнообразную интересующую покровителя информацию. Харли в 1704 г. устроил его на госслужбу - в известное периодическое издание «Ревью», где в обязанности ему вменялось написание и редактирование статей. Издание просуществовало до 1713 г., комментарии Дефо периода работы в «Ревью» стали самыми известными из его сочинений политического характера.

Не покладая рук работая на поприще журналистики, Даниель Дефо пишет и литературные произведения. В 1719 г. увидела свет книга «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо» - произведение, вошедшее в сокровищницу мировой литературы и принесшее автору ошеломительный успех. На его волне Дефо написал в том же году «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо», а через год - еще одно повествование-продолжение, но слава «Жизни и приключений…» оказалась недосягаемой. Именно с этим произведением, воспевающим силу человеческого духа, его неистребимую волю к жизни, ассоциируется в первую очередь имя Даниэля Дефо, хотя его творческое наследие было очень богатым и разнообразным по тематике, жанрам, масштабу.
Его перу принадлежит более чем полтысячи сочинений, среди которых романы «Радости и горести Моль Флендерс» (1722), «Счастливая куртизанка, или Роксана» (1724), «Жизнь, приключения и пиратские подвиги прославленного капитана Синглтона» (1720) и «История полковника Джека» (1722), труды «Совершенный английский торговец», «Морской торговый атлас», «Всеобщая история пиратства», «Путешествие по всему острову Великобритания».

Умер Даниэль Дефо в апреле 1731 г. в Лондоне.

0

5

Высказывания, цитаты и афоризмы Дефо

• Все наши сетования по поводу того, чего мы лишены, проистекают от недостатка благодарности за то, что мы имеем.
• Голод укрощает даже льва.
• Добрый советчик может вернуть человека к жизни, он вселяет отвагу в слабодушного и пробуждает в разуме человеческом способность поступать нужным образом.
• Дурное употребление материальных благ часто является вернейшим путем к величайшим невзгодам.
• Какое игралище судьбы человеческая жизнь! И как странно меняются с переменой обстоятельств тайные пружины, управляющие нашими влечениями! Сегодня мы любим то, что завтра будем ненавидеть; сегодня ищем то, чего завтра будем избегать. Завтра нас будет приводить в трепет одна мысль о том, чего мы жаждем сегодня.
• К каким только нелепым решениям ни приходит человек под влиянием страха! Страх отнимает у нас способность распоряжаться теми средствами, какие разум предлагает нам в помощь.
• Нередко тоска по одной утраченной радости может омрачить все прочие . услады мира. Никогда не поздно поумнеть.
• В каждом положении отыщется что-нибудь утешительное, если хорошо поискать.
• В минуты сомнения, когда человек колеблется, когда он, так сказать, стоит на распутье, не зная, по какой ему дороге идти, и даже тогда, когда он выбрал дорогу и уже готов вступить на нее, какой-то тайный голос удерживает его. Казалось бы, все — природные влечения, симпатии, здравый смысл, даже ясно осознанная определенная цель — зовет его на эту дорогу, а между тем его душа не может стряхнуть с себя необъяснимое влияние неизвестно откуда исходящего давления неведомой силы, не пускающей его туда, куда он был намерен идти. И потом всегда оказывается, что, если б он пошел по той дороге, которую выбрал сначала и которую, по его собственному сознанию, должен был выбрать, она привела бы его к гибели... В минуты колебания смело следуй внушению внутреннего голоса, если услышишь его, хотя бы, кроме этого голоса, ничто не побуждало тебя поступить так, как он тебе советует.
• Человек — создание по меньшей мере недальновидное, особенно когда сам берется утверждать, что счастлив, или полагает, что может жить своим умом.
• Человеку не хватает мудрости успокоиться на достигнутом.
• Страх— болезнь, расслабляющая душу, как расслабляет тело физический недуг.
• Страх опасности всегда страшнее опасности, уже наступившей, и ожидание зла в десять тысяч раз хуже самого зла.
• Такова уж человеческая натура: мы никогда не видим своего положения в истинном свете, пока не изведаем на опыте положения еще худшего, и никогда не ценим тех благ, какими обладаем, покуда не лишимся их.
• Что является спасением для одного, губит другого.
• Обмануть дьявола не грешно.
• ...Остаться без друзей — самое горшее, после нищеты, несчастье.
• Самая высокая степень человеческой мудрости — это умение приспособиться к обстоятельствам и сохранять спокойствие вопреки внешним угрозам.

0

6

«Робинзона Крузо» - самый знаменитый роман Даниеля Дефо.

Робинзон Крузо

«Робинзо́н Кру́зо» (англ. Robinson Crusoe) — роман Даниэля Дефо, впервые опубликованный в апреле 1719 года, названный по имени главного героя. Полное название произведения звучит как «Жизнь, необыкновенные и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего 28 лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки близ устьев реки Ориноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля кроме него погиб, с изложением его неожиданного освобождения пиратами; написанные им самим». Эта книга дала начало классическому английскому роману и породила моду на псевдодокументальную художественную прозу; её нередко называют первым «подлинным» романом на английском языке.

Сюжет романа, скорее всего, основан на реальной истории Александра Селькирка, боцмана судна «Cinque Ports» («Сэнк Пор»). Селькирк отличался крайне неуживчивым и склочным характером, в 1704 году он был высажен по собственному требованию на необитаемый остров, снабжён оружием, продовольствием, семенами и инструментами. На этом острове Селькирк прожил до 1709 года.

В августе 1719 года Дефо выпускает продолжение «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо», а ещё год спустя — «Серьезные размышления Робинзона Крузо», но в сокровищницу мировой литературы вошла лишь первая книга и именно с ней связано новое жанровое понятие «Робинзонада».

Сюжет

Книга написана как вымышленная автобиография Робинзона Крузо[2], жителя Йорка, который мечтал о путешествиях к далёким морям. Вопреки воле своего отца, он в 1651 году покидает родной дом и отправляется с приятелем в своё первое морское плавание. Оно оканчивается кораблекрушением у английских берегов, однако это не разочаровало Крузо, и вскоре он совершил несколько путешествий на торговом судне. В одном из них его корабль был захвачен у берегов Африки берберскими пиратами и Крузо пришлось два года пробыть в плену, пока он не сбегает на баркасе. Его подбирает в море португальское судно, идущее в Бразилию, где он и обосновался на следующие четыре года, став владельцем плантации.

Желая быстрее разбогатеть, он принимает участие в нелегальном торговом рейсе в Африку за чёрными невольниками. Однако корабль попадает в шторм и садится на мель у неизвестного острова недалеко от устья Ориноко. Крузо оказался единственным выжившим из экипажа, добравшись вплавь до острова, который оказался необитаемым. Преодолев отчаяние, он спасает с корабля все нужные инструменты и припасы, прежде чем он был окончательно разрушен штормами. Он обосновывается на острове, строит себе хорошо укрытое и защищённое жилище, учится шить одежду, печь посуду из глины, засевает поля ячменем и рисом с корабля. Также ему удаётся приручить диких коз, которые водились на острове, это даёт ему стабильный источник мяса и молока, а также шкуры для изготовления одежды.

Исследуя остров в течение многих лет, Крузо обнаруживает следы дикарей-каннибалов, которые иногда посещают разные части острова и устраивают людоедские пиршества. В одно из таких посещений он спасает пленного дикаря, которого собирались съесть. Он учит дикаря языку и называет его Пятницей, так как спас его именно в этот день недели. Крузо выясняет, что Пятница родом с Тринидада, который можно увидеть с противоположной части острова, и что он был захвачен в плен во время сражения между индейскими племенами.

При следующем замеченном посещении острова каннибалами Крузо с Пятницей нападают на дикарей и спасают ещё двух пленников. Один из них оказывается отцом Пятницы, а второй — испанцем, корабль которого также потерпел крушение. Кроме него с корабля спаслись ещё более десятка испанцев и португальцев, которые находились в безвыходном положении у дикарей на материке. Крузо решает отправить испанца вместе с отцом Пятницы на лодке, чтобы привезти его товарищей на остров и совместными усилиями построить корабль, на котором они все могли бы отплыть к цивилизованным берегам.

Пока Крузо ожидал возвращения испанца с его командой, к острову прибыл неизвестный корабль. Этот корабль оказался захвачен мятежниками, которые собирались высадить на острове капитана с преданными ему людьми. Крузо и Пятница освобождают капитана и помогают ему вернуть контроль над кораблём. Наиболее ненадёжных мятежников оставляют на острове, а Крузо после 28 лет, проведённых на острове, покидает его и в 1687 году возвращается в Англию к своим родственникам, которые считали его давно погибшим. Крузо отправляется в Лиссабон, чтобы получить прибыль за свою плантацию в Бразилии, что делает его очень богатым. После этого он перевозит своё богатство по суше в Англию, чтобы избежать путешествия по морю. Пятница сопровождает его и по пути они попадают в последнее совместное приключение, когда борются с голодными волками и медведем при пересечении Пиренеев.

Продолжения

Второй роман — «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо» — менее известен; в России он полностью не издавался с 1935 по 1992 годы (только в пересказе, а последняя часть, «Робинзон в Сибири», в сокращении[3]). В нём престарелый Робинзон, посетив свой остров и потеряв Пятницу, доплыл по торговым делам до берегов Юго-Восточной Азии и вынужден добираться в Европу через всю Россию, чтобы из Архангельска отплыть в Англию.

Существует и третья книга Дефо о Робинзоне Крузо, до сих пор не переведённая на русский язык. Она озаглавлена «Серьёзные размышления Робинзона Крузо» (англ. Serious Reflections of Robinson Crusoe) и представляет собой сборник эссе на нравственные темы; имя Робинзона Крузо употреблено автором для того, чтобы подстегнуть интерес публики к этому произведению.

В продолжении романа о Робинзоне Крузо, которое недостаточно известно русскоязычному читателю, Дефо описал его приключения в Великой Тартарии и государствах, расположенных на её землях, — Китайской и Российской империи (Московии), а также быт и нравы населяющих её народов — китайцев, татар и русских (сибирских) казаков.

Значение

Роман Дефо стал литературной сенсацией и породил множество подражаний. Он демонстрировал неистощимые возможности человека в освоении природы и в борьбе с враждебным ему миром. Этот посыл был очень созвучен идеологии раннего капитализма и эпохи Просвещения. Только в Германии за сорок лет, последовавших за публикацией первой книги о Робинзоне, было издано не менее сорока «робинзонад». Джонатан Свифт оспорил оптимизм мировоззрения Дефо в своей тематически близкой книге «Путешествия Гулливера» (1727).

0

7

Последние годы жизни Даниель Дефо
провёл если не в бедности, то в отчуждении. Желая избежать конфискации имущества за долги, он ушёл из дома, оставив всё детям.

Писатель умер 24 апреля 1731 года на семьдесят втором году жизни.

Среди его эпистолярного наследства уже в XX веке обнаружена неопубликованная и недатированная рукопись, имеющая прямое отношение к теме нашего рассказа и представляющая собою, вероятно, черновик письма на имя лорда Гарлея. В ней изложена схема организации в Англии секретной службы, благодаря которой королевские министры со всех концов страны могли бы получать надёжную информацию о том, как в данный момент различные города и графства относятся к правительству: у государственного секретаря должны быть списки всех дворянских и аристократических семей каждого графства; он должен иметь сведения относительно образа мыслей и нравственности служителей церкви и мировых судей в каждом приходе; у него должен быть список наиболее видных граждан каждого города и его окрестностей с тем, чтобы знать, за какую из партий готовы эти люди подать свой голос на выборах; он должен иметь таблицу, показывающую силу влияния каждой из партий в различных районах; наконец, государственный секретарь должен иметь постоянную осведомительную службу в Шотландии. Единственным способом получения такого рода сведений, по мысли Дефо, является сеть доверенных лиц, охватывающая все части Великобритании.

0

8

ДАНИЕЛЬ ДЕФО - разведчик?

В широком смысле в понятие «разведка» входит не только то, что часто называют шпионажем, то есть добывание информации о реальном или потенциальном противнике.

Среди её других направлений существуют так называемые «активные мероприятия» — акции по навязыванию противнику и общественному мнению своих взглядов, распространение фальшивой или направленной информации и т. д. Одним из мастеров этого вида разведки и был Даниель Дефо, автор знаменитого «Робинзона Крузо» и множества других, полузабытых и малоизвестных у нас, сочинений.

Его предки, фламандцы, носившие фамилию Де Фо, иммигрировали из Фландрии в Англию в конце XVI столетия. Отец будущего писателя, Джеймс, был членом гильдии мясников и владельцем свечного заводика. Приставка «де» к его фамилии оказалась лишней, и семья носила фамилию просто Фо. Даниель вернул эту приставку лишь в тридцатипятилетнем возрасте.

Он родился в 1660 году, в самом центре Лондона, Сити. Отец был протестантом-раскольником, и Даниель не изменил этой вере. Мы упоминаем об этом, так как ему пришлось претерпеть много довольно обоснованных обвинений в двуличии, лжи и переменчивости взглядов, но он повторял, что никогда не изменял своим истинным убеждениям. Однако, оставаясь формально раскольником, фактически он спорил с ними и покинул их ряды. Вот такая сложная натура.

После смерти матери, истинной англичанки, шестнадцатилетний Даниель оказывается в пансионе, а затем в духовной академии. Его соучеником был некий Тимоти Крузо, впоследствии видный протестантский проповедник, фамилию которого писатель дал своему герою много лет спустя, когда в пятидесятидевятилетнем возрасте написал свою главную книгу.

Выйдя из академии, Дефо знал французский, испанский и итальянский языки (позже ознакомился и со «славянским, помесью польского и московитского»), вооружился знанием философии, истории, географии и даже стенографии, но занялся, как и отец, торговлей. Он посетил Францию, Италию, Испанию и Португалию, побывал в руках у пиратов. В конце концов прогорел, брался за много дел, в том числе и за разведение мускусных кошек (их выделения используются в парфюмерии), но снова разорился. «Тринадцать раз становился богат и снова беден», — говорил о себе Дефо. В конце концов он попал в вечное услужение сильным мира сего. Обычным состоянием для него стала подпольно-секретная жизнь и положение человека, неуважаемого в обществе. В одной из биографий он назван «торговцем, памфлетистом и шпионом».

Одно время Дефо был приближённым голландского принца Вильгельма Оранского, ставшего английским королём Вильямом III. Он воспрял, восстановил своё состояние, приобрёл влиятельного патрона Роберта Гарлея, министра двора. Но король, упав с лошади, разбился и умер. Его место заняла королева Анна. К этому времени Дефо стал автором двух политических памфлетов, написанных столь парадоксально, что не сразу можно было понять, против кого и за кого он выступает — против протестантов-раскольников или за них. На Дефо обрушились и раскольники, и правоверные протестанты. Ему пришлось полгода скрываться. В результате он был пойман и приговорён к позорному столбу. Казнь хоть и символическая, но опасная: голова и руки просунуты в колоды, прикреплённые к столбу, в несчастного кидают мусор, камни и нередко забивают до смерти. Три дня, 29, 30 и 31 июля 1703, года по несколько часов стоял Дефо на трёх лондонских площадях. Но он имел и сторонников, внимательно прочитавших памфлеты, к его ногам бросали цветы.

В это время и вмешался в дело лорд Гарлей. Он решил заполучить Дефо к себе в помощники. При его поддержке Дефо получил не только королевское помилование, но и дотацию. Дефо был нанят на службу, в его обязанности входило продвижение в печать взглядов правительства, независимо от того, каковы будут состав кабинета и его политическая линия.

В 1704 году стала выходить в свет собственная газета Дефо «Обозрение», которая просуществовала девять лет. Газета субсидировалась правительством, важную роль в котором играл лорд Гарлей. Формально он и Дефо принадлежали к разным лагерям. Лорд был «человеком Анны», то есть тори, консерватором. Дефо склонялся к вигам, либералам, представлявшим интересы буржуазии.

Дефо сохранял в своей газете относительную свободу. Он преподносил читателям то, что хотел лорд Гарлей, но так, как считал нужным он сам. Иногда казалось, что его высказывания не совпадают с интересами правительства, но это только на первый взгляд.

Осенью 1706 года Дефо получил от лорда Гарлея первое серьёзное задание. Он выехал в Эдинбург, столицу Шотландии, которая в то время была независимой страной. Дефо должен был разобраться в обстановке в стране и провести с помощью своей газеты те самые «активные мероприятия», о которых мы говорили вначале.

Забегая вперёд, отметим, что всего с 1706 по 1714 год Дефо совершил семнадцать разведывательных поездок, что само по себе по тем временам, учитывая средства транспорта, состояние дорог и опасности, подстерегавшие путника, было немало.

Вот как сам Дефо сформулировал своё первое задание (из его письма к Гарлею):

1. Быть в курсе всего, что предпринимается различными группировками против нашей унии, и стараться помешать их попыткам.

2. Беседуя со здешними жителями, а также с помощью других доступных способов склонять сознание людей в пользу единения.

3. Опровергать в печати всякие выступления, порочащие идею союза, самих англичан, английский двор во всём, что касается того же союза.

4. Устранять всевозможные подозрения и беспокойства у людей относительно каких-то тайных происков против шотландской церкви.

В другом письме Гарлею Дефо сообщал уже о том, как он выполняет своё задание.

«Хотя я ещё и не могу поручиться за успех, — пишет он из Шотландии, — но, надеюсь, самый образ моих действий не заставит вас пожалеть, что вы облекли меня своим доверием, послав меня сюда. Свои первые шаги я совершил вполне удачно в том отношении, что никто меня и не подозревает в каких-либо английских связях. С пресвитерианами и раскольниками, с католиками и беззаконниками общаюсь я, мне кажется, с неизмеримой осмотрительностью. Льщу себя мыслью о том, что вы не станете осуждать моего поведения. У меня есть верные люди во всяком кругу. И вообще с каждым я говорю на подобающем языке. С купцами советуюсь, не завести ли мне здесь торговлю, как строятся тут корабли и т. п. От юриста мне нужен совет по части приобретения крупной недвижимости и земельного участка, поскольку я, видите ли, намерен перевезти сюда мою семью и жить здесь (вот на какие средства, бог ведает!). Сегодня вхож я в сношения с одним членом парламента по части стекольной промышленности, а завтра с другим говорю о добыче соли. С бунтовщиками из Глазго я рыботорговец, с абердинцами — шерстянщик, что же касается жителей Перта или западных областей, то мой интерес для них — полотно, а по существу разговора речь всё-таки сводится к унии, и будь я не я, но чего-нибудь всё-таки добьюсь».

В Шотландии не всегда было безопасно — однажды толпа на улице чуть не прибила его только потому, что услышала английскую речь. Могло быть и хуже. Один из современников вспоминал: «Если бы только стало известно, что он шпионит, мы бы разорвали его на куски».

Дефо временно перенёс в Эдинбург издание своего «Обозрения», и оно выходило там по два-три раза в неделю. В нём Дефо, как единственный автор, выступал во всех жанрах — печатал стихи, очерки, статьи о пользе унии. Дефо выступал то под своим именем, то как Александр Голдсмит, он же Андре Моретон, он же Клод Гийо.

Весной 1707 года миссия Даниеля Дефо блестяще завершилась: парламент двух народов стал единым.

Министр Годольфин, подыскивая чиновников в таможенную службу Шотландии, предложил кандидатуру Дефо. Лорд Гарлей дал согласие, но самому Дефо посоветовал отказаться от неё и по-прежнему быть его специальным осведомителем.

Вскоре после возвращения Дефо из Шотландии в Лондон произошли перемены. Лорд Гарлей ушёл в отставку, и его сменил Годольфин. Дефо с облегчением думал о том, что «служба короне», которая его тяготила, на этом закончится. Но не тут-то было. Гарлей сказал, что Дефо должен остаться на своём посту. Выхода не было: он оставался в долговой кабале у правительства.

Годольфин представил Дефо королеве. Присягнув ей на верность, он снова отправился в Шотландию, где ему приказали следить за сторонниками короля Якова Стюарта, якобитами. Он начал выполнять свою миссию, а в Лондоне вернулся к власти Гарлей. Он снова выручил Дефо из тюрьмы, в которую тот попал в третий раз в 1713 году за неуплату долгов. Это случилось уже в Лондоне.

На другой день после освобождения Дефо вновь арестовывали, на этот раз по требованию российского посольства, на основании того, что в одной из статей он обозвал Петра I «сибирским медведем». Дефо вынужден был извиниться.

Дело было замято, но через неделю он вновь был арестован, да не по пустяку, а по обвинению в государственной измене. Он опубликовал в своей газете памфлеты «А что если королева умрёт?» и «Вдруг придёт претендент?» Они были расценены как подстрекательство к мятежу и попытку накликать смерть королевы Анны, которая действительно была больна.

Гарлей вновь заступился за Дефо. Но сам он в это время ждал кончины королевы и вёл двойную игру: как и все лица, близкие к трону, решал вопрос, на кого из возможных наследников делать ставку.

После смерти Анны и воцарения представителя Ганноверской династии Георга I (немца, не знавшего ни слова по-английски) самого Гарлея бросили в Тауэр. И Даниель Дефо отдал ему свой долг, описав деяния Гарлея в трёх томах. Они содержали серьёзнейшие материалы, почерпнутые из секретных источников, историю министерских интриг, благородную роль Гарлея.

В 1717 году правительству из разных источников (возможно, и от Дефо) стало известно, что якобиты замышляют новое восстание, нити которого тянулись в шведское посольство. Шведский король тотчас стал мишенью враждебных выпадов со стороны англичан. Дефо предложил свой проект обуздания шведов, в том числе и их короля. За девять лет до этого, в 1708 году, Карл XII предал колесованию Ливонского дворянина Паткуля, агента Петра Великого. Дефо вспомнил об этом случае и с молниеносной быстротой написал памфлет, представлявший собой якобы оригинальный перевод брошюры некоего пастора, будто бы присутствовавшего при последних часах жизни Паткуля и его казни. Он был полон выпадов против Карла XII.

Шведский посол граф Юлленборг потребовал, чтобы распоясавшийся критик его монарха понёс суровое наказание. Но английские власти так и «не смогли» обнаружить его. Ещё в 1713 году газета «Обозрение» закрылась, и с этого времени Дефо якобы только редактировал журнал «Торговец», а в действительности писал полемические статьи в двадцати шести газетах и журналах самых разных направлений. Соответственно и его статьи носили противоречивый характер. В одной газете он излагал своё мнение, в другой нападал на него, в третьей издевался над автором второй статьи, в четвёртой… и т. д. Вот что он сам сообщал по этому поводу.

«Под видом переводчика иностранных новостей, — рассказывал Дефо заместителю нового государственного секретаря Сантерленду в письме от 26 апреля 1718 года, — я вошёл с санкции правительства в редакцию еженедельной газеты некоего господина Миста с тем, чтобы держать её под скрытым контролем, не давая ей возможности наносить какой-либо ущерб. Ни сам Мист, ни кто-либо из его сотрудников не догадывался, каково моё истинное направление… Благодаря такому же контролю, проводимому мной, и еженедельный „Дневник" и „Дормерова почта", а также „Политический Меркурий", за вычетом отдельных промахов, считаясь печатными органами тори, на самом деле будут полностью обезврежены и лишены какой-либо возможности нанести ущерб правительству».

Однажды типография Миста подверглась набегу и обыску: искали оригинал опубликованного в газете антиправительственного письма, подписанного «Сэр Эндрю Политика». На допросе Мист присягнул, что письмо написано Даниелем Дефо. Но об этом письме знал лорд Сандерленд от самого Дефо, и дело было замято. Мист, по заступничеству Дефо, был выпущен из тюрьмы. В дальнейшем Дефо ещё дважды спасал Миста от ареста.

Всё же, узнав об истинной роли Дефо, Натаниел Мист бросился на него с оружием. Тот отбился и даже ранил Миста. Однако был опозорен и отторгнут от журналистики и политики. Это случилось в 1719 году. К счастью для читающего человечества. Потому что в эту зиму Дефо за два месяца создал своего «Робинзона Крузо». Успех был колоссальным, и Дефо приступил к следующему произведению. Один за другом из-под него выходят романы, в том числе знаменитые «Моль Фландерс» и «Роксана», а также «Беспристрастная история Петра Алексеевича».

Несколько лет Дефо мирно жил в своём богатом доме, иногда ссорился с соседями (в суде рассматривался «иск Де Фо относительно убытка, нанесённого при попытке прелюбодеяния жеребца гнедой масти, принадлежащего означенному Де Фо, и бурой кобылки капитана Витта») и писал, писал…

0

9

Шпион, написавший «Робинзона»

Прежде чем стать писателем, Даниэль Дефо был и авантюристом, и разведчиком, и, как сказали бы сегодня, политтехнологом...

http://s9.uploads.ru/t/nSKFj.gif

Крючковатый нос, острый подбородок, серые глаза и темные волосы, невысокий рост. Модный парик, большая бородавка у уголка рта. Таков портрет человека, благодаря которому ни много ни мало была создана Великобритания. Его звали Даниэль Дефо. И хотя мы знаем его как писателя, прославившие его произведения он написал уже во второй половине жизни, а вот первую прожил как авантюрист, шпион, политтехнолог и… блоггер  - хоть и было на дворе начало XVIII века.

«Судьба хранит меня» 

Дефо родился в Лондоне. Это известно. Но точную дату и место назвать нельзя – записи сгорели в Великом Лондонском пожаре. В этом пожаре в городе выгорело почти все – целые районы с церквями и  церковными архивами, но дом Дефо остался невредим вместе в двумя соседними строениями. Незадолго до пожара по Лондону прокатилась великая  эпидемия чумы – погибли сотни тысяч людей, но семьи Дефо смерть не коснулась.

Правда, Дефо тогда вообще не существовало, а была торговая лондонская семья по фамилии Фо – мама англичанка, папа – голландец, мясник, трезвенник, сын осевшего в Лондоне ткача-эмигранта, уехавшего в Англию по религиозным соображениям. Семья набожная, пресвитерианская. Пуританам тогда в Лондоне жилось не лучше, чем католикам, но все же лучше, чем где бы то ни было. В Кембридж и Оксфорд Даниэлю как пресвитерианцу дорога была закрыта, но мальчику дали хорошее образование – его готовили в пасторы. Он много часов проводил в религиозных разговорах и дискуссиях. Библия и пуританский священник-школьный учитель (прекрасный ритор, веривший, однако, в то, что аисты проводят  зиму на Луне) наложили отпечаток на все его литературное творчество в будущем. А заложенная в детстве вера в своевременное и непременное вмешательство Божественного Провидения проходит красной нитью как через его литературные произведения, так и через всю его жизнь. Но не судьба, а он сам в данном случае сделал свой выбор.

Впрочем, до этого еще было далеко. Экономика и дальние страны были его увлечением. Он писал эссе на экономические темы и торговал как брокер чулками,  табаком, вином, устрицами, и позже открыл кирпичный бизнес. Он объехал всю Европу, наделал долгов, женился на девушке из купеческой семьи и получил серьезное приданное (почти 4 тыс. фунтов в те времена, когда сельский учитель получал шесть фунтов в год, были состоянием), потратил это приданное (несмотря на это брак длился 47 лет), наделал шестерых детей (которые никогда не стали ему близки) и снова долгов, был судим не менее 8 раз... Возможно, если бы он следовал тем мудрым советам, которые давал в своих экономических эссе, он был бы удачливее и не дошел бы того, чтобы его собственная теща теряла 400 фунтов  в одной из его торговых сделок, а долги не отпускали его до конца его дней. Но это была бы совсем иная судьба, и кто знает, какую сторону заняло бы Провидение в этом случае. В сущности, самое меньшее, что мы можем потерять в жизни, - это наши собственные деньги. 

Были и оправдательные обстоятельства  - политическая нестабильность, обилие литературной работы...  В 1692 г. Дефо грозило банкротство после того, как во время военных действий с Францией на море сгинули его корабли с товаром. Чтобы избежать позора долговой тюрьмы Дефо под чужим именем уехал из Лондона, добился пересмотра условий выплат по долгам, но, увы, в течение следующих десяти лет вынужден был по процентам отдать почти все, что имел.

Впрочем, не считаясь с обстоятельствами, долгами, банкротствами и постоянными отсутствиями дома, Дефо всегда считал себя благопорядочным, солидным, семейным мужчиной  из среднего класса и писал эссе на темы, какой должна быть семейная жизнь.

... До службы королю и Отечеству

Главной страстью его жизни были, видимо, политика и литература. Всего через год после свадьбы Даниель Дефо уже принимал участие в военных действиях против католиков и католического короля Джеймса Второго. Восстание было разгромлено, четверо его одноклассников были отправлены на галеры, но он – да здравствует всемогущее Провидение! – избежал этой участи и участвовал в торжественной встрече нового короля в Англии – голландского протестанта Вильгельма Оранского.

            «Свой» человек на троне – обстоятельство немаловажное. В лице короля Вильгельма он получил покровителя и ценителя таланта. Говорят, что именно Оранский помог Даниэлю Дефо избежать позора банкротства. Несомненно, что именно король дал ему государственные должности – начальника по сбору налогов на стекло, а затем распорядителя доходов от лотереи. У Дефо открылись крылья за спиной – ныне он тайный советник короля и его ведущий памфлетист.   

Короли в то время не правили долго. Короля-заступника уже не было на белом свете, когда Дефо написал ироничный памфлет на тему церкви и веры. Пуритане не поняли юмора и решили, что Дефо говорит всерьез, тори поняли юмор – и обиделись. Дефо бежал, но был предан осведомителем. Автора судили, приговорили к трем дням у позорного столба – говорят, почитатели его таланта приносили ему цветы к месту наказания. Последовавшее за этим тюремное заключение было прервано вмешательством новой королевы Анны, которой потребовались «почетные, но секретные услуги», которые ей мог бы оказать Даниэль Дефо.

Высочайшее вмешательство было осуществлено деликатно. Королева простила Дефо, а поскольку за это время его кирпичный бизнес в очередной раз потерпел убытки и горе-предпринимателю снова грозила долговая тюрьма, то поручителем стал Роберт Харли, граф Оксфордский, бывший виг, а затем тори и вскоре главный министр королевы Анны (термин «премьер-министр» тогда еще не существовал) . Он заплатил залог в тысячу фунтов, и Дефо обрел свободу и призвание. Теперь его задачей было путешествовать по стране и измерять накал политических страстей в регионах. Одновременно он начал издавать умеренную газету «Ревью» - куда только за первый год ее существования год Дефо написал полмиллиона слов, как было подсчитано его биографом Уэллсом.

Реакционные семидесятые – лихие девяностые

Несколько слов об Англии 17 века, в которой жил Дефо. Юные годы его прошли в атмосфере расцвета наук, создания обсерваторий и составления реестров деревьев, но те же 70-е были не только временем научного развития, но и эпохой политической реакции, когда по специальному парламентскому акту любая политическая критика признавалась нарушением священной присяги на верность королю, религиозные противники были ущемлены в гражданских правах, а кофейные дома – главное место встреч и разговоров публики - находились под угрозой закрытия. С 1662 г. существовавший закон о лицензировании газет говорил об ответственности за соответствие текстов нормам добропорядочной жизни, количество мастеров-печатников в стране было ограничено до 20 человек, а специальные чиновники имели право захватить и уничтожить тираж. Ничто не могло выйти из печати без специального лицензирования.

Однако бурные 90-е пришли на смену реакционным 70-м. Процветает Вест- Индийская компания, открылся Банк Англии. Англию опьяняет свобода слова – в 1695 г. отменяется лицензирование и цензура. Кафе и трактиры были наполнены слухами и призывами - как сегодняшние социальные сети. Во многих кафе, если клиент покупал чашку кофе за пенни, то ему давали почитать свежие газеты и листки, полные политических слухов и сплетен. Памфлеты Дефо в кафе были популярны, как блоги Другого, печатались с удивительной скоростью и большим тиражом, становились предметов обсуждения в тех же кафе.

Когда на английском дворе бушевали лихие 90-е (XVII века), каждый день рушились  политические карьеры, создавались или испарялись невероятные состояния, а человеческая жизнь была еще короче и не так много стоила. По исследованиям статистика Грегори Кинга, современника Дефо, в этот период значительно выросла разница между богатыми и бедными, и 63 проц. населения жили за чертой бедности.

На севере, в Шотландии, было неспокойно. Горцы не поддерживали новую династию на троне, и, как говорят, сам король отдал указание примерно наказать один из кланов: в далеком горном ущелье Гленко все члены клана Макдональдсов младше 70 лет были убиты находившимися на королевской службе солдатами из клана Кэмпбеллов. Впрочем, это так и осталось не доказанным. Когда же шотландская экспедиция, направившись в Америки, намереваясь прорыть канал в Панаме, попала в беду (началась эпидемия малярии), то по высочайшему распоряжению английские переселенцы не оказывали помощи вновь прибывшим.

Шотландия, которая на протяжении веков существовала как отдельное государство, уже почти 100 лет была объединена с Англией единой королевской властью – с того времени как шотландский король Джеймс Шестой, сын Марии Стюарт, взошел после смерти королевы Елизаветы Первой на престол в Лондоне. Но, несмотря на объединенную монархию, в Шотландии правил свой парламент, и единого государства на острове не существовало. Игра против шотландцев шла рука об руку с мечтой об объединении  территорий. Именно Дефо предстояло осуществить великую миссию - создать Великобританию (прошу не путать с Соединенным Королевством Великобритании и Ирландии, которое появилось позднее).

  Глава разведки, которой не существовало

О Дефо часто пишут, что он, дескать, был главой британской разведки того времени. Но официально МИ-6 появилась в Британии в 1909 году. А тогда в XVII веке были просто личные секретные поручения от имени королевского дома для обеспечения безопасности государства. И головная боль  – ведь эту деятельность надо было финансировать, а значит, сообщить о ней парламенту и тем самым сделать тайное явным. Можно было оплатить какие-то расходы из доходов от частной коммерческой деятельности королевского дома. Например, от участия в Вест-Индийской компании. Можно было попытаться «замаскировать» подобные расходы и провести их через парламент как необходимые бюджетные траты. Однако дать официальный титул «начальника» того, чего на бумаге не существовало, увы, невозможно.

Это не умаляет, однако, «исторической» роли Дефо. Его донесения поступали на самый высокий уровень власти и содержали важные политические и экономические данные и выводы.  И оплата его труда на благо отчества, как свидетельствуют сохранившиеся записи, была выше, чем заработки Джонатана Свифта, также привлеченного к секретной деятельности.

Кстати, о свидетельствах. При всей секретности миссий Дефо, мы знаем о них не так мало. Во-первых, благодаря тому, что многое отразилось впоследствии в его литературных произведениях, а во-вторых (или, может быть, все же, во-первых), благодаря тому, что шеф Дефо, Роберт Харли был страшным педантом и имел обыкновение хранить все бумаги, которые попадали ему в руки. Так, из 251 документа в  опубликованном эпистолярном наследии Дефо 193 письма были  извлечены из архива Харли, хранящегося в Британской библиотеке. Мы знаем, куда ездил Дефо, с кем встречался, какими методами действовал и какие суммы за это получал.

Однако остается один вопрос: чем была разведывательная деятельность  для будущего автора Робинзона - зовом сердца и стремлением осуществить политические стремления или же он просто отрабатывал свои многочисленные долги, получая деньги за то, что ему поручали? У обеих точек зрения есть сторонники. Одни говорят, что Дефо неслучайно привлек внимание Харли, что писал ему предложения о том, как можно организовать разведывательную службу с разветвленной агентурой, с досье на дворян и простолюдинов, подрывной деятельностью газет и подметных листов. Отсюда – портрет человека с определенным политическим видением и твердыми принципами. Другие источники – например, переписка Дефо по поводу пенсии и оплаты за труды – рисуют человека, достаточно униженно просящего не забыть о его насущных нуждах. А может быть, есть и третья позиция - он просто был авантюристом, чувствующим себя «на коне» оттого, что вершил судьбу страны. Когда б мы знали из какого сора... вырастают такие явления как Великобритания.

Свой среди чужих

Самое известное и важное из всех заданий Дефо - разведать, как отреагируют шотландцы, если корона объявит о ликвидации шотландского парламента и переходе территории в правление Вестминстера. Взбунтуются они или нет? И если есть шанс бунта, то можно ли его минимизировать?

Шотландия встретила Дефо шумом и гамом средневекового Эдинбурга, гневом местных газет, оплакивающих недавние жертвы шотландцев на севере и в Америках. Англию проклинали и ненавидели. Маленькая кучка юнионистов – сторонников объединения с Англией – была непопулярна. Юнионисты считали, что объединение сделает Британию сильнее перед лицом континентальной угрозы, альтернативой же может стать кровопролитная война.

Пуританин, журналист, пострадавший в Англии, Дефо был не только по-доброму принят в пресвитерианской Шотландии, он немедленно стал советником в Верховном собрании шотландской церкви, а кроме этого, советником комитетов шотландского парламента. «Он был шпион среди нас», – писал один из юнионистов, признавая при этом, что никто не мог этого заподозрить.

Деятельность Дефо была многосторонней. Пользуясь своим положением советника, он писал записки и трактовал предложения англичан, забывая о важных, но «неудобных» аспектах, формировал пакеты документов для обсуждения и разделял связанные друг с другом вопросы, чтобы их уязвимость не была очевидна. В качестве журналиста он выступал в газетах как под своим именем, аргументируя умеренную позицию, так и под чужими именами, сталкивая возможных союзников. Историки до сих пор иногда цитируют выступления, написанные Дефо от имени шотландцев, считая эти публикации «народным мнением» той эпохи. Как он сам писал в донесениях, «я с каждым нахожу общий язык»: он говорил с учеными об истории англо-шотландских отношений, о переводах библии - со священниками, о новых сельскохозяйственных методах в Англии - с помещиками и о передовых дизайнах кораблей - с моряками.

После активного отказа от идеи союза с Англией в течение двух лет к 1706 г. в Шотландии начались серьезные обсуждения этой перспективы. Союз был провозглашен в 1707 году. Бунта не последовало. В 1709 году Дефо написал книгу «История объединения Великобритании», в которой вновь использовал подлинные документы, перемежая их с фальсификациями. Книга, кстати, считалась долгое время абсолютно достоверной и повлияла на исследования поколений историков.

Добившись объединения, Дефо не спешил уезжать и пользовался уже для иных целей контактами, установленными в первые годы. Он еще шесть лет прожил в Эдинбурге: ввозил в Шотландию эль и вино, участвовал в общественных дружинах, которые патрулировали улицы, где еще недавно бушевала толпа, и даже заказал скатерть у местных ткачей, на которой был выткан флаг объединенной Британии.

Говорят, что свою деятельность секретного агента он не оставлял еще многие годы. Но, казалось,  главная задача его жизни выполнена.

Писатель в отставке?

Ему было почти 60, когда он произвел на свет свое главное  дитя – книгу о приключениях Робинзона Крузо. Прототип главного героя - шотландский паренек из рыбацкой деревни Лоу Ларго, где в шторм волны заливают кусты лаванды у маленьких домиков. Эта книга принесла Дефо известность, которой не принесла ему служба разведчика. Впрочем, вспомним Яна Флеминга или Джона Ле Карре...

Дефо ввел в журналистику жанр интервью и считается одним из родоначальников романистики в английской литературе. Ушедший в отставку разведчик продолжал много писать на досуге. Из многих и часто неизвестных широкому читателю произведений мы узнаем о Дефо столь же много, сколько из сохранившихся документов. Герои произведений Дефо переживают многие обстоятельства его жизни. Они теряют и приобретают состояния, счастливо избегают смерти во время стихийных бедствий.

Не связанный ни с одной партией или политическим кругом, Даниэль Дефо, казалось бы, был свободен в выборе того, на чью сторону встать в спорных вопросах того времени. И, наверное, он был бы честным человеком, но, как говорится, обстоятельства не позволяли это постоянно демонстрировать. В Англии он публично агитировал за то, что «глас народа – это глас Божийа», а в Шотландии боролся именно с проявлениями этого голоса – активными протестами простых шотландцев против объединения. Вальтер Скотт восхищался тем, что Дефо умел воссоздать видимость реальности, но писатель часто делал это в журналистике с помощью мистификаций и подтасовок фактов. Гуманист, он не выступал против рабства, а наоборот создал, по словам Джойса, «образ британского колониалиста» в виде работорговца Крузо. Любимый герой английского агента Дефо – капитан Джек из одноименного романа – принимает сторону шотландцев, борющихся против Англии. «Роксана» и «Молл Фландерс», истории женщин-авантюристок разного социального происхождения, но ведущих далеко не праведную жизнь, написаны так, что вызывают симпатию к героиням. Однако сам Дефо одобрял закон Шотландии о казни через повешение женщин, замешанных в адюльтере.

Дефо, писатель, шпион, авантюрист, был человеком принципа – но эти принципы, как, увы, бывает у людей определенной профессии, постоянно менялись.

Автор статьи Оксана Петрунько

0

10

http://s9.uploads.ru/t/U1uzc.jpg
Даниэль Дефо - писатель, журналист и разведчик

Все исследователи, детально изучавшие творчество английского писателя Даниэля Дефо, отмечают удивительный реализм его произведений - имеется в виду не реализм самих сюжетов, по большей части вымышленных, а реализм в описании различных мелких деталей и подробностей.

Если герои Дефо и их приключения, в большинстве случаев, вымышленные, то описание окружающей обстановки, природы, кораблей, маршрутов путешествий, одежды, оружия, даже условий содержания в тюрьме - всё это описано исключительно точно, и фактические ошибки встречаются лишь в единичных случаях.

Реализм произведений Даниэля Дефо (а его книги можно скачать бесплатно с помощью нашего сайта), объясняется ни чем иным, как его основной профессией - дело в том, что Дефо был разведчиком, и даже не рядовым разведчиком, а руководителем английской разведывательной службы в начале XVIII века.

Биография Даниэля Дефо была очень бурной, наполненной различными событиями и захватывающими сюжетами, и если написать книгу "Жизнь и удивительные приключения Даниэля Дефо", она получится не менее интересной, чем его собственные книги. Однако за неимением места изложим основные события его биографии в более краткой форме.

Даниэль Дефо, портрет Даниэль Дефо (очень часто пишут также Даниель Дефо, по-английски - Daniel Defoe), родился в сентябре 1660 года в Лондоне. Точная дата его рождения не известна, так как церковно-приходские книги, где была запись о его рождении и крещении, сгорели во время грандиозного Лондонского пожара 1666 года, когда выгорел почти весь город.

Отец Даниэля Дефо был по профессии мясник, а по национальности - фламандец (дедушка Даниэля Дефо в конце XVI века эмигрировал в Англию из Фландрии - южной части Нидерландов). Мать Даниэля Дефо была коренной англичанкой.

В 1665 году в Лондоне разразилась эпидемия чумы, вошедшая в историю как "Великая лондонская чума". От болезни умер каждый пятый житель Лондона, но семейство Дефо не пострадало. Впоследствии Даниэль Дефо написал книгу об этой эпидемии и условиях жизни в охваченном чумой Лондоне - "Дневник чумного года".

В 1668 году, когда Даниэлю было 8 лет, его мать умерла, и отец отдал его учиться в школу-пансион при Диссентерской духовной академии в лондонском пригороде Ньюингтоне (диссентеры - одно из направлений английского протестантизма, по сути эта академия представляла собой протестантскую духовную семинарию).

Даниэль Дефо сначала закончил школу, а потом и саму Ньюингтонскую академию, и собирался стать протестантским священником (пастором), однако затем он передумал, и в 1680 году занялся торговлей.

По торговым делам Даниэль Дефо объездил почти всю Европу, знал множество иностранных языков. Есть сведения, что Дефо знал русский язык, и хотя в самой России он никогда не был, всё же изучил нашу страну очень тщательно.

В книге "Дальнейшие приключения Робинзона Крузо" Даниэль Дефо описывает в том числе и поездку Робинзона по Дальнему Востоку и Сибири, и с точностью до деталей описывает природные условия, маршруты и сроки путешествий по Сибири в тогдашних условиях. Учёные-историки никаких ошибок в описании Сибири у Дефо не нашли.

Кроме того, Дефо видел русского царя Петра I, который в 1698 году приезжал в Лондон в составе "Великого посольства". Впоследствии Д. Дефо написал книгу "История Петра Алексеевича" (на русский язык эту книгу до сих пор не перевели).

А в 1720 году Даниэль Дефо, находясь в Париже, познакомился с учившимся там по указу царя Абрамом Петровичем Ганнибалом - предком Александра Сергеевича Пушкина.

Во время своей торговой деятельности Даниелю Дефо пришлось познакомиться и с пиратами. В 1683 году корабль, на котором плыл Д. Дефо, был захвачен алжирскими корсарами, однако через день пленных англичан освободил британский сторожевой фрегат.

В книге "Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо" есть эпизод, когда корабль, на котором плыл Робинзон, захватывают корсары-мусульмане - этот эпизод не только списан с натуры, но и выстрадан писателем, что называется, на собственной шкуре.

После личной встречи с морскими разбойниками Дефо заинтересовался пиратской темой, и впоследствии написал роман "Жизнь и пиратские приключения славного капитана Сингльтона", в котором очень подробно описал повседневную жизнь пиратов.

Однако писатель не ограничился художественной литературой, и в 1724 году Даниэль Дефо (под псевдонимом Чарльз Джонсон) написал документально-историческое исследование "Всеобщая история пиратов".

И если капитан Сингльтон был пиратом вымышленным, то во "Всеобщей истории пиратов" Д. Дефо пишет про реально существующих людей, причём все факты, изложенные в книге, являются подлинными - это подтверждает анализ документов из английских архивов.

Однако не будем забегать вперёд. Так удачно начавшаяся, торговая карьера будущего писателя Даниеля Дефо завершилась крайне неудачно - в 1690-х годах он занял в долг крупные денежные суммы, и построил кирпичный завод, однако бизнес не пошёл, завод обанкротился, и Дефо оказался в долгах как в шелках.

Расплатиться с кредиторами Дефо не мог до самой смерти. Его неоднократно сажали в тюрьму за неуплату долгов, и таким образом он познакомился с жизнью лондонского "дна" - убийц, воров, мошенников, сутенёров, проституток, профессиональных нищих.

После банкротства Даниэль Дефо завязывает с бизнесом, и начинает профессионально заниматься журналистикой. Ещё в 1690-м году он начал писать статьи в лондонскую газету "Афинский Меркурий", а с 1692 года журналистика становится для него основным родом деятельности.

Именно Даниэль Дефо стал основоположником криминальной, экономической и политической журналистики. Если раньше английская пресса напоминала по содержанию школьные стенгазеты, и не пользовалась никаким авторитетом, то Даниэль Дефо совершил в журналистике настоящую революцию - он стал писать о том, о чём людям действительно было интересно читать.

Даниель Дефо проявил себя как блестящий публицист - он писал статьи по самым животрепещущим вопросам и актуальным событиям экономической и политической жизни.

Кроме того, Д. Дефо стал родоначальником жанра интервью - он публикует интервью с самыми разными людьми, в том числе впервые в истории он выносит на страницы газет криминальную тему - он не только сообщает о громких преступлениях, но и публикует даже интервью со знаменитыми лондонскими преступниками.

Например, Даниэлю Дефо давал интервью знаменитый лондонский вор Джек Шепард. Кстати, в культовом американском телесериале "Lost" ("Остаться в живых") одного из главных героев тоже зовут Джек Шепард. Но если киношный Джек Шепард был сугубо положительным героем, то на реальном Джеке Шепарде, как говорится, клейма было негде ставить.

В конце 1690-х годов Д. Дефо начинает заниматься политической сатирой, пишет и издаёт памфлеты - маленькие сатирические брошюры, в которых едко высмеивает власть предержащих.

Надо сказать, что в ту пору королём Англии был Вильгельм III Оранский - бывший штатгальтер (правитель) Нидерландов - исторической Родины Даниэля Дефо. Многие английские аристократы королём были недовольны, и профинансировали выход памфлета "Иностранцы", где высмеивался король-чужеземец, плохо говоривший по-английски.

Тогда, как бы в ответ, Даниэль Дефо в 1701 году пишет поэму "Чистопородный англичанин", в которой он английских аристократов "разделал под орех", и доказал, что среди аристократов не только нет чистокровных англичан, но они даже и аристократами в действительности не являются, а все их пышные титулы в действительности куплены на ворованные деньги. Причём всё это в стихотворной форме, например:

    Британец чистокровный - я в это верю еле!
    Насмешка - на словах, и фикция - на деле!
    При чём тут рыцари - их нет у англичан!
    Бесстыдством, золотом здесь куплен пэров сан!

Книги в ту пору издавались тиражами в несколько сотен экземпляров, тысяча экземпляров была уже пределом мечтаний. Однако поэма "Чистопородный англичанин" была издана гигантским для того времени тиражом - 80 000 экземпляров!

Даниэль Дефо после этого приобрёл всенародную известность, и если раньше кто-то не читал его статьи в газетах, то "Чистопородного англичанина" прочитали все, кто умел читать, нередко эту книжку покупали в складчину и передавали из рук в руки.

Народ был в восторге, зато "аристократы" просто задыхались от злобы, но сделать ничего не могли - поэма понравилась королю, и он взял её автора под своё покровительство.

Однако в следующем 1702 году Вильгельм Оранский умер, по официальной версии - из-за того, что упал с лошади. Трудно сказать, был ли это несчастный случай, или всё было подстроено. Королевой стала Анна, дочь свергнутого Вильгельмом Джеймса Стюарта, и Дефо лишился покровителя, оставшись беззащитным перед гневом озлобленных лордов.

Однако писатель не собирался сдаваться, и выпустил ещё один нашумевший памфлет - "Простейший способ разделаться с диссидентами", в котором высмеивалась религиозная нетерпимость аристократии. Но в этот раз он был осторожнее, и издал памфлет под псевдонимом.

Даниэль Дефо у позорного столба Однако полиция вычислила автора, и Дефо был арестован. 29 июля 1703 года Даниель Дефо был прикован к позорному столбу.

Что из себя представляет позорный столб, видно из рисунка - к столбу приделана колодка с отверстиями для рук и головы. Закованный в эту колодку человек мог простоять так от нескольких часов до нескольких дней - без всякой возможности не то что сходить в туалет, но даже и просто пошевелиться.

Дефо простоял у позорного столба три дня.

Однако даже эта пытка не лишила его чувства юмора, и, вернувшись в тюрьму, Д. Дефо написал стихотворение "Гимн позорному столбу".

Тогда ему припомнили, что он, помимо всего прочего, ещё и нерасплатившийся должник, и его пребывание в тюрьме затянулось. Однако в ноябре 1703 года Дефо смог покинуть лондонскую тюрьму Ньюгейт - о его освобождении походатайствовал один высокопоставленный английский политик.

Этим политиком был спикер палаты общин британского парламента, а впоследствии - государственный министр (т.е. министр иностранных дел), 1-й Эрл графства Оксфорд и Мортимер - Роберт Харли.

Зачем аристократу Роберту Харли понадобилось освобождать Дефо, который так славно поиздевался над аристократией в "Чистопородном англичанине"?

Дело в том, что ещё до своего ареста Даниэль Дефо направил Роберту Харли 23-страничный доклад, в котором предлагал создать специальную службу, которая занималась бы разведкой и контрразведкой. Харли обдумывал это предложение очень долго, более чем полгода, но когда надумал, добился освобождения Дефо из тюрьмы, и поручил ему реализовывать этот замысел на практике.

Было бы неправильно думать, что Даниэль Дефо является основателем английской разведки - она была создана примерно за два столетия до его рождения. Первые упоминания о существовании в Англии специальной разведывательной организации относятся ещё к концу XV века, ко временам правления Генриха VII, основателя династии Тюдоров.

Главная особенность Секретной разведывательной службы (Secret Intelligence Service) заключалась в том, что официально её как бы не существовало - она не была государственной структурой, и представляла собой частную разведывательную компанию, действовавшую по заказам правительства. Статус государственного учреждения SIS получила только в 1909 году.

Негосударственный статус обеспечивал максимальную секретность, и, кроме того, был обусловлен спецификой деятельности английской разведки. Дело в том, что главной задачей английской разведки был не столько сбор информации, сколько ведение тайной войны - подрыв других государств изнутри невоенными методами: путём организации заговоров, мятежей, народных волнений и восстаний.

Такого рода деятельность считалась в феодальную эпоху недостойной дворянского звания, и если бы выявилась прямая причастность английских государей к таким действиям, их престижу был бы нанесён непоправимый ущерб.

Статус разведки как "частной лавочки" позволял английскому правительству открещиваться от деятельности своих агентов в случае их провала - типа это не мы, это какие-то зловредные личности там что-то мутят неизвестно зачем, а государство к этому отношения не имеет.

Обычно от лица правительства с руководителем разведки тайно взаимодействовал кто-либо из министров - давал необходимые задания и деньги на их исполнение, а сам глава разведки был как бы частным лицом, как и все его подчинённые.

Неофициальный статус разведки создавал определённые трудности с её финансированием - дело в том, что в Англии госбюджет утверждался парламентом, и финансировать разведку из бюджета было невозможно.

Поэтому деньги на разведдеятельность выделялись из внебюджетных источников - сначала из личных средств королей и королев, затем за счёт прибылей от участия монархов в различных монополистических компаниях.

Например, Ост-Индская компания, будучи акционерным обществом, где короли являлись лишь одними из акционеров, имела свою армию и флот, завоевала Индию, и управляла ею самостоятельно в течение нескольких столетий, пока не была ликвидирована после Сипайского восстания. Компания не была подконтрольна парламенту, и огромные средства, полученные от разграбления Индии, можно было использовать бесконтрольно на любые цели, в том числе и на разведку.

Были попытки также использовать для разведки бюджетные деньги, например, сохранилась переписка Роберта Харли и лорда Годольфина, где они обсуждают способы, как запросить у парламента деньги на какие-нибудь благовидные цели, а в реальности передать их Даниэлю Дефо на разведдеятельность. Удалась ли такая хитрая схема, осталось неизвестным.

Так почему же, если разведка в Англии уже была, Роберт Харли переступил через свою аристократическую гордость, и стал сотрудничать с Даниэлем Дефо?

Дело в том, что Даниэль Дефо впервые в мире выступил инициатором создания политической и экономической разведки, а также контрразведки. Он не отрицал необходимость подрывных акций, чем существующая разведслужба и без него занималась весьма успешно, однако главной задачей Дефо считал именно сбор информации, причём не столько военной, сколько политической и экономической.

Он за 100 лет до германского генерала Клаузевица понял, что война - это всего лишь продолжение политики другими средствами, и за 150 лет до Карла Маркса осознал, что политика - это надстройка над экономическим базисом.

Даниэль Дефо понимал, что точная информация о состоянии экономики какого-либо государства поможет предсказать политику этого государства на годы вперёд. Кроме того, Дефо, в отличие от своих предшественников, считал необходимым исследовать не только настроения в придворных кругах, но и выяснять, что думает простой народ - ведь тайная война может быть наиболее успешной и разрушительной только тогда, когда в неё будут вовлечены народные массы другого государства.

Именно поэтому Даниэль Дефо придавал огромное значение контрразведке - он предложил создать по всей Англии агентурную сеть, чтобы агенты контрразведки были в каждом районе, и отслеживали как настроения различных слоёв населения, так и деятельность вражеских агентов.

Дефо предлагал заводить досье на представителей видных аристократических и дворянских семей, служителей церкви, наиболее видных граждан, заносить в эти досье информацию об их политических пристрастиях, а также об их прегрешениях и образе мыслей на неполитические темы.

Даниэль Дефо полагал, что знание этих сведений позволит не только предотвратить мятежи и восстания на ранней стадии, но и прогнозировать, например, результаты выборов в парламент.

Кроме того, как считал Дефо, если знать, с какими мероприятиями правительства люди не согласны, чем они недовольны, можно организовать специальную пропагандистскую кампанию, чтобы убедить население поддержать правительство.

Таким образом, Даниэля Дефо можно считать ещё и первым в мире социологом и политтехнологом.

Следует особо подчеркнуть, что Даниэль Дефо был категорическим противником политических репрессий - по его мнению, собирать информацию о настроениях общества нужно не для того, чтобы рубить "внутренним врагам" головы, а чтобы понять их мотивы, переубедить, и сделать друзьями.

За то время, пока Даниэль Дефо руководил английской разведкой и контрразведкой, от него не пострадал ни один человек, по его информациям никто не был наказан и не подвергался никаким преследованиям.

Когда Роберт Харли обдумал все идеи Дефо, и вытащил его из тюрьмы, было решено не интегрировать его в уже существующую разведслужбу, а создать в Англии вторую разведывательную и контрразведывательную организацию под руководством Даниэля Дефо.

Такая структура из нескольких независимых спецслужб, как и основные принципы политической и экономической разведки и контрразведки, предложенные Дефо, приняты сейчас в большинстве крупных государств.

Даниэль Дефо руководил разведкой и контрразведкой с 1703 по 1719 год, то есть на протяжении 16 лет. Причём он не был кабинетным руководителем - нередко он и самолично отправлялся с разведывательными миссиями в другие страны.

Среди наиболее важных достижений Д. Дефо на посту главы разведки - обеспечение объединения Англии и Шотландии в единое государство. До 1707 года это были два отдельных государства, и хотя король или королева были общие, но в этих странах действовали собственные законы, собственные парламенты, собственные правительства.

В 1706 году в английских правительственных кругах появилась идея объединить два государства в одно, и Роберт Харли поручил Даниелю Дефо выяснить, как отнесутся к этому шотландцы, и не вызовет ли объединение народного восстания.

Даниэль Дефо лично отправился в Шотландию, изъездил её вдоль и поперёк, при этом он искусно принимал различные обличья: с рыбаками он притворялся рыбаком, с купцами - купцом, священникам он представлялся благочестивым пастором, и обсуждал с ними перевод Псалмов Давида на английский и шотландский язык, а немногочисленным, но всё же имевшимся в Шотландии учёным он тоже представился как учёный, собирающий материал для научного труда об отношениях Англии и Шотландии.

Кроме того, он сумел создать в Шотландии обширную шпионскую сеть. В своём письме Роберту Харли Дефо написал: "Сэр, мои шпионы и получающие от меня плату люди находятся повсюду. Признаюсь, здесь самое простое дело нанять человека для того, чтобы он предал своих друзей".

Из информации о настроениях в шотландском обществе, собранной Дефо, следовало, что шотландцы к объединению с Англией отнесутся резко отрицательно, но восстание поднимать не будут.

Тогда королева распустила шотландский парламент, и объявила о создании единого государства. Как и предсказывал Дефо, шотландцы пошумели-пошумели, да и успокоились. И только в 1998 году был принят Шотландский акт, по которому возобновлялась деятельность парламента Шотландии, хотя единое государство с Англией при этом сохранялось.

В 1717 году в Англии было создано тайное общество - масонская ложа. Масоны ставили своей целью ликвидацию национальных государств и построение нового общества, где все люди имели бы равные права. Вскоре масонские ложи появились в большинстве европейских стран, и постепенно добрались и до России.

И шеф английской разведки Даниэль Дефо тоже стал масоном со времени основания этой организации, и даже после ухода в отставку до самой смерти посещал собрания масонских лож. Казалось бы, а какая связь между масонами и английской разведкой? Вроде бы никакая, если на первый взгляд, ну а если задуматься, то связь самая прямая!

Ещё раз вспомним лозунги масонов - свобода, равенство, братство, ликвидация национальных государств. А какое может быть равенство в условиях абсолютной монархии? Ведь кроме Англии, все тогдашние страны были абсолютистскими тираниями. И чтобы достичь равенства и братства, надо ликвидировать сначала абсолютную монархию, а затем и национальное государство вообще!

Таким образом, масоны, прикрываясь красивыми и благородными идеями, в реальности ставили своей целью свержение существующей власти и уничтожение государства в принципе! Не случайно именно масоны были главной движущей силой всех европейских революций XVIII-XIX века.

Единственная страна, в которой масоны ничего не устраивали, а просто мирно заседали и разговаривали за жизнь - это была именно Англия!

Ещё раз сопоставим факты: масоны впервые появились в Англии, причём у истоков создания этой организации был именно руководитель английской разведки, при этом масоны против Англии никогда и ничего не делали, зато разрушали революциями другие государства.

Таким образом, масонство фактически представляло собой структуру, подконтрольную английским спецслужбам и действующую в их интересах. При этом формально Англия была как бы не причём, и что бы масоны ни делали, Англия юридически не несла за это никакой ответственности.

Руками масонов Англии удалось организовать революции в основных странах-конкурентах: например, Французская революция 1789 года, революции 1848-1849 годов в Австрии, Венгрии, Франции, Германии, Италии. В результате этих революций было достигнуто либо ослабление государств-конкурентов из-за внутренних вооружённых конфликтов (борьба революционеров и контрреволюционеров), либо к власти в них были приведены силы, более удобные для Англии.

И одним из создателей масонства как эффективнейшего инструмента тайной войны был именно главный английский разведчик Даниэль Дефо!

Впоследствии масонство использовалось и многими другими разведывательными службами в своих интересах. Например, согласно инструкции Управления стратегических служб США № 9а-32199 от 15 сентября 1944 года, масонство должно было использоваться в подрывных акциях на территории Италии.

Ещё одной важной стороной деятельности Даниэля Дефо была пропаганда. Узнавая из разведдонесений о том, чем люди недовольны, и с какими решениями правительства они не согласны, Дефо делал всё возможное, чтобы их переубедить.

Для этого он издавал газету "Обозрение", в которой публиковал статьи, где очень осторожно, и главное - убедительно, доказывал, что непопулярные решения правительства вызваны не прихотью, а объективными причинами, и по-другому поступить просто невозможно.

Даниэлю Дефо верили тем более охотно, потому что люди хорошо помнили, как он за критику правящей элиты попал в тюрьму и стоял у позорного столба. Уж если сам Дефо пишет, что правительство не могло поступить по-другому - значит, это на самом деле так! Ну а про то, что он не только журналист, но и руководитель спецслужбы - про это публика, естественно, не знала.

В 1719 году Даниэль Дефо перестаёт быть главой разведки и контрразведки, и начинает заниматься чисто литературной деятельностью.

В 1719 году Д. Дефо пишет свою самую знаменитую книгу - "Жизнь и приключения Робинзона Крузо", затем "Дальнейшие приключения Робинзона Крузо", в 1720 году - "Жизнь и пиратские приключения славного капитана Сингльтона".

В 1722 году Даниэль Дефо выпускает роман "История полковника Джека", в котором рассказывается о жизни "урожденного дворянина, отданного в ученики к карманному вору, процветавшего на поприще воровства целых двадцать шесть лет, насильно увезенного в Виргинию, откуда он вернулся купцом; пять раз был женат на четырех шлюхах, участвовал в войнах, выказал отвагу, был произведен в полковники".

В том же году выходит и нашумевший роман Дефо "Радости и горести знаменитой Молль Флендерс" (иногда переводят как "Молль Фландерс"), рассказывающий о жизни женщины, которая "родилась в Ньюгетской тюрьме и в течение шести десятков лет своей разнообразной жизни (не считая детского возраста) была двенадцать лет содержанкой, пять раз замужем (из них один раз за своим братом), двенадцать лет воровкой, восемь лет ссыльной в Виргинии, но под конец разбогатела, стала жить честно и умерла в раскаянии".

И опять же, в 1722 году, выходит уже упоминавшаяся книга Д. Дефо "Дневник чумного года".

В 1724 году выходят последние книги Даниэля Дефо - упоминавшаяся "Всеобщая история пиратов", а также роман "Счастливая куртизанка" ("Роксана"), повествующий о жизни леди Роксаны, которая была великосветской шлюхой и любовницей кучи разных знаменитостей, включая короля Карла II.

Профессия разведчика наложила неизгладимый отпечаток на творчество Даниэля Дефо - он старался описывать все события, происходившие с героями книг, с максимальной достоверностью, не допуская ни малейших ошибок в описании чего бы то ни было. Разведчики всегда проваливаются на мелочах, и Дефо старался уделять мелочам огромное внимание, чтобы не допустить провала.

Он писал настолько достоверно, что у читателей не возникало ни малейших сомнений, что, например, Робинзон Крузо или капитан Сингльтон сами написал книги о своих приключениях, а Дефо считали просто издателем.

Даже приключения женщин лёгкого поведения - Молль Флендерс и Роксаны - Дефо описал настолько реалистично, что читатели были уверены, что эти дамы сами написали о своих похождениях, а Дефо только опубликовал их мемуары.

Умер Даниэль Дефо 26 апреля 1731 года, на 71-м году жизни.

Всего Даниэль Дефо написал несколько десятков крупных произведений, не считая сотен мелких, но, к сожалению, лишь немногие из них переведены на русский язык.

0

11

Фильмография

Год     Страна        Название                Характеристика фильма          Исполнитель роли Робинзона Крузо

1913 США Робинзон Крузо немая короткометражка Отиса Тернера Роберт Леонард
1932 США Мистер Робинзон Крузо приключенческая комедия Дуглас Фэрбенкс (в роли Стива Дрексела)
1946 СССР Робинзон Крузо чёрно-белый стерео-фильм Павел Кадочников
1954 Мексика Робинзон Крузо киноверсия Луиса Бунюэля Дэн О`Херлихи
1964 США Робинзон Крузо на Марсе научно-фантастический фильм
1972 СССР Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо приключенческий фильм Станислава Говорухина Леонид Куравлёв
1976 Италия Синьор Робинзон пародийный фильм Паоло Виладжио (роль Роби)
1988 Великобритания, США Крузо приключенческий фильм Калеба Дешанеля Эйдан Куинн
1997 США Робинзон Крузо приключенческий фильм Пирс Броснан
2003 Франция Робинзон Крузо приключенческий фильм Пьер Ришар
2009 США Крузо телесериал Филипп Винчестер

0

12

Даниэль Дефо. Робинзон Крузо
Daniel Defoe. Robinson Crusoe (1719)

    ГЛАВА ПЕРВАЯ

          Семья Робинзона. - Его побег из родительского дома

     С самого раннего детства я  больше  всего  на  свете  любил  море.  Я
завидовал каждому матросу, отправлявшемуся в дальнее  плавание.  По  целым
часам я простаивал на  морском  берегу  и  не  отрывая  глаз  рассматривал
корабли, проходившие мимо.
     Моим родителям это очень не нравилось. Отец, старый, больной человек,
хотел, чтобы я сделался важным чиновником, служил  в  королевском  суде  и
получал большое  жалованье.  Но  я  мечтал  о  морских  путешествиях.  Мне
казалось величайшим счастьем скитаться по морям и океанам.
     Отец догадывался, что у меня на уме. Однажды он позвал меня к себе  и
сердито сказал:
     - Я знаю: ты хочешь бежать из родного дома. Это  безумно.  Ты  должен
остаться. Если ты останешься, я буду тебе добрым отцом, но горе тебе, если
ты убежишь! - Тут голос у него задрожал, и он тихо прибавил: -  Подумай  о
больной матери... Она не вынесет разлуки с тобою.
     В глазах у него блеснули слезы. Он любил меня и хотел мне добра.
     Мне стало жаль старика, я твердо решил остаться в родительском доме и
не думать более о морских путешествиях. Но увы! - прошло несколько дней, и
от моих добрых намерений ничего не осталось. Меня опять потянуло к морским
берегам. Мне  стали  сниться  мачты,  волны,  паруса,  чайки,  неизвестные
страны, огни маяков.
     Через две-три недели после моего разговора с отцом  я  все  же  решил
убежать. Выбрав время, когда мать была весела и спокойна, я подошел к  ней
и почтительно сказал:
     - Мне уже восемнадцать лет, а в эти годы  поздно  учиться  судейскому
делу. Если бы даже я и поступил куда-нибудь на службу, я все  равно  через
несколько ней убежал бы в далекие страны. Мне  так  хочется  видеть  чужие
края, побывать и в Африке и в Азии! Если я и  пристроюсь  к  какому-нибудь
делу, у меня все равно не хватит терпения довести его до конца. Прошу вас,
уговорите отца отпустить меня в море хотя бы на короткое время, для пробы;
если жизнь моряка не понравится мне, я вернусь домой и  больше  никуда  не
уеду. Пусть отец отпустит меня добровольно, так как иначе я буду  вынужден
уйти из дому без его разрешения.
     Мать очень рассердилась на меня и сказала:
     - Удивляюсь, как можешь ты думать о морских путешествиях после твоего
разговора с отцом! Ведь отец требовал, чтобы ты  раз  навсегда  позабыл  о
чужих краях. А он  лучше  тебя  понимает,  каким  делом  тебе  заниматься.
Конечно, если ты хочешь себя погубить, уезжай хоть сию минуту,  но  можешь
быть уверен, что мы с отцом никогда не дадим согласия на твое путешествие.
И напрасно ты надеялся, что я стану тебе помогать.  Нет,  я  ни  слова  не
скажу отцу о твоих бессмысленных мечтах. Я не  хочу,  чтобы  впоследствии,
когда жизнь на море доведет тебя до нужды и страданий,  ты  мог  упрекнуть
свою мать в том, что она потакала тебе.
     Потом, через много лет, я узнал, что матушка  все  же  передала  отцу
весь наш разговор, от слова до слова. Отец был опечален  и  сказал  ей  со
вздохом:
     - Не понимаю, чего ему нужно? На родине он мог бы без труда  добиться
успеха и счастья. Мы люди небогатые, но кое-какие средства у нас есть.  Он
может жить вместе с нами, ни в  чем  не  нуждаясь.  Если  же  он  пустится
странствовать, он испытает тяжкие невзгоды и пожалеет, что  не  послушался
отца. Нет, я не могу отпустить его  в  море.  Вдали  от  родины  он  будет
одинок, и, если с ним случится беда, у него не найдется друга, который мог
бы утешить его. И тогда он  раскается  в  своем  безрассудстве,  но  будет
поздно!
     И все же через несколько месяцев я бежал из родного  дома.  Произошло
это так. Однажды я поехал на несколько дней в город Гулль. Там я  встретил
одного приятеля, который собирался отправиться в Лондон на корабле  своего
отца. Он стал уговаривать меня ехать вместе  с  ним,  соблазняя  тем,  что
проезд на корабле будет бесплатный.
     И вот, не спросившись ни у отца, ни у матери, - в недобрый час!  -  1
сентября  1651  года  я  на  девятнадцатом  году  жизни  сел  на  корабль,
отправлявшийся в Лондон.
     Это был дурной поступок: я бессовестно покинул престарелых родителей,
пренебрег их советами и нарушил сыновний долг. И мне очень скоро  пришлось
раскаяться в том, "что я сделал.

0

13

Даниэль Дефо. Робинзон Крузо
Daniel Defoe. Robinson Crusoe (1719)

    ГЛАВА ВТОРАЯ

          Первые приключения на море

     Не успел наш корабль выйти из  устья  Хамбера,  как  с  севера  подул
холодный ветер. Небо покрылось тучами. Началась сильнейшая качка.
     Я никогда еще не бывал в море,  и  мне  стало  худо.  Голова  у  меня
закружилась, ноги задрожали, меня затошнило, я чуть не упал.  Всякий  раз,
когда на корабль налетала большая волна, мне казалось, что мы  сию  минуту
утонем. Всякий раз, когда корабль падал с высокого  гребня  волны,  я  был
уверен, что ему уже никогда не подняться.
     Тысячу раз я клялся, что, если останусь  жив,  если  нога  моя  снова
ступит на твердую землю, я тотчас же вернусь домой к отцу и никогда за всю
жизнь не взойду больше на палубу корабля.
     Этих благоразумных мыслей хватило у  меня  лишь  на  то  время,  пока
бушевала буря.
     Но  ветер  стих,  волнение  улеглось,  и  мне  стало  гораздо  легче.
Понемногу я начал привыкать к морю. Правда, я еще не совсем  отделался  от
морской болезни, но к концу дня погода  прояснилась,  ветер  совсем  утих,
наступил восхитительный вечер.
     Всю ночь я проспал крепким сном. На другой день небо  было  такое  же
ясное.  Тихое  море  при  полном   безветрии,   все   озаренное   солнцем,
представляло такую прекрасную картину, какой я еще никогда  не  видал.  От
моей морской болезни не осталось и следа. Я сразу успокоился, и мне  стало
весело. С удивлением я оглядывал море, которое еще вчера казалось  буйным,
жестоким и грозным, а сегодня было такое кроткое, ласковое.
     Тут, как нарочно, подходит ко мне  мой  приятель,  соблазнивший  меня
ехать вместе с ним, хлопает по плечу и говорит:
     - Ну, как ты себя чувствуешь, Боб? Держу пари, что тебе было страшно.
Признавайся: ведь ты очень испугался вчера, когда подул ветерок?
     - Ветерок? Хорош ветерок! Это был бешеный шквал. Я и представить себе
не мог такой ужасной бури!
     - Бури? Ах ты, глупец! По-твоему, это буря? Ну,  да  ты  в  море  еще
новичок: не мудрено, что испугался... Пойдем-ка лучше да  прикажем  подать
себе пуншу, выпьем по стакану и позабудем о  буре.  Взгляни,  какой  ясный
день! Чудесная погода, не правда ли? Чтобы сократить эту  горестную  часть
моей повести, скажу только, что дело пошло, как обыкновенно у  моряков:  я
напился пьян и утопил  в  вине  все  свои  обещания  и  клятвы,  все  свои
похвальные мысли о немедленном  возвращении  домой.  Как  только  наступил
штиль и я перестал бояться, что волны проглотят меня, я тотчас же  позабыл
все свои благие намерения.
     На шестой день мы увидели вдали город Ярмут.  Ветер  после  бури  был
встречный, так что мы очень медленно  подвигались  вперед.  В  Ярмуте  нам
пришлось бросить якорь. Мы простояли в ожидании попутного ветра  семь  или
восемь дней.
     В течение этого времени сюда же пришло много судов из  Ньюкасла.  Мы,
впрочем, не простояли бы гак долго и вошли бы в реку вместе с приливом, но
ветер становился все свежее, а дней через пять задул изо всех сил.
     Так как на нашем корабле якоря и якорные канаты  были  крепкие,  наши
матросы не выказывали ни малейшей тревоги. Они  были  уверены,  что  судно
находится в полной безопасности, и, по обычаю матросов, отдавали все  свое
свободное время веселым развлечениям и забавам.
     Однако на девятый день к утру ветер еще посвежел, и вскоре разыгрался
страшный шторм. Даже испытанные моряки были сильно испуганы.  Я  несколько
раз слышал, как наш капитан, проходя мимо меня то в каюту,  то  из  каюты,
бормотал вполголоса: "Мы пропали! Мы пропали! Конец!"
     Все же он не терял головы,  зорко  наблюдал  за  работой  матросов  и
принимал все меры, чтобы спасти свой корабль.
     До сих пор я не испытывал страха: я был уверен, что эта буря  так  же
благополучно пройдет, как и первая. Но когда сам капитан заявил, что  всем
нам пришел конец, я страшно  испугался  и  выбежал  из  каюты  на  палубу.
Никогда в жизни не приходилось мне видеть столь ужасное зрелище. По  морю,
словно высокие горы, ходили громадные волны, и каждые три-четыре минуты на
нас обрушивалась такая гора.
     Сперва я оцепенел от испуга и не мог смотреть по сторонам.  Когда  же
наконец я осмелился глянуть назад, я понял, какое бедствие разразилось над
нами. На двух тяжело груженных судах, которые стояли тут же неподалеку  на
якоре, матросы рубили мачты, чтобы корабли хоть  немного  освободились  от
тяжести.
     Кто-то крикнул отчаянным голосом, что корабль,  стоявший  впереди,  в
полумиле от нас, сию минуту исчез под водой.
     Еще два судна сорвались с якорей, буря унесла их в открытое море. Что
ожидало их там? Все их мачты были сбиты ураганом.
     Мелкие суда держались  лучше,  но  некоторым  из  них  тоже  пришлось
пострадать: два-три суденышка пронесло мимо наших бортов прямо в  открытое
море.
     Вечером штурман и боцман пришли к капитану и  заявили  ему,  что  для
спасения судна необходимо срубить фок-мачту.
     - Медлить нельзя ни минуты! - сказали они. - Прикажите, и  мы  срубим
ее.
     - Подождем еще немного,  -  возразил  капитан.  -  Может  быть,  буря
уляжется.
     Ему очень не хотелось рубить мачту, но боцман стал  доказывать,  что,
если  мачту  оставить,  корабль  пойдет  ко  дну,  -  и  капитан  поневоле
согласился.
     А когда срубили фок-мачту, грот-мачта стала  так  сильно  качаться  и
раскачивать судно, что пришлось срубить и ее.
     Наступила ночь, и  вдруг  один  из  матросов,  спускавшийся  в  трюм,
закричал, что судно дало течь.  В  трюм  послали  другого  матроса,  и  он
доложил, что вода поднялась уже на четыре фута.
     Тогда капитан скомандовал:
     - Выкачивай воду! Все к помпам!
     Когда я услыхал эту команду, у меня  от  ужаса  замерло  сердце:  мне
показалось, что я умираю, ноги мои  подкосились,  и  я  упал  навзничь  на
койку. Но матросы растолкали меня и потребовали, чтобы я не  отлынивал  от
работы.
     - Довольно ты бездельничал, пора и потрудиться! - сказали они.
     Нечего делать, я подошел к помпе и принялся усердно выкачивать воду.
     В это время мелкие грузовые суда, которые  не  могли  устоять  против
ветра, подняли якоря и вышли в открытое море.
     Увидев их, наш капитан приказал выпалить  из  пушки,  чтобы  дать  им
знать, что мы находимся в смертельной опасности. Услышав пушечный  залп  и
не понимая, в чем дело, я вообразил, что наше судно разбилось.  Мне  стало
так страшно, что я лишился чувств и упал. Но в ту пору каждый заботился  о
спасении своей собственной жизни, и на меня не обратили внимания. Никто не
поинтересовался узнать, что случилось со мной. Один  из  матросов  стал  к
помпе на мое место, отодвинув меня ногою. Все  были  уверены,  что  я  уже
мертв. Так я пролежал очень долго. Очнувшись, я снова взялся за работу. Мы
трудились не покладая рук, но вода в трюме поднималась все выше.
     Было очевидно, что  судно  должно  затонуть.  Правда,  шторм  начинал
понемногу стихать, но для нас  не  предвиделось  ни  малейшей  возможности
продержаться на воде до той поры, пока мы войдем в гавань. Поэтому капитан
не переставал палить из пушек,  надеясь,  что  кто-нибудь  спасет  нас  от
гибели.
     Наконец ближайшее к нам небольшое  судно  рискнуло  спустить  шлюпку,
чтобы подать нам помощь. Шлюпку каждую минуту могло опрокинуть, но она все
же приблизилась к нам. Увы, мы не могли попасть в нее,  так  как  не  было
никакой возможности причалить к нашему кораблю, хотя люди гребли изо  всех
сил, рискуя своей жизнью для спасения нашей. Мы бросили им канат. Им долго
не удавалось поймать его, так как буря  относила  его  в  сторону.  Но,  к
счастью, один из смельчаков изловчился и после  многих  неудачных  попыток
схватил канат за самый конец. Тогда мы подтянули шлюпку под нашу  корму  и
все до одного спустились в нее. Мы хотели было добраться до их корабля, но
не могли сопротивляться волнам, а волны несли нас к берегу. Оказалось, что
только в этом направлении и можно грести.
     Не прошло и четверти часа, как наш корабль стал погружаться в воду.
     Волны, швырявшие нашу шлюпку, были так высоки, что из-за  них  мы  не
видели  берега.  Лишь  в  самое  короткое  мгновение,  когда  нашу  шлюпку
подбрасывало на гребень волны, мы могли видеть, что  на  берегу  собралась
большая толпа: люди бегали взад и  вперед,  готовясь  подать  нам  помощь,
когда мы подойдем ближе. Но мы подвигались к берегу очень медленно.
     Только к вечеру удалось нам выбраться на сушу, да и то с  величайшими
трудностями.
     В Ярмут нам пришлось идти пешком. Там нас ожидала  радушная  встреча:
жители города, уже знавшие о нашем несчастье, отвели нам  хорошие  жилища,
угостили отличным обедом и снабдили нас деньгами, чтобы мы могли добраться
куда захотим - до Лондона или до Гулля.
     Неподалеку от Гулля был Йорк, где жили мои родители, и, конечно,  мне
следовало вернуться к ним. Они простили бы мне самовольный побег, и все мы
были бы так счастливы!
     Но безумная мечта о морских приключениях не покидала меня  и  теперь.
Хотя трезвый голос рассудка говорил  мне,  что  в  море  меня  ждут  новые
опасности и беды, я снова стал думать о том, как бы мне попасть на корабль
и объездить по морям и океанам весь свет.
     Мой приятель (тот самый, отцу которого принадлежало  погибшее  судно)
был  теперь  угрюм  и  печален.  Случившееся  бедствие  угнетало  его.  Он
познакомил меня со своим отцом, который тоже  не  переставал  горевать  об
утонувшем корабле. Узнав от сына о моей страсти  к  морским  путешествиям,
старик сурово взглянул на меня и сказал:
     - Молодой человек, вам никогда больше не следует пускаться в море.  Я
слышал,  что  вы  трусливы,  избалованы  и  падаете  духом  при   малейшей
опасности. Такие люди не  годятся  в  моряки.  Вернитесь  скорее  домой  и
примиритесь с родными. Вы сами на себе испытали, как опасно путешествовать
по морю.
     Я чувствовал, что он прав, и не мог ничего возразить. Но все же я  не
вернулся домой, так как мне было стыдно показаться на глаза моим  близким.
Мне чудилось, что все наши  соседи  будут  издеваться  надо  мной;  я  был
уверен, что мои неудачи сделают меня посмешищем всех друзей и знакомых.
     Впоследствии я часто замечал, что люди, особенно в молодости, считают
зазорными не те бессовестные поступки, за которые мы зовем их глупцами,  а
те добрые и благородные дела, что совершаются ими в минуты раскаяния, хотя
только за эти дела и можно называть их разумными. Таким был и я в ту пору.
Воспоминания  о  бедствиях,  испытанных  мною  во  время  кораблекрушения,
мало-помалу изгладились, и я, прожив в Ярмуте две-три недели, поехал не  в
Гулль, а в Лондон.

0

14

Даниэль Дефо. Робинзон Крузо
Daniel Defoe. Robinson Crusoe (1719)

 

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Робинзон попадает в плен. Бегство

     Большим моим несчастьем было то, что во время всех моих приключений я
не поступил на корабль матросом. Правда, мне пришлось бы работать  больше,
чем я привык, зато в конце концов я научился бы мореходному делу и мог  бы
со временем сделаться штурманом, а пожалуй, и капитаном. Но в  ту  пору  я
был так неразумен, что из всех путей всегда выбирал самый худший. Так  как
в то время у меня была щегольская одежда и в кармане  водились  деньги,  я
всегда являлся на корабль праздным шалопаем: ничего там не делал и  ничему
не учился.
     Юные сорванцы и бездельники обычно попадают в  дурную  компанию  и  в
самое короткое время окончательно сбиваются с пути. Такая же участь  ждала
и меня, но, к счастью, по приезде в Лондон  мне  удалось  познакомиться  с
почтенным пожилым  капитаном,  который  принял  во  мне  большое  участие.
Незадолго перед тем он ходил на своем корабле к берегам Африки, в  Гвинею.
Это путешествие дало ему немалую прибыль,  и  теперь  он  собирался  снова
отправиться в те же края.
     Я понравился ему, так как был в ту  пору  недурным  собеседником.  Он
часто проводил со мною свободное время  и,  узнав,  что  я  желаю  увидеть
заморские страны, предложил мне пуститься в плавание на его корабле.
     - Вам это ничего не будет стоить, - сказал он, - я не  возьму  с  вас
денег ни за проезд, ни за еду. Вы будете на корабле моим гостем.  Если  же
вы захватите с собой какие-нибудь вещи и вам удастся очень  выгодно  сбыть
их в Гвинее, вы получите целиком всю прибыль. Попытайте  счастья  -  может
быть, вам и повезет.
     Так как этот капитан пользовался общим доверием, я охотно принял  его
приглашение.
     Отправляясь в Гвинею, я захватил с собой кое-какого  товару:  закупил
на сорок фунтов стерлингов  различных  побрякушек  и  стеклянных  изделий,
находивших хороший сбыт у дикарей.
     Эти сорок фунтов я добыл  при  содействии  близких  родственников,  с
которыми состоял  в  переписке:  я  сообщил  им,  что  собираюсь  заняться
торговлей, и они уговорили мою мать, а быть может, отца  помочь  мне  хоть
незначительной суммой в первом моем предприятии.
     Эта поездка в Африку была, можно сказать, моим  единственным  удачным
путешествием. Конечно, своей удачей я был  всецело  обязан  бескорыстию  и
доброте капитана.
     Во  время  пути  он  занимался  со  мной  математикой  и  учил   меня
корабельному делу. Ему доставляло  удовольствие  делиться  со  мной  своим
опытом, а мне - слушать его и учиться у него.
     Путешествие сделало меня и  моряком  и  купцом:  я  выменял  на  свои
побрякушки пять фунтов и девять унций "  золотого  песку,  за  который  по
возвращении в Лондон получил изрядную сумму.
     Итак, я мог считать себя  богатым  промышленником,  ведущим  успешную
торговлю с Гвинеей.
     Но, на мое несчастье, мой друг капитан вскоре по возвращении в Англию
умер, и мне пришлось совершить  второе  путешествие  на  свой  страх,  без
дружеского совета и помощи.
     Я отплыл из Англии на том  же  корабле.  Это  было  самое  несчастное
путешествие, какое когда-либо предпринимал человек.
     Однажды на рассвете,  когда  мы  после  долгого  плавания  шли  между
Канарскими островами и Африкой, на нас напали пираты - морские разбойники.
Это были турки из Салеха. Они  издали  заметили  нас  и  на  всех  парусах
пустились за нами вдогонку.
     Сначала мы надеялись, что нам удастся спастись  от  них  бегством,  и
тоже подняли все паруса. Но вскоре стало ясно, что через пять-шесть  часов
они непременно догонят нас. Мы поняли, что нужно готовиться к бою.  У  нас
было двенадцать пушек, а у врага - восемнадцать.
     Около трех часов пополудни разбойничий корабль догнал нас, но  пираты
сделали большую ошибку: вместо того чтобы  подойти  к  нам  с  кормы,  они
подошли с левого борта, где у нас было восемь пушек.  Воспользовавшись  их
ошибкой, мы навели на них все эти пушки и дали залп.
     Турок было не меньше двухсот человек, поэтому они  ответили  на  нашу
пальбу не только пушечным, но и оружейным залпом из двух сотен ружей.
     К счастью, у нас никого не задело, все  остались  целы  и  невредимы.
После этой схватки пиратское судно отошло на полмили и стало готовиться  к
новому нападению. Мы же, со своей стороны, приготовились к новой защите.
     На этот раз враги подошли к нам  с  другого  борта  и  взяли  нас  на
абордаж, то есть  зацепились  за  наш  борт  баграми;  человек  шестьдесят
ворвались на палубу и первым делом бросились рубить мачты и снасти.
     Мы встретили их ружейной стрельбой и дважды очищали от них палубу, но
все же принуждены были сдаться, так как наш корабль  уже  не  годился  для
дальнейшего плавания. Трое из  наших  людей  были  убиты,  восемь  человек
ранены.  Нас  отвезли  в  качестве  пленников  в   морской   порт   Салех,
принадлежавший маврам.
     Других англичан отправили в глубь страны, ко двору жестокого султана,
а меня капитан разбойничьего судна удержал при себе и сделал своим  рабом,
потому что я был молод и проворен.
     Я горько заплакал: мне вспомнилось предсказание отца,  что  рано  или
поздно со мной случится беда и никто не придет мне на помощь. Я думал, что
именно меня и постигла такая беда. Увы, я не подозревал,  что  меня  ждали
впереди еще более тяжелые беды.
     Так как мой новый господин, капитан разбойничьего судна, оставил меня
при себе, я надеялся, что, когда он снова отправится грабить морские суда,
он возьмет с собою и меня. Я был твердо уверен,  что  в  конце  концов  он
попадется в плен  какому-нибудь  испанскому  или  португальскому  военному
кораблю и тогда мне возвратят свободу.
     Но скоро я понял, что эти надежды напрасны, потому что  в  первый  же
раз, как мой господин вышел в море, он оставил меня дома исполнять  черную
работу, какую обычно исполняют рабы.
     С этого дня я только и думал о побеге. Но бежать было  невозможно:  я
был одинок и бессилен. Среди пленников  не  было  ни  одного  англичанина,
которому я мог бы довериться. Два года я протомился в плену,  не  имея  ни
малейшей надежды спастись. Но на третий год мне все же удалось бежать.
     Произошло это так. Мой господин постоянно, раз или два в неделю, брал
корабельную шлюпку и выходил  на  взморье  ловить  рыбу.  В  каждую  такую
поездку он брал с собой меня и одного мальчишку, которого звали Ксури.  Мы
усердно гребли и по мере сил развлекали своего господина.  А  так  как  я,
кроме того, оказался недурным рыболовом, он иногда  посылал  нас  обоих  -
меня и этого Ксури - за рыбой под присмотром одного старого мавра,  своего
дальнего родственника.
     Однажды мой хозяин пригласил двух очень важных  мавров  покататься  с
ним на его парусной шлюпке. Для этой поездки он заготовил  большие  запасы
еды, которые с вечера отослал к себе в  шлюпку.  Шлюпка  была  просторная.
Хозяин еще года два назад приказал своему корабельному плотнику устроить в
ней небольшую каюту, а в каюте - кладовую для провизии. В эту кладовую я и
уложил все запасы.
     - Может быть, гости захотят  поохотиться,  -  сказал  мне  хозяин.  -
Возьми на корабле три ружья и снеси их в шлюпку.
     Я сделал все, что мне было приказано: вымыл палубу, поднял  на  мачте
флаг и на другой день с утра сидел в шлюпке, поджидая гостей. Вдруг хозяин
пришел один и сказал,  что  его  гости  не  поедут  сегодня,  так  как  их
задержали дела. Затем он велел нам троим - мне, мальчику Ксури и  мавру  -
идти в нашей шлюпке на взморье за рыбой.
     - Мои друзья придут ко мне ужинать, - сказал  он,  -  и  потому,  как
только вы наловите достаточно рыбы, принесите ее сюда.
     Вот тут-то снова пробудилась во мне давнишняя мечта о свободе. Теперь
у меня было судно, и, как только хозяин ушел, я стал готовиться - но не  к
рыбной ловле, а к далекому плаванию. Правда, я не знал,  куда  я  направлю
свой путь, но всякая дорога хороша - лишь бы уйти из неволи.
     - Следовало бы нам захватить какую-нибудь еду для себя,  -  сказал  я
мавру. -  Не  можем  же  мы  есть  без  спросу  провизию,  которую  хозяин
приготовил для гостей.
     Старик согласился со мною и вскоре принес большую корзину с  сухарями
и три кувшина пресной воды.
     Я знал, где стоит у хозяина ящик с вином, и,  покуда  мавр  ходил  за
провизией, я переправил все бутылки на шлюпку и поставил  их  в  кладовую,
как будто они были еще раньше припасены для хозяина.
     Кроме того, я принес огромный кусок воску (фунтов пятьдесят весом) да
прихватил  моток  пряжи,  топор,  пилу  и  молоток.  Все  это  нам   очень
пригодилось впоследствии, особенно воск, из которого мы делали свечи.
     Я  придумал  еще  одну  хитрость,  и  мне  опять   удалось   обмануть
простодушного мавра. Его имя было Измаил, поэтому все называли  его  Моли.
Вот я и сказал ему:
     - Моли, на судне есть хозяйские охотничьи ружья.  Хорошо  бы  достать
немного пороху и  несколько  зарядов  -  может  быть,  нам  посчастливится
подстрелить себе на обед куликов. Хозяин держит порох и дробь на  корабле,
я знаю.
     - Ладно, - сказал он, - принесу.
     И он принес большую кожаную сумку с порохом - фунта полтора весом,  а
пожалуй, и больше, да другую, с  дробью,  -  фунтов  пять  или  шесть.  Он
захватил также и пули. Все это  было  сложено  в  шлюпке.  Кроме  того,  в
хозяйской каюте нашлось еще немного пороху, который я  насыпал  в  большую
бутыль, вылив из нее предварительно остатки вина.
     Запасшись, таким образом, всем необходимым для дальнего плавания,  мы
вышли из гавани, будто бы на рыбную ловлю. Я опустил мои удочки в воду, но
ничего не поймал (я нарочно не вытаскивал удочек, когда рыба попадалась на
крючок).
     - Здесь мы ничего не поймаем! - сказал я мавру. - Хозяин не  похвалит
нас, если мы вернемся к нему с пустыми  руками.  Надо  отойти  подальше  в
море. Быть может, вдали от берега рыба будет лучше клевать.
     Не подозревая обмана, старый мавр согласился со мною и,  так  как  он
стоял на носу, поднял парус.
     Я же сидел за рулем, на корме, и, когда судно отошло мили  на  три  в
открытое море, я лег в дрейф - как бы для того, чтобы снова  приступить  к
рыбной ловле. Затем, передав мальчику руль, я шагнул  на  нос,  подошел  к
мавру сзади, внезапно  приподнял  его  и  бросил  в  море.  Он  сейчас  же
вынырнул, потому что плавал, как пробка, и стал кричать мне, чтобы я  взял
его в шлюпку, обещая, что поедет со мною хоть на край света. Он так быстро
плыл за судном, что догнал бы меня очень скоро (ветер был слабый, и шлюпка
еле двигалась). Видя, что мавр скоро догонит нас, я побежал в каюту,  взял
там одно из охотничьих ружей, прицелился в мавра и сказал:
     - Я не желаю тебе зла, но оставь меня сейчас  же  в  покое  и  скорее
возвращайся домой! Ты хороший пловец, море тихое, ты  легко  доплывешь  до
берега. Поворачивай назад, и я не трону тебя. Но, если ты не отстанешь  от
шлюпки, я прострелю тебе голову,  потому  что  твердо  решил  добыть  себе
свободу.
     Он повернул к берегу и, я уверен, доплыл до него без труда.
     Конечно, я мог взять с собой этого мавра, но на старика  нельзя  было
положиться.
     Когда мавр отстал от шлюпки, я обратился к мальчику и сказал:
     - Ксури, если ты  будешь  мне  верен,  я  сделаю  тебе  много  добра.
Поклянись, что ты никогда не изменишь мне, иначе я и тебя брошу в море.
     Мальчик улыбнулся, глядя мне прямо в глаза, и поклялся, что будет мне
верен  до  гроба  и  поедет  со  мной,  куда  я  захочу.  Говорил  он  так
чистосердечно, что я не мог не поверить ему.
     Покуда мавр не приблизился к берегу, я держал курс в  открытое  море,
лавируя против ветра, чтобы все думали, будто мы идем к Гибралтару.
     Но, как только начало смеркаться, я стал править на  юг,  придерживая
слегка к востоку, потому что мне не  хотелось  удаляться  от  берега.  Дул
очень свежий ветер, но море  было  ровное,  спокойное,  и  потому  мы  шли
хорошим ходом.
     Когда на другой день к трем часам впереди  в  первый  раз  показалась
земля, мы очутились  уже  миль  на  полтораста  южнее  Салеха,  далеко  за
пределами  владений  марокканского  султана,  да  и  всякого  другого   из
африканских царей. Берег,  к  которому  мы  приближались,  был  совершенно
безлюден.
     Но в плену я набрался такого страху и  так  боялся  снова  попасть  к
маврам в  плен,  что,  пользуясь  благоприятным  ветром,  подгонявшим  мое
суденышко к югу, пять дней плыл вперед и вперед, не становясь на  якорь  и
не сходя на берег.
     Через пять дней ветер переменился: подуло с юга, и так как я  уже  не
боялся погони, то решил подойти к берегу и бросил якорь в  устье  какой-то
маленькой речки. Не могу сказать, что это за речка, где  она  протекает  и
какие люди живут на ее берегах. Берега ее были пустынны, и это меня  очень
обрадовало, так  как  у  меня  не  было  никакого  желания  видеть  людей.
Единственное, что мне было нужно, - пресная вода.
     Мы вошли в устье под вечер и решили,  когда  стемнеет,  добраться  до
суши вплавь и осмотреть все  окрестности.  Но,  как  только  стемнело,  мы
услышали с берега ужасные звуки: берег кишел зверями, которые  так  бешено
выли, рычали, ревели и лаяли, что бедный Ксури чуть не умер  со  страху  и
стал упрашивать меня не сходить на берег до утра.
     - Ладно, Ксури, - сказал я ему,  -  подождем!  Но,  может  быть,  при
дневном свете мы увидим людей, от которых нам придется, пожалуй, еще хуже,
чем от лютых тигров и львов.
     - А мы выстрелим в этих людей из ружья, - сказал он со смехом, -  они
и убегут!
     Мне было приятно, что мальчишка  ведет  себя  молодцом.  Чтобы  он  и
впредь не унывал, я дал ему глоток вина.
     Я последовал его совету, и всю ночь мы простояли на якоре, не  выходя
из лодки и держа наготове ружья. До самого утра нам не  пришлось  сомкнуть
глаз.
     Часа через два-три после того, как  мы  бросили  якорь,  мы  услышали
ужасный рев каких-то огромных зверей очень странной породы (какой -  мы  и
сами не  знали).  Звери  приблизились  к  берегу,  вошли  в  речку,  стали
плескаться и барахтаться в ней, желая, очевидно, освежиться,  и  при  этом
визжали, ревели и выли; таких отвратительных звуков я до той поры  никогда
не слыхал.
     Ксури дрожал от страха; правду сказать, испугался и я.
     Но мы оба еще больше испугались, когда услышали, что одно из  чудовищ
плывет к нашему судну. Мы не могли его видеть, но только слышали, как  оно
отдувается и фыркает, и угадали по одним этим звукам, что чудовище огромно
и свирепо.
     - Должно быть, это лев, - сказал Ксури.  -  Поднимем  якорь  и  уйдем
отсюда!
     - Нет, Ксури, - возразил я, -  нам  незачем  сниматься  с  якоря.  Мы
только отпустим канат подлиннее и отойдем  подальше  в  море  -  звери  не
погонятся за нами.
     Но едва я произнес  эти  слова,  как  увидел  неизвестного  зверя  на
расстоянии двух весел от нашего судна. Я немного растерялся, однако сейчас
же взял из каюты ружье и  выстрелил.  Зверь  повернул  назад  и  поплыл  к
берегу.
     Невозможно описать, какой яростный  рев  поднялся  на  берегу,  когда
прогремел мой выстрел:  должно  быть,  здешние  звери  никогда  раньше  не
слышали этого звука. Тут я  окончательно  убедился,  что  в  ночное  время
выходить на берег нельзя. Но можно ли будет  рискнуть  высадиться  днем  -
этого мы тоже не знали. Стать жертвой какого-нибудь дикаря не  лучше,  чем
попасться в когти льву или тигру.
     Но нам во что бы то ни стало нужно было сойти на берег  здесь  или  в
другом месте, так как у нас не осталось  ни  капли  воды.  Нас  давно  уже
мучила жажда. Наконец наступило долгожданное утро. Ксури заявил, что, если
я пущу его, он доберется до берега вброд и постарается  раздобыть  пресной
воды. А когда я спросил его, отчего же идти ему, а не мне, он ответил:
     - Если придет дикий человек, он съест меня, а вы останетесь живы.
     В этом ответе прозвучала такая любовь  ко  мне,  что  я  был  глубоко
растроган.
     - Вот что, Ксури, - сказал я, - отправимся оба. А если  явится  дикий
человек, мы застрелим его, и он не съест ни тебя, ни меня.
     Я дал мальчику сухарей и глоток вина; затем мы подтянулись поближе  к
земле и, соскочив в воду, направились к берегу  вброд,  не  взяв  с  собой
ничего, кроме ружей да двух пустых кувшинов для воды.
     Я не хотел удаляться от берега, чтобы не терять из виду нашего судна.
Я боялся, что вниз по реке к нам могут спуститься в своих пирогах  дикари.
Но Ксури, заметив ложбинку  на  расстоянии  мили  от  берега,  помчался  с
кувшином туда.
     Вдруг я вижу - он бежит назад. "Не погнались ли за ним  дикари?  -  в
страхе подумал я. - Не испугался ли он какого-нибудь хищного зверя?"
     Я бросился к нему на выручку и, подбежав ближе, увидел, что за спиной
у него висит что-то большое. Оказалось, он убил какого-то  зверька,  вроде
нашего зайца, только шерсть у него была другого цвета и ноги  длиннее.  Мы
оба были рады этой дичи, но я еще больше обрадовался, когда  Ксури  сказал
мне, что он отыскал в ложбине много хорошей пресной воды.
     Наполнив кувшины, мы устроили роскошный завтрак из убитого зверька  и
пустились в дальнейший путь. Так мы и не нашли в  этой  местности  никаких
следов человека.
     После того как мы вышли из устья речки,  мне  еще  несколько  раз  во
время нашего дальнейшего плавания  приходилось  причаливать  к  берегу  за
пресной водой.
     Однажды ранним утром мы бросили якорь у какого-то высокого мыса.  Уже
начался прилив. Вдруг Ксури, у которого глаза были,  видимо,  зорче  моих,
прошептал:
     - Уйдемте подальше от этого берега. Взгляните, какое  чудовище  лежит
вон там, на пригорке! Оно крепко  спит,  но  горе  будет  нам,  когда  оно
проснется!
     Я посмотрел в ту  сторону,  куда  показывал  Ксури,  и  действительно
увидел ужасного зверя. Это был огромный лев. Он лежал под выступом горы.
     - Слушай, Ксури, - сказал я, - ступай на берег и убей этого льва.
     Мальчик испугался.
     - Мне убить его! - воскликнул он. - Да ведь лев проглотит  меня,  как
муху!
     Я попросил его не шевелиться и, не сказав ему больше ни слова, принес
из каюты все наши ружья (их было три). Одно, самое большое и громоздкое, я
зарядил двумя кусками свинца, всыпав предварительно в дуло  хороший  заряд
пороху; в другое вкатил две большие пули, а в третье - пять пуль поменьше.
     Взяв первое ружье и тщательно прицелившись, я выстрелил  в  зверя.  Я
метил ему в голову, но он лежал в такой  позе  (прикрыв  голову  лапой  на
уровне глаз), что заряд попал в лапу и  раздробил  кость.  Лез  зарычал  и
вскочил, но, почувствовав боль, свалился, потом поднялся на трех  лапах  и
заковылял прочь от берега, испуская такой  отчаянный  рев,  какого  я  еще
никогда не слыхал.
     Я был немного смущен тем, что не попал ему в голову; однако, не медля
ни минуты, взял второе ружье и выстрелил зверю вдогонку. На этот  раз  мой
заряд попал прямо в цель. Лев свалился, издавая еле слышные хриплые звуки.
     Когда Ксури увидел раненого зверя, все его страхи прошли, и  он  стал
просить меня, чтобы я отпустил его на берег.
     - Ладно, ступай! - сказал я.
     Мальчик прыгнул в воду и поплыл к берегу, работая одной рукой, потому
что в другой у него было ружье. Подойдя  вплотную  к  упавшему  зверю,  он
приставил дуло ружья к его уху и убил наповал.
     Было, конечно, приятно подстрелить на охоте  льва,  но  мясо  его  не
годилось в пищу, и я очень жалел, что мы истратили  три  заряда  на  такую
никчемную дичь.  Впрочем,  Ксури  сказал,  что  он  попытается  поживиться
кое-чем от убитого льва, и, когда мы вернулись в шлюпку, попросил  у  меня
топор.
     - Зачем? - спросил я.
     - Отрубить ему голову, - отвечал он.
     Однако голову отрубить он не мог, у него не хватило сил:  он  отрубил
только лапу, которую и принес в  нашу  шлюпку.  Лапа  была  необыкновенных
размеров.
     Тут мне пришло в голову, что шкура этого  льва  может  нам,  пожалуй,
пригодиться,  и  я  решил  попробовать  снять  с  него  шкуру.  Мы   снова
отправились на берег, но я не знал,  как  взяться  за  эту  работу.  Ксури
оказался более ловким, чем я.
     Работали мы  целый  день.  Шкура  была  снята  только  к  вечеру.  Мы
растянули ее на крыше нашей маленькой каюты. Через два дня она  совершенно
просохла на солнце и потом служила мне постелью.
     Отчалив  от  этого  берега,  мы  поплыли   прямо   на   юг   и   дней
десять-двенадцать подряд не меняли своего направления.
     Провизия наша  подходила  к  концу,  поэтому  мы  старались  возможно
экономнее расходовать наши запасы. На берег мы сходили только  за  пресной
водой.
     Я хотел добраться до устья реки Гамбии или Сенегала, то есть  до  тех
мест, которые прилегают к Зеленому мысу, так как надеялся встретить  здесь
какой-нибудь европейский корабль. Я знал, что, если я не встречу корабля в
этих местах, мне  останется  или  пуститься  в  открытое  море  на  поиски
островов, или погибнуть среди чернокожих - другого выбора у меня не было.
     Я знал также, что все корабли, которые идут из Европы, куда бы они ни
направлялись - к берегам ли Гвинеи, в Бразилию или в Ост-Индию, - проходят
мимо Зеленого мыса, и потому мне казалось, что  все  мое  счастье  зависит
только от того, встречу ли я  у  Зеленого  мыса  какое-нибудь  европейское
судно.
     "Если не встречу, - говорил я себе, - мне грозит верная смерть".

0

15

Даниэль Дефо. Робинзон Крузо
Daniel Defoe. Robinson Crusoe (1719)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

           Встреча с дикарями

Прошло еще дней десять. Мы неуклонно продолжали продвигаться на юг.
     Сперва побережье было пустынно; потом в двух-трех  местах  мы увидели
голых чернокожих людей, которые стояли на берегу и смотрели на нас.
     Мне как-то вздумалось выйти на берег и побеседовать с ними, но Ксури,
мой мудрый советчик, сказал:
     - Не ходи! Не ходи! Не надо!
     И все-таки я стал держаться ближе к берегу, чтобы  иметь  возможность
завести с этими людьми разговор. Дикари, очевидно, поняли, чего я хочу,  и
долге бежали за нами по берегу.
     Я заметил, что они безоружные только у одного  из  них  была  в  руке
длинная тонкая палка. Ксури сказал мне, что это копье и что дикари бросают
свои копья  очень  далеко  и  удивительно  метко.  Поэтому  я  держался  в
некотором отдалении от них  и  разговаривал  с  ними  при  помощи  знаков,
стараясь дать им понять, что мы голодны и нуждаемся в пище. Они  поняли  и
стали, в свою очередь, делать мне знаки, чтобы я  остановил  свою  шлюпку,
так как они намерены принести нам еду.
     Я спустил парус, шлюпка остановилась. Два дикаря побежали  куда-то  и
через полчаса принесли два больших куска  сушеного  мяса  и  два  мешка  с
зерном какого-то хлебного злака, растущего в  тех  местах.  Мы  не  знали,
какое это было мясо и  какое  зерно,  однако  выразили  полную  готовность
принять и то и другое.
     Но как получить предлагаемый дар? Сойти на  берег  мы  не  могли:  мы
боялись дикарей,  а  они  -  нас.  И  вот,  для  того  чтобы  обе  стороны
чувствовали себя в безопасности, дикари сложили на берегу всю провизию,  а
сами отошли подальше. Лишь после того как мы переправили ее на шлюпку, они
воротились на прежнее место.
     Доброта дикарей растрогала нас, мы благодарили их  знаками,  так  как
никаких подарков не могли предложить им взамен.
     Впрочем, в ту же минуту нам представился чудесный случай  оказать  им
большую услугу.
     Не успели мы отчалить от берега, как вдруг  увидели,  что  из-за  гор
выбегают два сильных и страшных зверя. Они мчались со  всех  ног  прямо  к
морю. Нам показалось, что один из них гонится за другим. Бывшие на  берегу
люди, особенно женщины,  страшно  испугались.  Началась  суматоха,  многие
завизжали, заплакали. Только тот дикарь, у которого было копье, остался на
месте, все прочие пустились бежать врассыпную. Но звери  неслись  прямо  к
морю и никого из чернокожих не тронули. Тут только  я  увидел,  какие  они
громадные. Они с разбегу бросились в воду и стали нырять  и  плавать,  так
что можно было, пожалуй, подумать, будто они  прибежали  сюда  единственно
ради морского купания.
     Вдруг один из них подплыл довольно близко к нашей шлюпке. Этого я  не
ожидал, но тем не менее не был застигнут врасплох: зарядив поскорее  ружье
я приготовился встретить  врага.  Как  только  он  приблизился  к  нам  на
расстояние ружейного выстрела я спустил курок и прострелил ему  голову.  В
тот же миг он погрузился в воду, потом вынырнул и поплыл обратно к берегу,
то исчезая в воде, то  снова  появляясь  на  поверхности.  Он  боролся  со
смертью, захлебываясь водой и истекая кровью.  Не  доплыв  до  берега,  он
издох и пошел ко дну.
     Никакими словами нельзя передать, как были ошеломлены  дикари,  когда
услышали грохот и увидели огонь моего выстрела: иные  чуть  не  умерли  ее
страху и упали на землю как мертвые.
     Но, видя, что зверь убит и что я  делаю  им  знаки  подойти  ближе  к
берегу, они осмелели и столпились у самой воды: видимо, им очень  хотелось
найти под водою убитого зверя. В том  месте,  где  он  утонул,  вода  была
окрашена кровью, и потому я легко отыскал его.  Зацепив  его  веревкой,  я
бросил ее конец дикарям и они притянули убитого зверя к  берегу.  Это  был
большой леопард с необыкновенно красивой пятнистой  шкурой.  Дикари,  стоя
над ним, от изумления и радости подняли руки кверху; они не могли  понять,
чем я убил его.
     Другой зверь, испугавшись моего выстрела, подплыл к берегу и помчался
обратно в горы.
     Я заметил, что  дикарям  очень  хочется  полакомиться  мясом  убитого
леопарда, и мне пришло в голову, что будет хорошо, если они получат его от
меня в дар.
     Я показал им знаками, что они могут взять зверя себе.
     Они горячо поблагодарили меня и в тот же  миг  принялись  за  работу.
Ножей у них не было,  но,  действуя  острой  щепкой,  они  сняли  шкуру  с
мертвого зверя так быстро и ловко, как мы не сняли бы ее и ножом.
     Они предлагали мне мяса, но я отказался, сделав знак,  что  дарю  его
им. Я попросил у них шкуру, которую они отдали  мне  очень  охотно.  Кроме
того, они принесли для меня новый запас провизии, и я с радостью принял их
дар. Затем я попросил у  них  воды:  я  взял  один  из  наших  кувшинов  и
опрокинул его кверху дном, чтобы показать, что он пуст и что я  прошу  его
наполнить. Тогда они крикнули что-то. Немного погодя появились две женщины
и принесли большой сосуд из обожженной глины (должно быть, дикари обжигают
глину  на  солнце).  Этот  сосуд  женщины  поставили  на  берегу,  а  сами
удалились, как и  прежде.  Я  отправил  Ксури  на  берег  со  всеми  тремя
кувшинами, и он наполнил их доверху.
     Получив таким образом воду, мясо  и  хлебные  зерна,  я  расстался  с
дружелюбными дикарями и  в  течение  одиннадцати  дней  продолжал  путь  в
прежнем направлении, не сворачивая к берегу.
     Каждую ночь во время штиля мы высекали  огонь  и  зажигали  в  фонаре
самодельную свечку, надеясь, что какое-нибудь судно заметит наше крохотное
пламя, но ни одного корабля так и не встретилось нам по пути.
     Наконец милях в пятнадцати перед собой я увидел полосу земли,  далеко
выступавшую в море. Погода была безветренная, и я свернул в открытое море,
чтобы  обогнуть  эту  косу.  В  тот  миг,  когда  мы  поравнялись   с   ее
оконечностью, я отчетливо увидел милях в шести от берега со стороны океана
другую землю и заключил вполне правильно, что узкая коса - Зеленый мыс,  а
та земля, которая маячит вдали, -  один  из  островов  Зеленого  мыса.  Но
острова были очень далеко, и я не решался направиться к ним.
     Вдруг я услышал крик мальчика:
     - Господин! Господин! Корабль и парус!
     Наивный Ксури был так перепуган, что чуть  не  лишился  рассудка:  он
вообразил, будто это один из кораблей его хозяина,  посланный  за  нами  в
погоню. Но я знал, как далеко ушли мы от мавров, и был уверен, что они нам
уже не страшны.
     Я выскочил из каюты и сейчас же  увидел  корабль.  Мне  даже  удалось
разглядеть, что корабль этот португальский. "Должно быть, он  направляется
к берегам Гвинеи", - подумал я. Но, всмотревшись внимательнее, я убедился,
что корабль идет в другом направлении и не имеет намерения поворачивать  к
берегу. Тогда я поднял все паруса и понесся в открытое море, решившись  во
что бы то ни стало вступить в переговоры с кораблем.
     Вскоре мне стало ясно, что, даже идя полным ходом, я не успею подойти
настолько близко, чтобы на корабле могли различить мои сигналы. Но как раз
в ту минуту, когда я начинал уже  отчаиваться,  нас  увидали  с  палубы  -
должно быть, в подзорную трубу. Как я узнал потом, на корабле решили,  что
это шлюпка с какого-нибудь утонувшего европейского судна.  Корабль  лег  в
дрейф, чтобы дать мне возможность приблизиться, и я причалил к  нему  часа
через три.
     Меня  спросили,  кто   я   такой,   сперва   по-португальски,   потом
по-испански, потом по-французски, но ни одного из этих языков я не знал.
     Наконец один матрос, шотландец, заговорил со мной по-английски,  и  я
сказал ему, что я англичанин, убежавший  из  плена.  Тогда  меня  и  моего
спутника весьма любезно пригласили на  корабль.  Вскоре  мы  очутились  на
палубе вместе с нашей шлюпкой.
     Невозможно  выразить  словами,  какой  испытал   я   восторг,   когда
почувствовал себя на свободе. Я был спасен и от рабства и от грозившей мне
смерти! Счастье  мое  было  беспредельно.  На  радостях  я  предложил  все
имущество, какое было со мной, спасителю моему, капитану, в награду за мое
избавление. Но капитан отказался.
     - Я не возьму с вас ничего, -  сказал  он.  -  Все  ваши  вещи  будут
возвращены вам в целости, как только мы прибудем в Бразилию.  Я  спас  вам
жизнь, так как хорошо сознаю, что и сам мог бы очутиться в такой же  беде.
И как я был бы счастлив тогда, если бы вы оказали мне такую же помощь!  Не
забудьте также, что мы едем в Бразилию, а Бразилия далеко от Англии, и там
вы можете умереть с голоду без этих вещей. Не для того же  я  спасал  вас,
чтобы потом погубить! Нет-нет, сеньор, я довезу вас до Бразилии  даром,  а
вещи дадут вам возможность обеспечить себе пропитание и оплатить проезд на
родину.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Робинзон поселяется в Бразилии. - Он  снова  уходит  в           море. Корабль его терпит крушение

Капитан был великодушен и щедр не только на словах, но и на деле.  Он
добросовестно выполнил все свои обещания.  Он  приказал,  чтобы  никто  из
матросов не смел прикасаться к моему имуществу, затем  составил  подробный
список всех принадлежащих мне вещей, велел сложить  их  вместе  со  своими
вещами, а список вручил мне, чтобы по прибытии в Бразилию я  мог  получить
все сполна.
     Ему захотелось купить мою шлюпку. Шлюпка действительно  была  хороша.
Капитан сказал, что купит ее для своего корабля, и спросил, сколько я хочу
за нее.
     - Вы, - ответил я, - сделали мне столько  добра,  что  я  ни  в  коем
случае не считаю себя вправе назначать цену  за  шлюпку.  Сколько  дадите,
столько и возьму.
     Тогда он сказал, что выдаст мне письменное обязательство уплатить  за
мою шлюпку восемьдесят червонцев тотчас же по приезде в Бразилию, но, если
там найдется у меня  другой  покупатель,  который  предложит  мне  больше,
капитан заплатит мне столько же.
     Наш переезд до Бразилии совершился вполне  благополучно.  В  пути  мы
помогали матросам, и они подружились с  нами.  После  двадцатидвухдневного
плавания мы вошли в бухту Всех Святых. Тут  я  окончательно  почувствовал,
что бедствия мои позади, что я уже свободный человек, а не раб и что жизнь
моя начинается сызнова.
     Я  никогда  не  забуду,  как  великодушно  отнесся  ко  мне   капитан
португальского корабля.
     Он не взял с меня  ни  гроша  за  проезд;  он  в  полной  сохранности
возвратил мне все мои вещи, вплоть до трех глиняных кувшинов; он  дал  мне
сорок золотых за львиную шкуру и двадцать - за  шкуру  леопарда  и  вообще
купил все, что у меня было лишнего и что мне было удобно  продать,  в  том
числе ящик с винами, два ружья и оставшийся воск (часть которого  пошла  у
нас на свечи). Одним словом, когда  я  продал  ему  большую  часть  своего
имущества и сошел на берег Бразилии, в кармане у меня было двести двадцать
золотых.
     Мне не хотелось расставаться с моим спутником  Ксури:  он  был  таким
верным и надежным товарищем, он помог мне добыть свободу. Но  у  меня  ему
было нечего делать; к тому же  я  не  был  уверен,  что  мне  удастся  его
прокормить. Поэтому я очень обрадовался, когда капитан заявил мне, что ему
нравится этот мальчишка, что он охотно возьмет его к  себе  на  корабль  и
сделает моряком.
     Вскоре по приезде в Бразилию мой друг капитан ввел меня в дом  одного
своего  знакомого.  То  был  владелец  плантации  сахарного  тростника   и
сахарного завода. Я прожил у него довольно долгое время и благодаря  этому
мог изучить сахарное производство.
     Видя, как  хорошо  живется  здешним  плантаторам  и  как  быстро  они
богатеют, я решил поселиться в  Бразилии  и  тоже  заняться  производством
сахара. На все свои наличные деньги я взял в аренду участок земли  и  стал
составлять план моей будущей плантации и усадьбы.
     У меня был сосед по плантации, приехавший сюда  из  Лиссабона.  Звали
его Уэллс. Родом он был англичанин, но давно уже перешел  в  португальское
подданство. Мы с ним скоро сошлись и были в самых приятельских отношениях.
Первые два года мы оба еле могли прокормиться нашими урожаями. Но по  мере
того как земля разрабатывалась, мы становились богаче.
     Прожив в Бразилии года четыре и постепенно  расширяя  свое  дело,  я,
само собою разумеется, не только изучил испанский язык, но и  познакомился
со всеми соседями, а равно и с купцами из Сан-Сальвадора, ближайшего к нам
приморского города.  Многие  из  них  стали  моими  друзьями.  Мы  нередко
встречались, и, конечно, я зачастую рассказывал им о двух моих поездках  к
Гвинейскому берегу, о том, как ведется торговля с тамошними неграми и  как
легко там за какие-нибудь безделушки - за бусы, ножи, ножницы, топоры  или
зеркальца - приобрести золотой песок и слоновую кость.
     Они всегда слушали меня с большим интересом и подолгу  обсуждали  то,
что я рассказывал им.
     Однажды пришли ко мне трое из них и, взяв с меня слово, что весь  наш
разговор останется в тайне, сказали:
     - Вы говорите, что там, где вы были, можно легко достать целые  груды
золотого песку и других  драгоценностей.  Мы  хотим  снарядить  корабль  в
Гвинею за золотом. Согласны ли  вы  поехать  в  Гвинею?  Вам  не  придется
вкладывать в это предприятие ни гроша: мы дадим вам  все,  что  нужно  для
обмена. За ваш труд вы получите свою долю прибыли, такую же, как и  каждый
из нас.
     Мне  следовало  бы  отказаться  и  надолго  остаться  в   плодородной
Бразилии, но, повторяю, я всегда был виновником собственных несчастий. Мне
страстно захотелось испытать новые морские приключения, и  голова  у  меня
закружилась от радости.
     В юности я был не в силах побороть свою любовь к  путешествиям  и  не
послушал добрых советов отца.  Так  и  теперь  я  не  мог  устоять  против
соблазнительного предложения моих бразильских друзей.
     Я ответил им, что охотно поеду в Гвинею,  с  тем,  однако,  условием,
чтобы во время моего путешествия они присмотрели  за  моими  владениями  и
распорядились ими по моим указаниям в случае, если я не вернусь.
     Они торжественно обещали  выполнить  мои  пожелания  и  скрепили  наш
договор  письменным  обязательством.  Я  же,  со  своей  стороны,   сделал
завещание на случай смерти: все свое движимое  и  недвижимое  имущество  я
завещал португальскому капитану, который спас мне жизнь.  Но  при  этом  я
сделал  оговорку,  чтобы  часть  капитала  он  отправил  в   Англию   моим
престарелым родителям.
     Корабль был снаряжен, и мои компаньоны, согласно  условию,  нагрузили
его товаром.
     И вот еще раз - в недобрый час! - 1 сентября 1659 года  я  ступил  на
палубу корабля. Это был тот самый день,  в  который  восемь  лет  назад  я
убежал из отцовского дома и так безумно загубил свою молодость.
     На двенадцатый день нашего плавания мы пересекли экватор и находились
под семью градусами двадцатью двумя минутами северной широты, когда на нас
неожиданно налетел бешеный шквал. Он налетел  с  юго-востока,  потом  стал
дуть в противоположную сторону и, наконец, подул с  северо-востока  -  дул
непрерывно с такой ужасающей силой, что  в  течение  двенадцати  дней  нам
пришлось, отдавшись во власть урагана, плыть, куда гнали нас волны.
     Нечего говорить, что  все  эти  двенадцать  дней  я  ежеминутно  ждал
смерти, да и никто из нас не думал, что останется в живых.
     Однажды ранним утром (ветер все еще дул  с  прежней  силой)  один  из
матросов крикнул:
     - Земля!
     Но не успели мы выбежать из кают, чтобы узнать,  мимо  каких  берегов
несется наше несчастное судно, как почувствовали, что оно село на мель.  В
тот же миг от внезапной остановки всю нашу палубу окатило такой  неистовой
и могучей волной, что мы принуждены были тотчас же скрыться в каютах.
     Корабль так глубоко засел в песке, что нечего было и  думать  стащить
его с мели. Нам  оставалось  одно:  позаботиться  о  спасении  собственной
жизни. У нас были две шлюпки. Одна висела за кормой; во  время  шторма  ее
разбило и унесло в море. Оставалась другая, но никто не знал,  удастся  ли
спустить ее на воду. А между тем  размышлять  было  некогда:  корабль  мог
каждую минуту расколоться надвое.
     Помощник капитана бросился к шлюпке и с помощью  матросов  перебросил
ее через борт. Мы все, одиннадцать человек, вошли в шлюпку и  отдались  на
волю бушующих волн, так как, хотя шторм  уже  поутих,  все-таки  на  берег
набегали громадные волны и море по всей справедливости могло быть  названо
бешеным.
     Наше положение стало еще более страшным: мы видели ясно,  что  шлюпку
сейчас захлестнет и что нам невозможно спастись. Паруса у нас не  было,  а
если б и был, он оказался бы совершенно бесполезным для нас. Мы  гребли  к
берегу с отчаянием в сердце, как люди, которых  ведут  на  казнь.  Мы  все
понимали, что, едва только шлюпка подойдет ближе к земле, прибой тотчас же
разнесет  ее  в  щепки.  Подгоняемые  ветром,   мы   налегли   на   весла,
собственноручно приближая свою гибель.
     Так несло нас мили четыре, и  вдруг  разъяренный  вал,  высокий,  как
гора, набежал с кормы на нашу шлюпку. Это был последний, смертельный удар.
Шлюпка перевернулась. В тот же миг мы очутились под  водой.  Буря  в  одну
секунду раскидала нас в разные стороны.
     Невозможно описать то смятение чувств и мыслей,  которые  я  испытал,
когда меня накрыла волна. Я очень хорошо плаваю, но у  меня  не  было  сил
сразу вынырнуть из этой пучины, чтобы  перевести  дыхание,  и  я  чуть  не
задохся.  Волна  подхватила  меня,  протащила  по  направлению  к   земле,
разбилась  и  отхлынула  прочь,  оставив  меня  полумертвым,  так  как   я
наглотался воды. Я перевел дух и немного пришел в себя. Увидев, что  земля
так близко  (гораздо  ближе,  чем  я  ожидал),  я  вскочил  на  ноги  и  с
чрезвычайной поспешностью направился к берегу.  Я  надеялся  достичь  его,
прежде чем набежит и подхватит меня другая волна, но скоро понял, что  мне
от нее не уйти: море шло на меня, как большая гора; оно нагоняло меня, как
свирепый враг, с которым невозможно бороться. Я  и  не  сопротивлялся  тем
волнам, которые несли меня к берегу; но чуть только,  отхлынув  от  земли,
они уходили назад, я всячески барахтался и бился, чтобы они не унесли меня
обратно в море.
     Следующая волна была огромна: не меньше двадцати или  тридцати  футов
вышиной. Она похоронила меня глубоко под собою. Затем меня подхватило и  с
необыкновенной быстротой помчало к земле. Долго я плыл по течению, помогая
ему изо всех сил, и чуть не задохся в воде, как  вдруг  почувствовал,  что
меня несет куда-то вверх. Вскоре, к моему величайшему счастью, мои руки  и
голова оказались над поверхностью воды, и хотя секунды через две  на  меня
налетела другая волна, но все же эта краткая передышка придала мне силы  и
бодрости.
     Новая волна опять накрыла меня с головою, но на этот раз я пробыл под
водой не так долго. Когда волна разбилась и отхлынула, я  не  поддался  ее
натиску, а поплыл к берегу и вскоре снова почувствовал,  что  у  меня  под
ногами земля.
     Я постоял две-три секунды, вздохнул всей грудью и  из  последних  сил
бросился бежать к берегу.
     Но и теперь я не ушел от разъяренного моря: оно  снова  пустилось  за
мной вдогонку. Еще два раза волны настигали меня и несли к берегу, который
в этом месте был очень отлогим.
     Последняя волна с такой силой швырнула меня о скалу,  что  я  потерял
сознание.
     Некоторое время я был совершенно беспомощен, и, если бы в  ту  минуту
море снова успело налететь на меня, я непременно захлебнулся бы в воде.
     К счастью, ко мне вовремя вернулось сознание. Увидев, что сейчас меня
снова накроет волна,  я  крепко  уцепился  за  выступ  утеса  и,  задержав
дыхание, старался переждать, пока она схлынет.
     Здесь, ближе к земле,  волны  были  не  такие  огромные.  Когда  вода
схлынула, я опять побежал вперед и очутился настолько близко к берегу, что
следующая волна хоть и окатила меня всего, с  головой,  но  уже  не  могла
унести в море.
     Я пробежал еще несколько шагов и почувствовал с радостью, что стою на
твердой земле. Я стал карабкаться по прибрежным скалам  и,  добравшись  до
высокого бугра, упал на траву. Здесь я был в безопасности: вода  не  могла
доплеснуть до меня.
     Я думаю, не существует таких слов, которыми можно было бы  изобразить
радостные чувства человека, восставшего, так сказать,  из  гроба!  Я  стал
бегать и прыгать, я размахивал руками,  я  даже  пел  и  плясал.  Все  мое
существо,  если  можно  так  выразиться,  было  охвачено  мыслями  о  моем
счастливом спасении.
     Но тут я внезапно подумал о своих утонувших товарищах. Мне стало жаль
их, потому что во время плавания я успел привязаться ко многим из  них.  Я
вспоминал их лица, имена. Увы, никого из них я больше не видел; от  них  и
следов не осталось, кроме трех принадлежавших им шляп, одного  колпака  да
двух непарных башмаков, выброшенных морем на сушу.
     Посмотрев туда, где стоял наш корабль, я еле разглядел его за  грядою
высоких волн - так он был далеко! И я сказал  себе:  "Какое  это  счастье,
великое счастье, что я добрался в такую бурю до этого далекого берега!"
     Выразив такими словами свою горячую радость по случаю  избавления  от
смертельной опасности, я вспомнил, что земля может быть  так  же  страшна,
как и море, что я не знаю, куда я попал, и  что  мне  необходимо  в  самом
непродолжительном времени тщательно осмотреть незнакомую местность.
     Как только я подумал об этом, мои восторги тотчас же остыли: я понял,
что хоть я и спас свою жизнь, но не спасся от несчастий, лишений и ужасов.
Вся одежда моя промокла насквозь, а переодеться было не во что. У меня  не
было ни пищи, ни пресной воды, чтобы подкрепить свои силы.  Какое  будущее
ожидало меня? Либо я умру от голода, либо меня растерзают лютые звери.  И,
что всего печальнее, я не мог охотиться за дичью, не  мог  обороняться  от
зверей, так как при мне  не  было  никакого  оружия.  Вообще  при  мне  не
оказалось ничего, кроме ножа да жестянки с табаком.
     Это привело меня в такое отчаяние, что я стал бегать по берегу взад и
вперед как безумный.
     Приближалась ночь, и я с тоской спрашивал себя:  "Что  ожидает  меня,
если в этой местности водятся хищные звери? Ведь  они  всегда  выходят  на
охоту по ночам".
     Неподалеку стояло широкое, ветвистое дерево. Я  решил  взобраться  на
него и просидеть среди его  ветвей  до  утра.  Ничего  другого  не  мог  я
придумать, чтобы спастись от зверей. "А когда  придет  утро,  -  сказал  я
себе, - я успею поразмыслить о том, какой  смертью  мне  суждено  умереть,
потому что жить в этих пустынных местах невозможно".
     Меня мучила жажда. Я пошел посмотреть, нет ли где поблизости  пресной
воды, и, отойдя на четверть  мили  от  берега,  к  великой  моей  радости,
отыскал ручеек.
     Напившись и положив себе в  рот  табаку,  чтобы  заглушить  голод,  я
воротился к дереву, влез на него и устроился в его ветвях  таким  образом,
чтобы не свалиться во сне. Затем  срезал  недлинный  сук  и,  сделав  себе
дубинку на  случай  нападения  врагов,  уселся  поудобнее  и  от  страшной
усталости крепко уснул.
     Спал я сладко, как не многим спалось бы на столь неудобной постели, и
вряд ли кто-нибудь после такого ночлега просыпался таким свежим и бодрым.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

           Робинзон на необитаемом острове. - Он добывает вещи  с           корабля и строит себе жилье

Проснулся я поздно. Погода была ясная,  ветер  утих,  море  перестало
бесноваться.
     Я взглянул на покинутый нами корабль и с удивлением  увидел,  что  на
прежнем месте его уже нет. Теперь его прибило ближе к берегу. Он  очутился
неподалеку от той самой скалы, о которую меня  чуть  не  расшибло  волной.
Должно быть, ночью его приподнял прилив, сдвинул с мели  и  пригнал  сюда.
Теперь он стоял не дальше мили  от  того  места,  где  я  ночевал.  Волны,
очевидно, не разбили его: он держался на воде почти прямо.
     Я тотчас же решил пробраться на корабль, чтобы запастись провизией  и
разными другими вещами.
     Спустившись с дерева, я еще раз  осмотрелся  кругом.  Первое,  что  я
увидел, была наша шлюпка, лежавшая по правую руку, на берегу, в двух милях
отсюда - там, куда ее швырнул ураган. Я пошел было в том  направлении,  но
оказалось, что прямой дорогой туда не пройдешь: в берег глубоко  врезалась
бухта, шириною в полмили, и преграждала путь. Я повернул назад, потому что
мне было гораздо важнее попасть на корабль: я надеялся найти там еду.
     После полудня волны совсем улеглись, и отлив был такой  сильный,  что
четверть мили до корабля я прошел по сухому дну.
     Тут снова у меня заныло сердце: мне стало ясно,  что  все  мы  теперь
были бы живы, если бы не испугались бури и не покинули свой корабль. Нужно
было только выждать, чтобы шторм прошел, и мы благополучно добрались бы до
берега, и я не  был  бы  теперь  вынужден  бедствовать  в  этой  безлюдной
пустыне.
     При мысли о своем одиночестве я заплакал,  но,  вспомнив,  что  слезы
никогда не прекращают несчастий, решил продолжать свой путь и во что бы то
ни стало добраться до разбитого  судна.  Раздевшись,  я  вошел  в  воду  и
поплыл.
     Но самое трудное было еще впереди: взобраться на корабль я не мог. Он
стоял на  мелком  месте,  так  что  почти  целиком  выступал  из  воды,  а
ухватиться было не за что. Я долго плавал  вокруг  него  и  вдруг  заметил
корабельный канат (удивляюсь, как он сразу  не  бросился  мне  в  глаза!).
Канат свешивался из люка, и конец его приходился так высоко над водой, что
мне с величайшим трудом удалось поймать  его.  Я  поднялся  по  канату  до
кубрика. Подводная часть корабля была пробита, и трюм был наполнен  водой.
Корабль стоял на твердой песчаной отмели, корма его сильно приподнялась, а
нос почти касался воды. Таким образом, вода не попала в корму, и  ни  одна
из вещей, находившихся там, не подмокла. Я  поспешил  туда,  так  как  мне
раньше всего хотелось узнать, какие вещи испортились, а какие уцелели.
     Оказалось, что весь запас  корабельной  провизии  остался  совершенно
сухим. А так как меня мучил голод, то я первым  делом  пошел  в  кладовую,
набрал сухарей и, продолжая осмотр корабля, ел на ходу,  чтобы  не  терять
времени. В кают-компании я нашел бутылку рома и отхлебнул из нее несколько
хороших глотков, так как очень нуждался в подкреплении сил для предстоящей
работы.
     Прежде всего мне нужна была лодка, чтобы перевезти на берег те  вещи,
которые могли мне понадобиться. Но лодку было  неоткуда  взять,  а  желать
невозможного  бесполезно.  Нужно  было  придумать  что-нибудь  другое.  На
корабле были запасные мачты, стеньги и реи. Из  этого  материала  я  решил
построить плот и горячо принялся за работу. Кубрик-помещение для  матросов
в носовой части корабля.
     Выбрав несколько бревен полегче,  я  выбросил  их  за  борт,  обвязав
предварительно  каждое  бревно  канатом,  чтобы  их  не  унесло.  Затем  я
спустился с корабля, притянул к себе четыре бревна,  крепко  связал  их  с
обоих концов, скрепив еще сверху двумя или  тремя  дощечками,  положенными
накрест, и у меня вышло нечто вроде плота.
     Меня этот плот отлично выдерживал,  но  для  большого  груза  он  был
слишком легок и мал.
     Пришлось мне снова взбираться на корабль. Там разыскал я пилу  нашего
корабельного плотника и распилил запасную мачту на три бревна,  которые  и
приладил к плоту. Плот стал шире и гораздо устойчивее. Эта  работа  стоила
мне огромных усилий, но  желание  запастись  всем  необходимым  для  жизни
поддерживало меня, и я сделал то, на что при обыкновенных  обстоятельствах
у меня не хватило бы сил.
     Теперь мой плот был широк и крепок,  он  мог  выдержать  значительный
груз.
     Чем же нагрузить  этот  плот  и  что  сделать,  чтобы  его  не  смыло
приливом? Долго раздумывать было некогда, нужно было торопиться.
     Раньше всего я уложил на плоту все доски, какие нашлись  на  корабле;
потом взял три сундука, принадлежавших нашим  матросам,  взломал  замки  и
выбросил  все  содержимое.  Потом  я  отобрал  те  вещи,   которые   могли
понадобиться мне больше всего, и наполнил ими  все  три  сундука.  В  один
сундук я сложил съестные припасы:  рис,  сухари,  три  круга  голландского
сыру, пять больших кусков вяленой  козлятины,  служившей  нам  на  корабле
главной мясной пищей, и остатки ячменя, который мы  везли  из  Европы  для
бывших на судне кур; кур мы давно уже съели,  а  немного  зерна  осталось.
Этот ячмень был перемешан с пшеницей; он очень пригодился бы  мне,  но,  к
сожалению, как потом оказалось, был сильно попорчен крысами. Кроме того, я
нашел  несколько  ящиков  вина  и  до  шести   галлонов   рисовой   водки,
принадлежавших нашему капитану.
     Эти ящики я тоже поставил на плот, рядом с сундуками.
     Между тем, покуда я был  занят  погрузкой,  начался  прилив,  и  я  с
огорчением увидел, что мой кафтан, рубашку и камзол, оставленные  мной  на
берегу, унесло в море.
     Теперь у меня остались только чулки да штаны (полотняные, короткие до
колен), которые я не снял,  когда  плыл  к  кораблю.  Это  заставило  меня
подумать о том, чтобы запастись не только едой, но и одеждой.  На  корабле
было достаточное количество курток и брюк, но  я  взял  пока  одну  только
пару, потому что меня гораздо больше соблазняло многое  другое,  и  прежде
всего рабочие инструменты.
     После долгих поисков я нашел ящик нашего плотника,  и  это  была  для
меня поистине драгоценная находка, которой я не отдал бы  в  то  время  за
целый корабль, наполненный золотом. Я поставил на плот этот ящик, даже  не
заглянув в него, так как мне  было  отлично  известно,  какие  инструменты
находятся в нем.
     Теперь мне оставалось запастись оружием и зарядами. В каюте  я  нашел
два хороших охотничьих ружья и два пистолета, которые я  уложил  на  плоту
вместе с пороховницей,  мешочком  дроби  и  двумя  старыми,  заржавленными
шпагами. Я знал, что у нас на корабле было три бочонка пороху, но не знал,
где они хранятся. Однако после тщательных поисков все три бочонка нашлись.
Один оказался подмоченным, а два были сухи,  и  я  перетащил  их  на  плот
вместе с ружьями и шпагами. Теперь мой плот  был  достаточно  нагружен,  и
надо было отправляться в путь. Добраться до берега на  плоту  без  паруса,
без руля - нелегкая задача: довольно было самого слабого встречного ветра,
чтобы все мое сооружение опрокинулось.
     К счастью, море было спокойно. Начинался прилив, который  должен  был
погнать меня к  берегу.  Кроме  того,  поднялся  небольшой  ветерок,  тоже
попутный. Поэтому, захватив с собою сломанные весла от корабельной шлюпки,
я спешил в обратный путь. Вскоре мне удалось высмотреть маленькую бухту, к
которой я и направил свой плот. С большим  трудом  провел  я  его  поперек
течения и наконец вошел в эту бухту, упершись в дно веслом, так как  здесь
было мелко; едва начался отлив, мой плот со всем грузом оказался на  сухом
берегу.
     Теперь мне предстояло осмотреть окрестности и  выбрать  себе  удобное
местечко для жизни - такое, где я мог бы сложить все  свое  имущество,  не
боясь, что оно погибнет. Я все еще не знал, куда я попал: на  материк  или
на остров. Живут ли здесь люди? Водятся ли здесь хищные звери? В  полумиле
от меня или немного дальше  виднелся  холм,  крутой  и  высокий.  Я  решил
подняться на него,  чтобы  осмотреться  кругом.  Взяв  ружье,  пистолет  и
пороховницу, я отправился на разведку.
     Взбираться  на  вершину  холма  было  трудно.  Когда  же  я   наконец
взобрался, я увидел, какая горькая участь выпала мне на  долю:  я  был  на
острове! Кругом со всех сторон расстилалось море, за которым нигде не было
видно земли, если не считать торчавших в  отдалении  нескольких  рифов  да
двух островков, лежавших милях  в  девяти  к  западу.  Эти  островки  были
маленькие, гораздо меньше моего.
     Я сделал и другое открытие: растительность  на  острове  была  дикая,
нигде не было видно ни клочка возделанной земли! Значит, людей здесь  и  в
самом деле не было!
     Хищные звери здесь тоже как будто не водились, по крайней мере  я  не
приметил ни  одного.  Зато  птицы  водились  во  множестве,  все  каких-то
неизвестных мне пород, так что  потом,  когда  мне  случалось  подстрелить
птицу, я никогда не мог определить по виду, годится в  пищу  ее  мясо  или
нет.
     Спускаясь с холма, я подстрелил одну птицу, очень большую: она сидела
на дереве у опушки леса.
     Я думаю, это был первый выстрел, раздавшийся в этих диких местах.  Не
успел я выстрелить, как над лесом взвилась туча птиц.  Каждая  кричала  на
свой лад, но ни один из этих криков не походил на крики знакомых мне птиц.
     Убитая мною птица напоминала нашего европейского ястреба  и  окраской
перьев, и формой клюва. Только когти у нее были гораздо  короче.  Мясо  ее
отдавало падалью, и я не мог его есть.
     Таковы были открытия,  которые  я  сделал  в  первый  день.  Потом  я
воротился к плоту и принялся перетаскивать вещи на  берег.  Это  заняло  у
меня весь остаток дня.
     К вечеру я снова стал думать, как и где мне устроиться на ночь.
     Лечь прямо  на  землю  я  боялся:  что,  если  мне  грозит  нападение
какого-нибудь хищного зверя? Поэтому выбрав на берегу удобное местечко для
ночлега, я загородил его со всех сторон сундуками и ящиками, а внутри этой
ограды соорудил из досок нечто вроде шалаша.
     Беспокоил меня также вопрос, как я буду добывать себе пищу,  когда  у
меня выйдут запасы: кроме птиц да двух  каких-то  зверьков,  вроде  нашего
зайца, выскочивших из лесу при звуке моего выстрела, никаких живых существ
я здесь не видел.
     Впрочем, в настоящее время меня гораздо  больше  занимало  другое.  Я
увез с корабля далеко не все, что можно было  взять;  там  осталось  много
вещей, которые могли мне пригодиться, и  прежде  всего  паруса  и  канаты.
Поэтому я решил, если мне ничто не помешает, снова побывать на корабле.  Я
был уверен, что при первой же  буре  его  разобьет  в  щепки.  Нужно  было
отложить все другие  дела  и  спешно  заняться  разгрузкой  судна.  Нельзя
успокаиваться, пока я не свезу на берег все вещи, до последнего гвоздика.
     Придя к такому решению, я стал думать, ехать  ли  мне  на  плоту  или
отправиться вплавь, как в первый раз. Я  решил,  что  удобнее  отправиться
вплавь. Только на этот раз я разделся в шалаше, оставшись в  одной  нижней
клетчатой сорочке, в полотняных штанах и кожаных туфлях на босу ногу.
     Как и в первый раз, я взобрался на корабль по канату, затем  сколотил
новый плот и перевез на нем много полезных вещей.  Во-первых,  я  захватил
все, что нашлось в чуланчике нашего плотника, а именно: два или три  мешка
с гвоздями (большими и мелкими), отвертку, дюжины две топоров, а главное -
такую полезную вещь, как точило.
     Потом я прихватил несколько вещей, найденных мною у нашего  канонира:
три железных лома, два бочонка с ружейными пулями и немного пороху.  Потом
я разыскал на корабле целый ворох всевозможного платья  да  прихватил  еще
запасный парус, гамак, несколько тюфяков и подушек. Все это  я  сложил  на
плоту и, к великому моему удовольствию, доставил на берег в целости.
     Отправляясь на корабль, я боялся, как бы в мое отсутствие на провизию
не напали какие-нибудь хищники. К счастью, этого не случилось.
     Только какой-то зверек прибежал из лесу и уселся  на  одном  из  моих
сундуков. Увидав  меня,  он  отбежал  немного  в  сторону,  но  тотчас  же
остановился, встал на задние  лапы  и  с  невозмутимым  спокойствием,  без
всякого страха поглядел мне в глаза, словно хотел познакомиться со мной.
     Зверек был красивый, похожий на дикую кошку. Я прицелился в  него  из
ружья, но он, не догадываясь об угрожавшей ему опасности, даже не тронулся
с места. Тогда я бросил ему кусок сухаря, хотя это  было  с  моей  стороны
неразумно, так как сухарей у меня было мало и мне следовало их беречь. Все
же зверек так понравился мне, что я  уделил  ему  этот  кусок  сухаря.  Он
подбежал, обнюхал сухарь, съел его и облизнулся с  большим  удовольствием.
Видно было, что он ждет продолжения. Но больше я не  дал  ему  ничего.  Он
посидел немного и ушел.
     После этого я принялся строить себе палатку. Я сделал ее из паруса  и
жердей, которые нарезал в  лесу.  В  палатку  я  перенес  все,  что  могло
испортиться от солнца  и  дождя,  а  вокруг  нагромоздил  пустые  ящики  и
сундуки, на случай внезапного нападения людей или диких зверей.
     Вход в палатку я загородил снаружи  большим  сундуком,  поставив  его
боком, а изнутри загородился досками. Затем я разостлал на земле  постель,
положил у изголовья два пистолета, рядом с постелью - ружье и лег.
     После кораблекрушения это  была  первая  ночь,  которую  я  провел  в
постели. Я крепко проспал до утра, так как в предыдущую  ночь  спал  очень
мало, а весь день работал без отдыха: сперва  грузил  вещи  с  корабля  на
плот, а потом переправлял их на берег.
     Ни у кого, я думаю, не было такого огромного склада вещей, какой  был
теперь у меня. Но мне все казалось мало. Корабль был  цел,  и,  покуда  не
отнесло его в сторону, покуда на нем оставалась хоть одна вещь, которой  я
мог воспользоваться, я считал необходимым свезти оттуда на берег все,  что
возможно. Поэтому каждый  день  я  отправлялся  туда  во  время  отлива  и
привозил с собою все новые и новые вещи.
     Особенно успешным было третье мое путешествие. Я разобрал все  снасти
и взял с собой все веревки. В этот же раз я привез большой кусок  запасной
парусины, служившей у нас для  починки  парусов,  и  бочонок  с  подмокшим
порохом, который я было оставил на корабле. В конце концов я переправил на
берег все паруса; только пришлось разрезать их на  куски  и  перевезти  по
частям. Впрочем, я не жалел об этом: паруса были нужны мне отнюдь  не  для
мореплавания, и вся их  ценность  заключалась  для  меня  в  парусине,  из
которой они были сшиты.
     Теперь с корабля было взято решительно  все,  что  под  силу  поднять
одному человеку. Остались только громоздкие вещи, за которые я и  принялся
в следующий рейс. Я начал с канатов. Каждый  канат  я  разрезал  на  куски
такой величины, чтобы мне не было слишком трудно управляться с ними, и  по
кускам перевез три каната. Кроме того,  я  взял  с  корабля  все  железные
части, какие мог отодрать при помощи топора. Затем, обрубив все оставшиеся
реи, я построил из них плот побольше, погрузил на него все эти  тяжести  и
пустился в обратный путь.
     Но на этот  раз  счастье  изменило  мне:  мой  плот  был  так  тяжело
нагружен, что мне было очень трудно им управлять.
     Когда, войдя в бухточку,  я  подходил  к  берегу,  где  было  сложено
остальное мое имущество, плот опрокинулся, и я упал в воду  со  всем  моим
грузом. Утонуть я не мог, так как это произошло неподалеку от  берега,  но
почти весь мой груз очутился под водой; главное, затонуло железо,  которым
я так дорожил.
     Правда, когда начался отлив, я  вытащил  на  берег  почти  все  куски
каната и несколько кусков железа, но  мне  приходилось  нырять  за  каждым
куском, и это очень утомило меня.
     Мои поездки на корабль продолжались изо дня в день, и  каждый  раз  я
привозил что-нибудь новое.
     Уже тринадцать дней я жил на  острове  и  за  это  время  побывал  на
корабле  одиннадцать  раз,  перетащив  на  берег  решительно  все,  что  в
состоянии поднять пара человеческих рук. Не сомневаюсь, что, если бы тихая
погода продержалась дольше, я перевез бы по частям весь корабль.
     Делая приготовления к двенадцатому рейсу, я заметил, что  поднимается
ветер. Тем не менее, дождавшись отлива, я отправился на корабль. Во  время
прежних своих посещений я так основательно обшарил  нашу  каюту,  что  мне
казалось, будто там уж ничего невозможно найти. Но вдруг  мне  бросился  в
глаза маленький шкаф с двумя ящиками: в одном я нашел три бритвы,  ножницы
и около дюжины хороших вилок и ножей; в  другом  ящике  оказались  деньги,
частью европейской, частью бразильской серебряной  и  золотой  монетой,  -
всего до тридцати шести фунтов стерлингов.
     Я усмехнулся при виде этих денег.
     - Негодный мусор, - проговорил я, - на что ты мне  теперь?  Всю  кучу
золота я охотно отдал бы за любой из этих грошовых ножей. Мне некуда  тебя
девать. Так отправляйся же на дно морское.  Если  бы  ты  лежал  на  полу,
право, не стоило бы труда нагибаться, чтобы поднять тебя.
     Но, поразмыслив немного, я все же завернул деньги в кусок парусины  и
прихватил, их с собой.
     Море бушевало всю ночь, и, когда поутру я выглянул из своей  палатки,
от корабля не осталось и следа. Теперь я мог  всецело  заняться  вопросом,
который тревожил меня с первого дня: что мне  делать,  чтобы  на  меня  не
напали ни хищные звери, ни дикие люди? Какое жилье мне устроить?  Выкопать
пещеру или поставить палатку?
     В конце концов я решил сделать и то и другое.
     К этому времени мне стало ясно, что выбранное мною место на берегу не
годится для постройки жилища: это  было  болотистое,  низменное  место,  у
самого моря. Жить в подобных местах очень вредно. К тому же поблизости  не
было пресной воды. Я решил найти другой клочок земли, более пригодный  для
жилья. Мне было нужно, чтобы жилье мое было защищено и от солнечного  зноя
и от хищников; чтобы оно стояло в таком  месте,  где  нет  сырости;  чтобы
вблизи была пресная вода. Кроме того, мне непременно  хотелось,  чтобы  из
моего дома было видно море.
     "Может случиться, что  неподалеку  от  острова  появится  корабль,  -
говорил я себе, - а если я не буду видеть моря,  я  могу  пропустить  этот
случай".
     Как видите, мне все еще не хотелось расставаться с надеждой.
     После долгих поисков я нашел наконец подходящий участок для постройки
жилища. Это была небольшая гладкая полянка на  скате  высокого  холма.  От
вершины до самой полянки холм спускался отвесной стеной, так что я мог  не
опасаться нападения сверху. В этой стене у самой  полянки  было  небольшое
углубление, как будто вход в  пещеру,  но  никакой  пещеры  не  было.  Вот
тут-то, прямо против этого  углубления,  на  зеленой  полянке  я  и  решил
разбить палатку.
     Место это находилось на северо-западном склоне холма, так  что  почти
до самого вечера оно оставалось  в  тени.  А  перед  вечером  его  озаряло
заходящее солнце.
     Прежде чем ставить палатку, я взял заостренную палку и  описал  перед
самым углублением  полукруг  ярдов  десяти  в  диаметре.  Затем  по  всему
полукругу я вбил в землю два ряда крепких высоких кольев,  заостренных  на
верхних концах. Между двумя рядами кольев я оставил небольшой промежуток и
заполнил его до самого верха обрезками канатов, взятых с корабля. Я сложил
их рядами, один на другой, а изнутри  укрепил  ограду  подпорками.  Ограда
вышла у меня на славу: ни пролезть сквозь нее, ни перелезть через  нее  не
мог ни человек, ни зверь. Эта работа потребовала много  времени  и  труда.
Особенно трудно было  нарубить  в  лесу  жердей,  перенести  их  на  место
постройки, обтесать и вбить в землю.
     Забор был сплошной, двери не было. Для входа в мое жилище мне служила
лестница. Я приставлял ее к частоколу всякий раз,  когда  мне  нужно  было
войти или выйти.

0

16

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Робинзон на новоселье. - Коза и козленок

     Трудно  мне  было  перетаскивать  в  крепость  все  мои  богатства  -
провизию, оружие и другие вещи. Еле справился я с этой работой.  И  сейчас
же пришлось взяться за новую: разбить большую, прочную палатку.
     В тропических странах дожди, как известно, бывают чрезвычайно обильны
и  в  определенное  время  года  льют  без  перерыва  много  дней.   Чтобы
предохранить себя от сырости, я сделал двойную палатку,  то  есть  сначала
поставил одну палатку, поменьше, а над нею -  другую,  побольше.  Наружную
палатку я накрыл брезентом, захваченным мною на корабле вместе с парусами.
     Теперь я спал уже не на подстилке, брошенной  прямо  на  землю,  а  в
очень удобном гамаке, принадлежавшем помощнику нашего капитана.
     Я перенес в палатку все съестные припасы и прочие вещи, которые могли
испортиться от дождей. Когда все это было внесено внутрь ограды, я наглухо
заделал отверстие, временно  служившее  мне  дверью,  и  стал  входить  по
приставной лестнице, о которой уже сказано выше. Таким образом, я жил, как
в укрепленном  замке,  огражденный  от  всяких  опасностей,  и  мог  спать
совершенно спокойно.
     Заделав ограду,  я  принялся  копать  пещеру,  углубляя  естественную
впадину в горе. Пещера приходилась как  раз  за  палаткой  и  служила  мне
погребом. Выкопанные камни я уносил через палатку во дворик и складывал  у
ограды с внутренней стороны. Туда же ссыпал я и землю, так  что  почва  во
дворике поднялась фута на полтора.
     Немало времени отняли у меня эти работы.  Впрочем,  в  ту  пору  меня
занимали многие другие дела и случилось несколько  таких  происшествий,  о
которых я хочу рассказать.
     Как-то раз, еще в то время, когда я только готовился ставить  палатку
и рыть пещеру, набежала вдруг черная туча и хлынул проливной дождь.  Потом
блеснула молния, раздался страшный удар грома.
     В этом, конечно, не было ничего необыкновенного, и меня  испугала  не
столько  самая  молния,  сколько  одна  мысль,  которая   быстрее   молнии
промелькнула у меня в уме: "Мой порох!"
     У меня замерло сердце. Я с ужасом  думал:  "Один  удар  молнии  может
уничтожить весь мой порох! А без него я буду лишен возможности обороняться
от хищных зверей и добывать себе пищу". Странное дело: в то время  я  даже
не подумал о том, что при взрыве раньше всего могу погибнуть я сам.
     Этот случай произвел на меня  такое  сильное  впечатление,  что,  как
только гроза прошла, я отложил на время все свои работы  по  устройству  и
укреплению жилища и принялся за столярное ремесло и шитье: я шил мешочки и
делал ящички для пороха. Нужно было разделить порох на несколько частей  и
каждую часть хранить отдельно, чтобы они не могли вспыхнуть все сразу.
     На эту работу у меня ушло почти две недели. Всего пороху у меня  было
до двухсот сорока фунтов. Я разложил все  это  количество  по  мешочкам  и
ящичкам, разделив его по крайней мере на сто частей.
     Мешочки и ящички я запрятал в расселины горы, в таких местах, куда не
могла проникнуть сырость, и тщательно отметил каждое место. За  бочонок  с
подмоченным порохом я не боялся - этот порох и без того  был  плохой  -  и
потому поставил его, как он был, в пещеру,  или  в  свою  "кухню",  как  я
мысленно называл ее.
     Все это время я раз в день, а иногда и чаще, выходил из дому с ружьем
- для прогулки, а также для того, чтобы ознакомиться с местной природой и,
если удастся, подстрелить какую-нибудь дичь.
     В первый же  раз  как  я  отправился  в  такую  экскурсию,  я  сделал
открытие, что на острове водятся козы.  Я  очень  обрадовался,  но  вскоре
оказалось, что козы необычайно проворны и чутки, так что подкрасться к ним
нет  ни  малейшей  возможности.  Впрочем,  это  не  смутило  меня:  я   не
сомневался, что рано или поздно научусь охотиться за ними.
     Вскоре я подметил одно любопытное явление: когда козы были на вершине
горы, а я появлялся в долине, все стадо тотчас же убегало от  меня  прочь;
но если козы были в долине, а я на горе, тогда они, казалось, не  замечали
меня. Из этого я сделал вывод, что глаза у них устроены особенным образом:
они не видят того, что находится наверху. С тех пор я стал охотиться  так:
взбирался на какой-нибудь холм и стрелял в коз с вершины.
     Первым же выстрелом я убил молодую козу, при которой был сосунок. Мне
от души было жаль козленка. Когда мать упала, он продолжал  смирно  стоять
возле нее и доверчиво глядел на меня. Мало того, когда я подошел к  убитой
козе, взвалил ее на плечи и понес домой, козленок побежал за мной. Так  мы
дошли до самого дома. Я положил козу на землю, взял козленка и спустил его
через ограду во двор. Я думал, что мне удастся вырастить его и  приручить,
но он еще не умел есть траву, и я был принужден его зарезать. Мне  надолго
хватило мяса  этих  двух  животных.  Ел  я  вообще  немного,  стараясь  по
возможности беречь свои запасы, в особенности сухари.
     После того как я окончательно устроился в  своем  новом  жилище,  мне
пришлось задуматься над тем, как бы  мне  скорее  сложить  себе  печь  или
вообще какой-нибудь очаг. Необходимо было также запастись дровами.
     Как я справился с этой задачей,  как  я  увеличил  свой  погреб,  как
постепенно окружил себя некоторыми удобствами жизни, я  подробно  расскажу
на дальнейших страницах.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Календарь Робинзона. - Робинзон устраивает свое жилье

     - Вскоре после того, как я поселился на острове, мне вдруг  пришло  в
голову, что я потеряю счет времени и даже перестану  отличать  воскресенья
от будней, если не заведу календаря.
     Календарь я устроил так: обтесал топором большое бревно и вбил его  в
песок на берегу, на том самом месте, куда меня выбросило бурей, и прибил к
этому столбу перекладину, на которой вырезал крупными буквами такие слова:

                              ЗДЕСЬ Я ВПЕРВЫЕ
                           СТУПИЛ НА ЭТОТ ОСТРОВ
                           30 СЕНТЯБРЯ 1659 ГОДА

     С тех пор я каждый день делал на своем столбе зарубку в виде короткой
черточки. Через шесть  черточек  я  делал  одну  длиннее  -  это  означало
воскресенье; зарубки же, обозначающие первое число каждого месяца, я делал
еще длиннее. Таким образом я  вел  мой  календарь,  отмечая  дни,  недели,
месяцы и годы.
     Перечисляя вещи, перевезенные мною с корабля, как уже было сказано, в
одиннадцать приемов, я не упомянул о многих мелочах, хотя  и  не  особенно
ценных, но сослуживших мне тем не менее большую службу. Так,  например,  в
каютах капитана и его помощника я нашел чернила, перья и бумагу,  три  или
четыре  компаса,  некоторые  астрономические  приборы,  подзорные   трубы,
географические карты и корабельный журнал. Все это  я  сложил  в  один  из
сундуков на всякий случай, не зная даже, понадобится ли мне что-нибудь  из
этих вещей. Затем мне попалось несколько книг на  португальском  языке.  Я
подобрал и их.
     Были у нас на корабле две кошки и собака. Кошек я перевез на берег на
плоту; собака же еще во время моей первой поездки сама спрыгнула в воду  и
поплыла за мной. Много лет она была мне надежным помощником,  служила  мне
верой и правдой. Она почти заменяла мне человеческое общество,  только  не
могла говорить. О, как бы дорого я дал, чтобы она заговорила!
     Чернила, перья и бумагу я старался всячески беречь. Пока у меня  были
чернила, я подробно записывал все, что случалось со  мной;  когда  же  они
иссякли, пришлось прекратить записи, так как я не умел делать чернила и не
мог придумать, чем их заменить.
     Вообще, хотя у меня был такой обширный склад всевозможных вещей, мне,
кроме чернил, недоставало еще очень многого: у меня не было ни лопаты,  ни
заступа, ни кирки - ни одного инструмента для земляных работ. Не  было  ни
иголок, ни ниток. Мое белье  пришло  в  полную  негодность,  но  вскоре  я
научился обходиться совсем без белья, не испытывая большого лишения.
     Так как мне не хватало нужных инструментов, всякая работа шла у  меня
очень медленно и давалась с большим трудом. Над тем частоколом, которым  я
обвел мое жилище, я работал чуть не целый год.  Нарубить  в  лесу  толстые
жерди, вытесать из них колья, перетащить эти колья к палатке - на все  это
нужно было много времени. Колья были очень тяжелые, так что я мог  поднять
не более одного зараз, и порою у меня уходило два дня лишь  на  то,  чтобы
вытесать кол и принести его домой, а третий  день  -  чтобы  вбить  его  в
землю.
     Вбивая колья в землю, я употреблял сначала тяжелую дубину, но потом я
вспомнил, что у меня есть железные ломы, которые я  привез  с  корабля.  Я
стал работать ломом, хотя не скажу, чтобы это сильно облегчило  мой  труд.
Вообще вбивание кольев  было  для  меня  одной  из  самых  утомительных  и
неприятных работ. Но мне ли было этим смущаться? Ведь все равно я не знал,
куда мне девать мое время, и другого дела у меня не было,  кроме  скитаний
по острову в поисках пищи; этим делом я  занимался  аккуратно  изо  дня  в
день.
     Порою на меня нападало отчаяние, я испытывал смертельную тоску, чтобы
побороть эти горькие чувства,  я  взял  перо  и  попытался  доказать  себе
самому, что в моем бедственном положении есть все же немало хорошего.
     Я  разделил  страницу  пополам  и  написал  слева  "худо",  а  справа
"хорошо", и вот что у меня получилось:

       ХУДО                                    ХОРОШО

   Я  заброшен  на  унылый,                Но я остался в живых, хо-
необитаемый  остров,  и  у              тя мог бы утонуть,  как все
меня нет  никакой  надежды              мои спутники.
спастись.

   Я удален от всего  чело-                Но я не умер с  голоду  и
вечества; я пустынник, из-              не погиб в этой пустыне.
гнанный навсегда  из  мира
людей.

   У меня  мало  одежды,  и                Но климат  здесь  жаркий,
скоро мне нечем будет при-              и можно обойтись без  одеж-
крыть наготу.                           ды.

   Я не могу защитить себя,                Но здесь нет ни людей, ни
если на меня нападут  злые              зверей. И  я  могу  считать
люди или дикие звери.                   себя счастливым,  что  меня
                                         не выбросило на  берег  Аф-
                                         рики, где столько  свирепых
                                         хищников.

    Мне не  с  кем  перемол-                Но  я   успел  запастись
  виться словом, некому обо-             всем необходимым для  жизни
  дрить и утешить меня.                  и обеспечить себе  пропита-
                                         ние до конца своих дней.

     Эти размышления оказали мне большую поддержку. Я увидел, что  мне  не
следует унывать и отчаиваться, так как в самых тяжелых  горестях  можно  и
должно найти утешение.
     Я успокоился и стал гораздо бодрее. До той поры я только и думал, как
бы мне покинуть этот остров; целыми часами я вглядывался в морскую даль  -
не  покажется  ли  где-нибудь  корабль.  Теперь  же,  покончив  с  пустыми
надеждами, я стал думать о том, как бы мне получше наладить мою  жизнь  на
острове.
     Я уже описывал свое жилище. Это была палатка, разбитая на склоне горы
и обнесенная крепким двойным частоколом. Но теперь мою ограду  можно  было
назвать стеной или валом,  потому  что  вплотную  к  ней,  с  наружной  ее
стороны, я вывел земляную насыпь в два фута толщиной.
     Спустя еще некоторое время (года через полтора)  я  положил  на  свою
насыпь жерди, прислонив их к откосу горы, а сверху сделал настил из  веток
и длинных широких листьев. Таким образом, мой дворик оказался под  крышей,
и я мог не бояться дождей, которые, как  я  уже  говорил,  в  определенное
время года беспощадно поливали мой остров.
     Читатель уже знает, что все имущество я перенес  в  свою  крепость  -
сначала только в ограду, а затем и в пещеру, которую я вырыл  в  холме  за
палаткой. Но я должен сознаться, что первое время мои вещи были свалены  в
кучу, как попало, и загромождали весь двор. Я постоянно натыкался на  них,
и мне буквально негде было повернуться. Чтобы  уложить  все  как  следует,
пришлось расширить пещеру.
     После того как я заделал вход в ограду и, следовательно, мог  считать
себя в безопасности от нападения хищных зверей,  я  принялся  расширять  и
удлинять мою пещеру.  К  счастью,  гора  состояла  из  рыхлого  песчаника.
Прокопав землю вправо, сколько было нужно по моему расчету, я повернул еще
правее и вывел ход наружу, за ограду.
     Этот сквозной подземный ход - черный ход моего  жилища  -  не  только
давал мне возможность свободно уходить со двора и возвращаться домой, но и
значительно увеличивал площадь моей кладовой.
     Покончив с этой работой, я  принялся  мастерить  себе  мебель.  Всего
нужнее были  мне  стол  и  стул:  без  стола  и  стула  я  не  мог  вполне
наслаждаться даже теми скромными удобствами, какие  были  доступны  мне  в
моем одиночестве, - не мог ни есть по-человечески, ни писать, ни читать.
     И вот я стал столяром.
     Ни разу в жизни до той поры я не брал в руки столярного  инструмента,
и тем не менее благодаря природной сообразительности и упорству в труде  я
мало-помалу  приобрел  такой  опыт,  что,  будь у  меня  все   необходимые
инструменты, мог бы сколотить любую мебель.
     Но даже и без инструментов или почти без инструментов, с одним только
топором да рубанком, я сделал множество вещей, хотя, вероятно,  никто  еще
не делал их столь первобытным способом и не затрачивал при этом так  много
труда. Только для того чтобы сделать доску, я должен был  срубить  дерево,
очистить ствол от ветвей и обтесывать с обеих сторон до тех пор,  пока  он
не превратится в какое-то подобие доски.  Способ  был  неудобный  и  очень
невыгодный, так как из целого дерева выходила лишь одна доска.  Но  ничего
не поделаешь, приходилось терпеть. К тому же мое время и мой  труд  стоили
очень дешево, так не все ли равно, куда и на что они шли?
     Итак, прежде всего я сделал себе стол и  стул.  Я  употребил  на  это
короткие доски, взятые с корабля. Затем  я  натесал  длинных  досок  своим
первобытным способом и приладил в моем погребе несколько полок,  одну  над
другой, фута по полтора шириной. Я  сложил  на  них  инструменты,  гвозди,
обломки железа и прочую мелочь - словом, разложил все  по  местам,  чтобы,
когда понадобится, я мог легко найти каждую вещь.
     Кроме того, я вбил в стену моего погреба колышки и  развесил  на  них
ружья, пистолеты и прочие вещи.
     Кто увидел бы после этого мою пещеру, наверное принял бы ее за  склад
всевозможных хозяйственных  принадлежностей.  И  для  меня  было  истинным
удовольствием заглядывать в этот склад - так много было там всякого добра,
в таком порядке были разложены и развешаны все вещи, и каждая мелочь  была
у меня под рукой.
     С этих-то пор я и начал вести свой  дневник,  записывая  все,  что  я
сделал в течение дня. Первое время мне было не до записей: я  был  слишком
завален работой; к тому же меня удручали тогда такие мрачные мысли, что  я
боялся, как бы они не отразились в моем дневнике.
     Но теперь, когда мне  наконец  удалось  совладать  со  своей  тоской,
когда, перестав баюкать себя бесплодными мечтами и  надеждами,  я  занялся
устройством своего  жилья,  привел  в  порядок  свое  домашнее  хозяйство,
смастерил себе стол и стул,  вообще  устроился  по  возможности  удобно  и
уютно, я принялся за дневник. Привожу  его  здесь  целиком,  хотя  большая
часть описанных в нем событий уже известна читателю  из  предыдущих  глав.
Повторяю, я вел мой дневник аккуратно, пока у меня были чернила. Когда  же
чернила вышли, дневник поневоле пришлось прекратить. Прежде всего я сделал
себе стол и стул.

    ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Дневник Робинзона. - Землетрясение

     30 сентября 1659 года.  Наш  корабль,  застигнутый  в  открытом  море
страшным штормом, потерпел крушение. Весь экипаж, кроме  меня,  утонул;  я
же, несчастный Робинзон Крузо, был выброшен  полумертвым  на  берег  этого
проклятого острова, который назвал островом Отчаяния.
     До поздней ночи меня угнетали самые мрачные чувства: ведь  я  остался
без еды, без жилья; у меня не было ни одежды, ни оружия;  мне  негде  было
спрятаться, если бы на меня напали враги. Спасения ждать было неоткуда.  Я
видел впереди только смерть: либо меня растерзают хищные звери, либо убьют
дикари, либо я умру голодной смертью.
     Когда настала ночь, я влез на дерево, потому что боялся  зверей.  Всю
ночь я проспал крепким сном, несмотря на то что шел дождь.
     1 октября. Проснувшись поутру, я увидел, что наш корабль сняло с мели
приливом и пригнало гораздо ближе к берегу. Это подало мне  надежду,  что,
когда ветер стихнет, мне удастся добраться до корабля и запастись  едой  и
другими  необходимыми  вещами.  Я  немного  приободрился,  хотя  печаль  о
погибших товарищах не покидала меня. Мне все думалось, что, останься мы на
корабле, мы непременно спаслись бы. Теперь из его  обломков  мы  могли  бы
построить баркас, на котором и выбрались бы из этого гиблого места.
     Как только начался отлив, я отправился на корабль. Сначала я  шел  по
обнажившемуся дну моря, а потом пустился вплавь. Весь этот день  дождь  не
прекращался, но ветер утих совершенно.
     С 1 по 24 октября я был занят перевозкой вещей. Я отплывал на корабль
с наступлением  отлива  и  плыл  обратно,  когда  начинался  прилив.  Вещи
перевозил на плотах. Все время шли дожди;  порою  погода  прояснялась,  но
ненадолго: должно быть, в здешних широтах это период дождей.
     25 октября. Всю ночь и весь день шел дождь и дул  сильный  порывистый
ветер. Корабль за ночь разбило в щепки; на том месте, где он стоял, торчат
какие-то жалкие обломки, да и те видны только во время отлива.  Весь  этот
день я хлопотал около вещей: укрывал и укутывал их, чтобы  не  испортились
от дождя.
     26 октября. Нашел, как мне кажется, подходящее место для жилья. Нужно
будет обнести его частоколом.
     С 27 по 30 октября усиленно работал: перетаскивал  свое  имущество  в
новое жилище, хотя почти все время шел дождь.
     31 октября. Утром бродил по острову  с  ружьем,  надеясь  подстрелить
какую-нибудь дичь,  а  кстати  и  осмотреть  окрестности.  Убил  козу.  Ее
козленок побежал за мной  и  проводил  меня  до  самого  дома,  но  вскоре
пришлось убить и его - он был так мал, что еще не умел есть траву.
     1 ноября. Разбил на новом месте, у  самой  горы,  большую  палатку  и
повесил в ней на кольях гамак.
     4 ноября. Распределил свое  время,  назначив  определенные  часы  для
охоты за дичью, для работы, для сна и для развлечений. С  утра,  если  нет
дождя, часа два-три брожу  по  острову  с  ружьем,  затем  до  одиннадцати
работаю, в одиннадцать завтракаю, с двенадцати до двух  отдыхаю  (так  как
это самая жаркая пора дня), с двух опять принимаюсь за работу. Все рабочие
Часы в последние два дня я мастерил стол. В то  время  я  был  еще  плохим
столяром. Но чему не научит нужда! Я становлюсь мастером на все руки.  Без
сомнения, такого же мастерства достиг бы и всякий другой, если бы очутился
в моем положении.
     13 ноября. Шел дождь. Земля и  воздух  заметно  освежились,  и  стало
легче дышать, но все время гремел страшный гром и сверкала молния, так что
я испугался, как бы не воспламенился мой  порох.  Когда  гроза  прошла,  я
решил весь мой запас пороха разделить на самые мелкие части  и  хранить  в
разных местах, чтобы он не взорвался весь разом.
     14, 15 и 16 ноября. Все эти дни делал ящички  для  пороха;  в  каждый
такой ящичек должно войти от одного до двух фунтов. Сегодня разложил  весь
порох по ящичкам и запрятал их в расселины горы, как можно дальше один  от
другого. Вчера убил большую птицу. Что это за птица, не знаю. Мясо  у  нее
было вкусное.
     17 ноября.  Сегодня  начал  было  рыть  пещеру  в  песчаной  горе  за
палаткой, чтобы поудобнее разложить мое  имущество.  Но  для  этой  работы
необходимы три вещи: кирка, лопата и тачка  или  корзина,  чтобы  выносить
вырытую землю, а у меня ничего  этого  нет.  Пришлось  прекратить  работу.
Долго думал, чем заменить эти  вещи  или  как  их  сделать.  Вместо  кирки
попробовал работать железным ломом;  он  годится,  только  слишком  тяжел.
Затем остаются лопата и тачка. Без лопаты  никак  нельзя  обойтись,  но  я
решительно не могу придумать, как ее сделать или чем заменить.
     18 ноября. Нашел в лесу то самое дерево (или той же породы),  которое
в Бразилии называют  "железным",  потому  что  оно  необыкновенно  упруго.
Срубил одно дерево с большим трудом. Мой топор совсем  затупился.  Отрубив
от ствола большой чурбан, я еле дотащил  его  до  моего  жилья  -  так  он
оказался тяжел! Я решил сделать из него лопату. Дерево было такое твердое,
что эта работа отняла у меня очень много времени  и  труда.  Но  лопату  я
все-таки сделал. Рукоятка вышла не хуже, чем делают  у  нас  в  Англии,  а
самая лопата оказалась  непрочной.  Следовало  бы  обить  ее  железом,  но
листового железа у меня не  было,  поэтому  она  прослужила  мне  недолго.
Впрочем, на первых порах я хорошо использовал ее для земляных работ, хотя,
я думаю, ни одна лопата в мире не изготовлялась таким затейливым способом,
ни на одну не тратилось так много труда.
     Мне не хватало еще тачки или корзины. О корзине я не смел и  мечтать:
чтобы сплести ее, нужны были гибкие прутья, а я, несмотря на  все  поиски,
так и не нашел их в лесу. Смастерить тачку у  меня,  пожалуй,  хватило  бы
уменья, но ведь для тачки требуется колесо, я же не имел никакого  понятия
о том, как изготовляются колеса. Кроме того, колесо нужно было  надеть  на
железную ось, которой у меня тоже не было.  Пришлось  отказаться  от  этой
затеи. Вместо тачки я сколотил из досок небольшое  корыто,  вроде  тех,  в
которых каменщики держат известку. В нем я и выносил вырытую землю.
     Корыто было легче сделать, чем лопату. Но все вместе - корыто, лопата
и бесплодные попытки сделать тачку - отняло у меня по меньшей мере  четыре
дня, за исключением тех утренних часов, когда я уходил на охоту с  ружьем.
Вообще редкий день я не выходил на охоту, и почти не было случая, чтобы  я
не принес какой-нибудь дичи.
     23 ноября. Закончил работу над лопатой и корытом. Как только эти вещи
были готовы, принялся опять копать  пещеру.  Копал  весь  день,  насколько
хватало сил. Мне нужно было очень просторное помещение, которое в  одно  и
то же время могло  бы  служить  погребом,  складочным  местом  для  вещей,
кладовой, кухней и столовой.
     10 декабря. Так я проработал ровно восемнадцать  дней  и  уже  считал
свою работу законченной, как вдруг сегодня с одного края обвалилась земля.
Должно быть, я сделал пещеру слишком широкой. Обвал был так велик,  что  я
испугался: будь я в это время в пещере, мне уже наверное не понадобился бы
могильщик. Этот горестный случай наделал  мне  много  хлопот:  надо  будет
выносить из пещеры всю обвалившуюся землю, а  главное  -  придется  теперь
подпереть  свод,  иначе  никогда  нельзя  быть  уверенным,  что  обвал  не
повторится.
     11 декабря. С нынешнего дня принялся за  работу.  Пока  поставил  две
сваи и на каждой по две доски крест-накрест.
     77 декабря. Окончательно укрепил  первые  две  сваи  и  поставил  еще
несколько, тоже с досками наверху, как и первые  две.  Теперь  уж  никакой
обвал мне не страшен. Сваи я поставил рядами, так что  они  будут  заодно,
служить в моем погребе перегородкой. Эта работа заняла у меня всю  неделю.
С этого дня по 20 декабря прилаживал в погребе полки, вбивал в перегородку
гвозди и развешивал все вещи, какие можно повесить.
     20 декабря. Перенес в пещеру всю утварь и  разложил  все  по  местам.
Теперь хозяйство у меня в полном порядке. Сделал еще один  стул  и  прибил
несколько маленьких полочек для провизии - вышло нечто вроде буфета. Досок
остается у меня очень мало.
     24 декабря. Всю ночь и весь день шел проливной дождь. Не  выходил  из
дому.
     26 декабря. Дождь перестал. Наступила  ясная  погода.  Стало  гораздо
прохладнее.
     27 декабря. Подстрелил двух козлят:  одного  убил,  другого  ранил  в
ногу, так что он не мог убежать; поймал его и  привел  домой  на  веревке.
Дома осмотрел его ногу: она была перебита; я забинтовал ее.
     Примечание. Я выходил этого козленка: сломанная нога срослась,  и  он
стал отлично бегать. Но от меня не убежал: я так долго возился с ним,  что
он ко мне привык и не хотел уходить. Он пасся на  лужайке,  неподалеку  от
палатки. Глядя на него, я подумал, что хорошо  было  бы  завести  домашний
скот, чтобы подготовить себе пропитание  к  тому  времени,  когда  у  меня
выйдут заряды и порох.
     28, 29, 30 и 31 декабря. Сильная жара при полном  безветрии.  Выходил
из дому только по вечерам на охоту. Окончательно привел в порядок все свое
хозяйство.
     1 января 1660 года. Жара не спадает, и все же сегодня я дважды  ходил
на охоту: рано утром и вечером.  В  полдень  отдыхал.  Вечером  прошел  по
долине в глубь острова и видел много коз, но они так пугливы,  что  нельзя
подойти к ним близко. Хочу попробовать охотиться на них с собакой.
     2 января. Сегодня взял с собою собаку и натравил ее на коз,  но  опыт
не удался: все стадо  повернулось  навстречу  собаке.  Она,  должно  быть,
отлично поняла угрожавшую ей опасность, так как убежала прочь и ни за  что
не хотела приблизиться к ним.
     3 января. Решил сделать ограду и насыпать вокруг  нее  земляной  вал,
так как все еще боюсь неожиданного  нападения  врагов.  Попытаюсь  сделать
этот вал возможно толще и крепче...
     Моя ограда уже описана на предыдущих страницах, и  потому  я  опускаю
все, что говорится о ней у меня в дневнике.
     Вместе с тем я продолжал между делом ежедневно  бродить  по  острову,
отыскивая дичь, если, конечно, погода была не слишком плоха. Во время этих
скитаний я сделал много  полезных  открытий.  Я,  например,  наткнулся  на
особую породу голубей, которые вьют гнезда не на деревьях, как наши  дикие
голуби, а в расселинах скал, так что человеку гораздо легче  добраться  до
них.
     Однажды я вынул из гнезда птенцов и принес их домой, чтобы  выкормить
и приручить. Я много возился с ними, но, как только они возмужали и у  них
окрепли крылья, они улетели один  за  другим.  Впрочем,  может  быть,  это
произошло оттого, что у меня не было для них подходящего корма.
     После этого случая я нередко брал птенцов из гнезд, так как они  были
очень вкусны и из них можно было приготовить отличный обед.
     За это время я сделал большие успехи в столярном искусстве и не  хуже
заправского столяра стал действовать топором и рубанком.
     Но все же были такие вещи, которые мне так и не  удалось  смастерить.
Например, бочонки. У меня было, как я уже говорил, два или три  бочонка  с
корабля, которые могли служить мне образцами, но сколько  я  ни  бился,  у
меня ничего не вышло, хотя я потратил на эту попытку несколько  недель.  Я
не мог ни вставить дно, ни сколотить дощечки настолько плотно,  чтобы  они
не пропускали воды. Так я и бросил эту затею.
     Очень трудно было обходиться без свечей. Бывало, как только  стемнеет
(а смеркалось около семи часов), я был  вынужден  ложиться  в  постель.  Я
часто вспоминал про тот кусок воска, из которого мы с Ксури  делали  свечи
во время наших странствий у берегов Африки. Но воска у  меня  не  было,  и
единственное, что я мог придумать,  это  воспользоваться  жиром  тех  коз,
которых я убивал на охоте. И я действительно устроил  себе  светильник  из
козьего  жира:  плошку  вылепил  собственноручно  из  глины  и  обжег   ее
хорошенько на  солнце,  а  для  фитиля  взял  пеньку  из  старой  веревки.
Светильник горел очень тускло, гораздо хуже, чем восковая свеча. К тому же
он часто мигал и гас.
     Как-то раз, когда я был занят всеми этими делами по устройству  моего
хозяйства, я шарил у себя в складе, отыскивая какую-то нужную вещь, и  мне
попался небольшой мешок с ячменем; это был тот самый  ячмень,  который  мы
везли на корабле для наших гусей и кур. Все зерно, какое еще оставалось  в
мешке, было изъедено крысами; по крайней мере, когда я глянул в него,  мне
показалось, что там одна труха. Так как мешок был мне нужен для пороха,  я
вынес его во дворик и вытряхнул на землю невдалеке от пещеры.
     Это было незадолго до того, как начались проливные дожди, о которых я
уже упоминал в дневнике. Я давно забыл про этот случай, не помнил даже, на
каком месте я вытряхнул мешок.
     Но вот прошло около месяца, и я увидел под  горой,  у  самой  пещеры,
несколько зеленых ростков, только  что  выбившихся  из  земли.  Сначала  я
думал, что это какая-нибудь туземная травка, которой я раньше не приметил.
Но прошло несколько дней, и я с удивлением увидел, что  зеленые  стебельки
(их было штук десять  -  двенадцать,  не  больше)  заколосились  и  вскоре
оказались колосьями обыкновенного ячменя, какой растет  у  нас  в  Англии.
Невозможно передать, до чего взволновало меня это открытие. От  радости  у
меня помутился рассудок, и я в первую минуту подумал, что произошло  чудо:
ячмень вырос сам собой, без семян, чтобы поддержать мою  жизнь  в  ужасной
пустыне!
     Эта нелепая мысль растрогала меня, и я заплакал от умиления. И "чудо"
на этом не кончилось: вскоре между колосьями ячменя  показались  стебельки
другого растения, а именно риса; я их легко распознал,  так  как,  живя  в
Африке, часто видел рис на полях.
     Я не только был уверен, что этот рис и этот ячмень посланы мне  самим
господом богом, который заботится о моем пропитании, но не сомневался и  в
том, что на острове для меня припасено еще  много  таких  же  колосьев.  Я
обшарил все закоулки моего  острова,  заглядывая  под  каждую  кочку,  под
каждый пригорок, но нигде не нашел ни риса, ни ячменя.
     Только тогда наконец я вспомнил про мешок с птичьим кормом, который я
вытряхнул на землю подле своей пещеры.
     В том мешке были зерна, из которых  и  выросли  эти  колосья.  "Чудо"
объяснилось очень просто!
     Вы можете себе представить, как тщательно я  собирал  колосья,  когда
они созрели (это случилось в конце июля). Я подобрал с земли все  зернышки
до одного и спрятал их в сухом надежном месте. Весь урожай первого года  я
решил оставить на посев: я надеялся, что  со  временем  у  меня  накопится
такой запас зерна, что его будет хватать и на семена и на хлеб.
     Но только на четвертый год я мог позволить себе отделить часть  зерна
на еду, да и то лишь самую малость. Дело в том, что у  меня  пропал  почти
весь урожай от первого посева: я неправильно рассчитал время, посеял перед
самой засухой, и многие семена не взошли. Но об этом я  расскажу  в  своем
месте.
     Кроме ячменя, у меня, как уже  было  сказано,  выросло  двадцать  или
тридцать стеблей риса. Рис я убрал так же тщательно, оставив  весь  первый
сбор на посев. Потом, когда риса накопилось достаточно, я  приготовлял  из
него не то чтобы хлеб (мне не в чем было его печь),  а,  скорее,  лепешки,
заменявшие хлеб. Впрочем, еще через некоторое время я придумал способ печь
настоящий хлеб.
     Но возвращаюсь к моему дневнику.
     14 апреля. Ограда была совсем кончена и завалена  снаружи  землей.  Я
заделал наглухо вход, так как решил, что ради безопасности буду входить  и
выходить по приставной лестнице, чтобы снаружи нельзя было догадаться, что
за оградой спрятано человечье жилье.
     16 апреля. Кончил  лестницу.  Перелезаю  через  стену  и  всякий  раз
поднимаю лестницу за собой. Теперь я  огорожен  со  всех  сторон.  В  моей
крепости довольно просторно, и проникнуть в нее можно только через стену.
     Однако на другой же день  после  того,  как  я  окончательно  заделал
ограду, случилось одно событие, которое страшно напугало  меня;  весь  мой
труд чуть не пошел прахом, да и сам я едва уцелел.
     Вот как было дело.
     Я чем-то занимался в ограде, за палаткой, у самого  входа  в  пещеру,
как вдруг с потолка пещеры, у края, как раз над моей  головой,  посыпалась
земля, и передние сваи поставленные мною для укрепления свода, подломились
с ужасным треском. Я очень испугался, но  не  понял,  что  произошло.  Мне
почудилось, что свод обвалился из-за рыхлости  почвы,  как  это  бывало  и
раньше.
     "Если я останусь тут, внутри ограды, - подумал я, -  я  буду  засыпан
этим новым обвалом. Нужно бежать  отсюда,  чтобы  на  меня  не  обрушилась
гора!"
     Я схватил лестницу и перелез через стену.
     Но не успел я сойти на землю, как мне стало ясно,  что  на  этот  раз
причиной обвала было землетрясение. Земля колебалась у меня под ногами,  и
в течение нескольких минут было три таких сильных толчка, что  рассыпалось
бы в прах самое крепкое здание. Я видел, как от скалы,  стоявшей  у  моря,
оторвалась верхушка и рухнула с таким грохотом, какого я в жизнь  свою  не
слыхал.
     Все море страшно  бурлило  и  пенилось;  мне  думается,  что  в  море
подземные толчки были даже сильнее, чем на острове.
     Ни о чем подобном я и не слыхивал  раньше  и  теперь  был  изумлен  и
взбудоражен. От колебаний земли со мной сделалась морская болезнь, как  от
корабельной качки. У меня началась тошнота. Мне казалось, что я умираю.
     В это время со страшным грохотом обвалился  утес.  Ко  мне  вернулось
сознание, и мне пришла в голову ужасная мысль: что будет со мной, если  на
мою палатку обрушится гора и навсегда похоронит мои вещи, мою  провизию  -
все, без чего я не могу здесь прожить? И сердце снова замерло.
     После третьего толчка наступило затишье. Я  стал  приходить  в  себя,
почувствовал себя гораздо бодрее, но все-таки у меня не хватило  храбрости
вернуться домой. Долго еще в глубоком унынии сидел я на земле, не зная, на
что решиться, что предпринять.
     Между тем небо покрылось тучами, потемнело, как перед  дождем.  Подул
ветерок, сначала слабый, почти незаметный,  потом  сильней  и  сильней,  и
через полчаса налетел ураган. Море запенилось, закипело и стало с  бешеным
ревом биться о берега. Деревья вырывало с корнями. Так  продолжалось  часа
три. Никогда не видал я такой яростной бури. Потом  буря  стала  понемногу
стихать. Часа через  два  наступила  полная  тишина,  и  тотчас  же  полил
обильный дождь.
     Весь следующий день, 18 апреля, я просидел дома, так как дождь шел не
переставая.  Понемногу  я  успокоился  и  начал  трезво  обдумывать   свое
положение. Я рассуждал так. Жить в пещере я уже не могу, это очень опасно:
раз на острове случаются землетрясения, рано или  поздно  гора  непременно
обвалится, и я буду  заживо  погребен;  надо,  значит,  перенести  палатку
куда-нибудь на открытое место.  А  чтобы  обезопасить  себя  от  нападения
дикарей и зверей, придется снова строить высокую стену.
     Два следующих дня, 19-е и 20-е, я с утра до вечера  подыскивал  новое
место для жилья. Понемногу мне стало ясно, что на переселение  потребуется
очень много времени и что пока все равно придется  мириться  с  опасностью
обвала, так как жить в неогороженном месте еще страшнее. Все-таки я  думал
взяться, не теряя времени, за  постройку  ограды  на  новом  месте,  чтобы
впоследствии, когда она будет закончена, перенести в нее свою палатку.  21
апреля я окончательно решил приняться за дело.
     С 22 по 27 апреля. Все утро 22-го я думал о том, как осуществить  мой
план. Главное затруднение заключалось в недостатке  инструментов.  У  меня
было три больших топора и множество маленьких (мы  везли  их  для  меновой
торговли), но все они давно уже зазубрились и  притупились,  так  как  мне
постоянно приходилось рубить очень твердые суковатые  деревья.  Правда,  у
меня  было  точило,  но  одному  человеку  с  этим  точилом  нельзя   было
справиться, так как нужно было кому-нибудь приводить камень в движение.
     Я думаю,  ни  один  государственный  муж,  ломая  голову  над  важным
политическим вопросом, не тратил столько умственных сил, сколько  потратил
я, размышляя над великой задачей: как вертеть мое точило без участия рук.
     В конце концов я смастерил такое колесо,  которое  при  помощи  ремня
приводилось  в  движение  ногой  и  вращало  точильный  камень,   оставляя
свободными обе руки. Над этим приспособлением я провозился целую неделю.
     Примечание. До тех пор я никогда не видал точила с ножным приводом, а
если и видел, то не рассматривал, как  оно  устроено;  но  впоследствии  я
убедился, что в Англии  такие  точила  очень  распространены,  только  там
точильный камень обыкновенно бывает поменьше, чем  был  у  меня:  мой  был
очень велик и тяжел.
     28 и 29 апреля. И сегодня и вчера целый день точил  инструменты;  мой
снаряд для вращения точильного камня действует отлично.
     30 апреля. Сегодня заметил, что у меня осталось очень  мало  сухарей.
Нужно соблюдать строгую бережливость. Пересчитал все мешки и решил съедать
не более одного сухаря в день. Это печально, но ничего не поделаешь.

0

17

Даниэль Дефо. Робинзон Крузо
Daniel Defoe. Robinson Crusoe (1719)

     ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Робинзон  достает   вещи   с   корабля,   потерпевшего
          крушение. - Он тщательно исследует остров.  Болезнь  и
          тоска

     1 мая. Сегодня утром во время отлива я  заметил  на  берегу  какой-то
большой предмет, издали похожий на бочонок. Пошел посмотреть, и оказалось,
что это действительно бочонок.
     Тут  же  были  разбросаны  обломки  корабля.  Должно  быть,  все  это
выброшено на берег бурей. Я глянул в ту сторону, где торчал остов корабля,
и мне показалось, что он выступает над водой больше обыкновенного.
     В бочонке был порох, поврежденный водой: он весь промок и  затвердел.
Тем не менее я выкатил бочонок повыше, чтобы его не унесло в море,  а  сам
по оголившейся  отмели  направился  к  остову  корабля  -  посмотреть,  не
найдется ли там еще чего-нибудь пригодного для меня.
     Подойдя ближе,  я  заметил,  что  положение  корабля  как-то  странно
изменилось. Уже давно его корма совершенно откололась от него,  но  теперь
она была отброшена в сторону, и волны разбили  ее  на  куски.  Носовая  же
часть корабля, которой прежде он почти зарывался  в  песок,  поднялась  по
крайней мере на шесть футов. Кроме того,  со  стороны  палубы  корма  была
занесена  песком,  и  с  этой  же  стороны,  по  направлению   к   берегу,
образовалась песчаная отмель, так что теперь  я  мог  вплотную  подойти  к
кораблю. Раньше еще за четверть мили  до  него  начиналась  вода,  и,  как
помнит читатель, мне приходилось пускаться вплавь. Я долго не мог  понять,
отчего же так переменилось положение корабля, но потом догадался, что  это
произошло вследствие землетрясения.
     Землетрясение до такой степени разбило и  раскололо  корабль,  что  к
берегу стало ежедневно прибивать ветром и течением  разные  вещи,  которые
вода уносила из открытого трюма.
     Происшествие с кораблем поглотило все мои мысли. Я и думать  забыл  о
моем  намерении  переселиться  на  новое  место.  Весь  следующий  день  я
придумывал, как бы мне проникнуть во внутренние помещения корабля.  Задача
была не из легких, так как все они оказались забиты песком. Но это меня не
смущало: я уже научился никогда не отступать перед трудностями и ни в  чем
не отчаиваться. Я стал растаскивать корабль  по  частям,  так  как  хорошо
понимал, что мне в моем положении всякая рухлядь может оказаться полезной.
     3 мая. Захватил с собою пилу и попытался перепилить  уцелевшие  части
кормы, но пришлось прекратить работу, так как начался прилив.
     4 мая. Удил рыбу, но  неудачно;  все  попадалась  такая,  которая  не
годится в пищу. Это мне надоело, и  я  хотел  было  уходить,  но,  закинув
удочку  в  последний  раз,  поймал  небольшого  дельфина.  Удочка  у  меня
самодельная: лесу я смастерил из пеньки от старой веревки, а крючки сделал
из проволоки, так как настоящих рыболовных крючков у меня нет. И все же на
мою удочку ловилось иногда столько рыбы, что я мог есть ее  досыта.  Ел  я
рыбу в сушеном виде, провяливая ее на солнце.
     5 мая. Работал на корабле.  Подпилил  бимс,  отодрал  от  палубы  три
большие сосновые доски, связал их вместе и, дождавшись прилива, поплыл  на
плоту к берегу.
     24 мая. Все еще работаю на корабле. Многие вещи в трюме были сдвинуты
очень тесно, теперь я раздвинул их ломом,  и  с  первым  же  приливом  они
всплыли наверх: несколько бочонков и два матросских сундука. К  сожалению,
их  угнало  в  море,  так  как  ветер  дул  с  берега.  Но  сегодня  ветер
переменился, и волны  выбросили  на  берег  большой  бочонок  с  остатками
бразильской свинины, которая, впрочем, была несъедобна, так как в  бочонок
попало много соленой воды и песку.
     16 июня. Нашел на берегу большую черепаху. Раньше я никогда не  видал
здесь черепах.
     /7 июня. Испек черепаху на угольях. Нашел в ней до  шестидесяти  яиц.
Никогда в жизни я, кажется, не ел такого вкусного мяса! Неудивительно:  до
нынешнего дня моя мясная пища на острове состояла только из  козлятины  да
птицы.
     18 июня. С утра до вечера льет дождь, я не выхожу из дому. Весь  день
меня сильно знобит, хотя, насколько мне  известно,  в  здешних  местах  не
бывает холодных дождей.
     19 июня. Все еще нездоровится: дрожу от холода, точно зимой.
     20 июня. Всю ночь не сомкнул глаз: головная боль и лихорадка.
     21 июня. Совсем худо! Боюсь расхвораться и потерять силы.  Что  тогда
будет со мной?
     22 июня. Сегодня мне стало как будто лучше, но не знаю, надолго ли.
     24 июня. Гораздо лучше.
     25 июня. Сильная лихорадка. Семь  часов  подряд  меня  бросало  то  в
холод, то в жар. Кончилось испариной и полуобморочным состоянием.
     26 июня. Мне легче. Так как у меня вышел весь запас  мяса,  я  должен
был пойти на охоту, хотя и чувствовал  страшную  слабость.  Убил  козу,  с
большим трудом дотащил ее до дому, испек кусочек на угольях и съел.  Очень
хотелось сварить супу, но у меня нет ни кастрюли, ни горшка.
     27 июня. Опять лихорадка, такая сильная, что я весь день пролежал без
еды и питья. Я умирал от жажды, но не мог встать и пойти за водой.
     28 июня. Ночью томился от жажды, но ни в палатке, ни в пещере не было
ни капли воды, и мне пришлось промучиться до утра. Только под утро удалось
заснуть. Приготовил себе лекарство: табачную настойку и ром. Принял его, и
меня стало тошнить. Но все же немного полегчало.
     30 июня. Я чувствовал себя здоровым весь день. Не знобило. Выходил  с
ружьем, но  ненадолго:  побоялся  заходить  далеко.  Пообедал  черепашьими
яйцами, которые съел с аппетитом.
     Вечером повторил прием того же лекарства, которое помогло мне вчера.
     И все же на другой день, 1 июля, мне опять  стало  худо:  меня  опять
знобило, хотя на этот раз меньше, чем прежде.
     С 3 июля моя лихорадка  больше  не  повторялась.  Но  окончательно  я
оправился лишь через две-три недели...
     Так прожил я десять месяцев на этом печальном острове. Мне было ясно,
что никаких возможностей спастись у меня нет. Я  был  твердо  уверен,  что
никогда до меня здесь не ступала нога человеческая.
     Теперь, когда мое  жилье  было  обнесено  крепкой  оградой,  я  решил
тщательным образом исследовать остров,  чтобы  выяснить,  нет  ли  на  нем
каких-нибудь  новых  животных  и  растений,  которые  могли  бы  оказаться
полезными.
     С 15 июля я начал осмотр. Прежде всего я направился к  той  маленькой
бухте, где причаливал с моими плотами. В бухту впадал ручей.  Пройдя  мили
две вверх по его течению, я убедился, что прилив туда не доходит, так  как
с этого места и выше вода в ручье оказалась пресной, прозрачной и  чистой.
Местами ручей пересох, так как в это время года здесь период бездождья.
     Берега ручья были низкие: ручей протекал по  красивым  лугам.  Кругом
зеленели густые, высокие травы, а дальше, на склоне холма, рос в  изобилии
табак. Разлив не достигал до этого высокого места, и потому табак разросся
здесь пышными всходами. Там были и другие растения, каких я раньше никогда
не видал; возможно, что, если бы мне были известны их свойства, я  мог  бы
извлечь из них немалую пользу.
     Я искал кассаву, из корня которой индейцы, живущие в жарком  климате,
делают хлеб, но не нашел. Зато я  видел  великолепные  экземпляры  алоэ  и
сахарного тростника. Но я не знал, можно ли приготовить  какую-нибудь  еду
из алоэ, а сахарный тростник не годился для выделки сахара, так как рос  в
диком состоянии.
     На другой день, 16-го, я снова побывал в тех местах и прошел  немного
дальше - туда, где кончались луга. Там я нашел много разных плодов. Больше
всего было дынь. А по стволам деревьев  вились  виноградные  лозы,  и  над
головой  висели  роскошные  спелые  гроздья.  Это  открытие  и  удивило  и
обрадовало меня. Виноград оказался очень сладким. Я решил  заготовить  его
впрок - высушить на солнце и, когда он превратится в изюм, хранить  его  у
себя в кладовой: изюм так приятен на вкус  и  полезен  для  здоровья!  Для
этого я собрал возможно больше  виноградных  гроздьев  и  развесил  их  на
деревьях.
     В этот день я не вернулся домой ночевать - мне захотелось остаться  в
лесу. Опасаясь, что ночью на меня нападет какой-нибудь хищник, я, как и  в
первый день моего пребывания на острове, вскарабкался на дерево  и  провел
там всю ночь.
     Спал я хорошо, а наутро пустился в дальнейший путь. Я прошел еще мили
четыре в прежнем направлении, на  север.  В  конце  пути  я  открыл  новую
прекрасную долину. На вершине одного из холмов брал свое начало студеный и
быстрый ручей. Он пробивался к востоку.
     Я пошел по долине. Справа  и  слева  возвышались  холмы.  Все  вокруг
зеленело, цвело, благоухало. Мне  казалось,  что  я  в  саду,  возделанном
руками человека. Каждый куст, каждое деревцо, каждый цветок были  одеты  в
великолепный наряд. Кокосовые  пальмы,  апельсиновые  и  лимонные  деревья
росли здесь во множестве, но они были дикие,  и  лишь  на  некоторых  были
плоды. Я нарвал зеленых лимонов и потом пил воду с  лимонным  соком.  Этот
напиток очень меня освежал и был полезен моему здоровью.
     Лишь через три дня я добрался до дому (так я буду теперь называть мою
палатку и пещеру) и с  восхищением  вспоминал  чудесную  долину,  открытую
мной, представлял себе ее  живописное  местоположение,  ее  рощи,  богатые
плодовыми деревьями, думал о том,  как  хорошо  она  защищена  от  ветров,
сколько в ней благодатной родниковой воды, и пришел к заключению,  что  то
место, где я построил себе дом, было выбрано мною неудачно:  это  одно  из
худших мест на всем острове. А придя к такому заключению, я,  естественно,
начал мечтать, как бы мне переселиться туда, в  цветущую  зеленую  долину,
где такое изобилие плодов. Нужно было подыскать в этой  долине  подходящее
место и оградить его от нападения хищников.
     Эта мысль долго волновала меня: свежая зелень прекрасной долины так и
манила к себе. Мечты о переселении доставляли  мне  великую  радость.  Но,
когда я тщательно обсудил этот план, когда принял в расчет, что теперь  из
своей палатки я всегда вижу море и,  следовательно,  имею  хоть  маленькую
надежду на благоприятную перемену в моей судьбе, я сказал себе, что мне ни
в коем случае не следует переселяться в долину, со  всех  сторон  закрытую
холмами. Ведь может же так случиться, что волны  занесут  на  этот  остров
другого горемыку, потерпевшего крушение в море, и,  кто  бы  ни  был  этот
несчастный, я буду рад ему, как лучшему другу. Конечно, мало было  надежды
на такую случайность, но укрыться среди гор и лесов,  в  глубине  острова,
вдали от моря, значило навеки заточить себя  в  этой  тюрьме  и  до  самой
смерти забыть всякие мечты о свободе.
     И все же я так полюбил мою долину, что провел  там  почти  безвыходно
весь конец июля и устроил себе там  другое  жилье.  Я  поставил  в  долине
шалаш, огородил его наглухо крепким двойным частоколом выше  человеческого
роста, а промежутки между кольями заложил хворостом; входил же во  двор  и
выходил со двора по приставной лестнице, как и в моем старом жилище. Таким
образом, я и здесь  мог  не  бояться  нападения  хищных  зверей.  Мне  так
нравилось в этих новых местах, что  я  проводил  там  порою  по  нескольку
суток; две-три ночи подряд  я  спал  в  шалаше,  и  мне  дышалось  гораздо
привольнее.
     "Теперь у меня на берегу моря есть дом, а в лесу дача", -  говорил  я
себе. Работы по сооружению этой "дачи" заняли у меня все время  до  начала
августа.
     3 августа я увидел, что развешанные мною гроздья винограда совершенно
высохли и превратились в превосходный изюм. Я тотчас же стал  снимать  их.
Надо было торопиться, иначе их попортило бы дождем и я  лишился  бы  почти
всех своих зимних запасов, а запасы у меня были богатые: никак  не  меньше
двухсот очень крупных кистей. Едва только я снял с дерева и отнес в пещеру
последнюю кисть, надвинулись черные тучи и хлынул сильнейший дождь. Он шел
безостановочно два месяца: с 14 августа до половины октября. Порою это был
настоящий потоп, и тогда я не мог выходить из пещеры по нескольку дней.
     За это  время,  к  великому  моему  удовольствию,  у  меня  произошло
приращение семейства. Одна из моих кошек давно уже ушла из дому  и  где-то
пропадала; я думал, что она околела, и мне было  жалко  ее,  как  вдруг  в
конце августа она вернулась домой и привела трех котят.
     С 14 по 26 августа дожди не прекращались, и я  почти  не  выходил  из
дому, так как со времени болезни остерегался попадать под дождь,  опасаясь
простуды. Но пока я сидел в пещере, выжидая  хорошей  погоды,  мои  запасы
провизии стали подходить к концу, так что два раза я даже рискнул выйти на
охоту. В первый раз я подстрелил козу, а во второй, 26-го, поймал огромную
черепаху, из которой и устроил себе целый обед. Вообще в то время моя  еда
распределялась так: на завтрак ветка изюма, на обед  кусок  козлятины  или
черепашьего мяса (испеченного на угольях, так как, к несчастью, мне  не  в
чем было жарить и варить), на ужин два или три черепашьих яйца.
     Все эти двенадцать дней,  пока  я  прятался  в  пещере  от  дождя,  я
ежедневно по два, по три часа занимался земляными работами, так как  давно
уже решил увеличить мой погреб. Я копал и копал его все в одну  сторону  и
наконец вывел ход наружу, за ограду.
     Теперь у меня был сквозной ход;  я  приладил  здесь  потайную  дверь,
через которую мог свободно выходить и входить, не  прибегая  к  приставной
лестнице. Это было, конечно, удобно, но зато не так спокойно, как  прежде:
прежде мое жилье было со  всех  сторон  загорожено,  и  я  мог  спать,  не
опасаясь врагов; теперь же ничего не стоило пробраться в пещеру: доступ ко
мне был открыт! Не понимаю, впрочем, как я тогда не сообразил, что бояться
мне некого, ибо за все время я не встретил на острове ни одного  животного
крупнее козы.
     30 сентября. Сегодня печальная годовщина моего прибытия на остров.  Я
сосчитал зарубки на столбе, и оказалось, что я  живу  здесь  ровно  триста
шестьдесят пять дней!
     Посчастливится ли  мне  когда-нибудь  вырваться  из  этой  тюрьмы  на
свободу?
     Недавно я обнаружил, что у меня  осталось  очень  мало  чернил.  Надо
будет расходовать их экономнее: до сих пор я вел мои  записи  ежедневно  и
заносил туда всякие мелочи, теперь  же  буду  записывать  лишь  выдающиеся
события моей жизни.
     К  этому  времени  я  успел  подметить,  что  периоды  дождей   здесь
совершенно правильно чередуются с периодами бездождья, и,  таким  образом,
мог заблаговременно подготовиться и к дождям и к засухе.
     Но свой опыт я приобрел дорогой ценой. Об этом  свидетельствует  хотя
бы такое событие, случившееся со мною в ту пору. Тотчас же  после  дождей,
когда солнце перешло в Южное  полушарие,  я  решил,  что  наступило  самое
подходящее время для того, чтобы посеять те скудные запасы риса и  ячменя,
о которых было сказано выше. Я  посеял  их  и  с  нетерпением  стал  ждать
урожая. Но наступили сухие месяцы, в земле не осталось ни капли  влаги,  и
ни одно зерно не взошло. Хорошо, что я отложил про запас по горсточке рису
и ячменя. Я так и сказал себе: "Лучше не высевать всех семян; ведь здешний
климат мною еще не изучен, и я не знаю наверное,  когда  следует  сеять  и
когда собирать урожай". Я очень хвалил себя за эту  предосторожность,  так
как был уверен, что весь мой посев погиб от засухи.  Но  велико  было  мое
удивление, когда через несколько месяцев, едва начались дожди,  почти  все
мои зерна взошли, как будто я только что посеял их!
     Покуда рос и созревал мой  хлеб,  я  сделал  одно  открытие,  которое
впоследствии принесло мне немалую пользу.
     Как  только  прекратились  дожди  и  погода  установилась,  то   есть
приблизительно в ноябре, я отправился на свою лесную дачу. Я  не  был  там
несколько месяцев и с радостью убедился, что все  осталось  по-старому,  в
том самом виде, в каком было при мне. Изменилась только ограда, окружавшая
мой шалаш. Она состояла, как известно, из двойного частокола. Ограда  была
цела, но ее колья, для которых я брал росшие  поблизости  молодые  деревца
неизвестной мне  породы,  пустили  длинные  побеги,  совершенно  так,  как
пускает их ива, если у нее срезать макушку. Я очень удивился,  увидев  эти
свежие ветви, и мне было чрезвычайно приятно, что моя ограда вся в зелени.
Я подстриг каждое деревцо, чтобы по возможности придать им всем одинаковый
вид, и они разрослись на диво.
     Хотя круглая площадь  моей  дачи  имела  до  двадцати  пяти  ярдов  в
диаметре, деревья (так я мог теперь называть мои колья) скоро  покрыли  ее
своими ветвями и давали такую густую тень, что в ней можно  было  укрыться
от солнца в любое время  дня.  Поэтому  я  решил  нарубить  еще  несколько
десятков таких же кольев и вбить их полукругом  вдоль  всей  ограды  моего
старого дома. Так я и сделал. Я вбил их в землю в два  ряда,  отступив  от
стены ярдов на восемь. Они принялись, и вскоре у меня  образовалась  живая
изгородь, которая сначала защищала меня от жары, а впоследствии  сослужила
мне и другую, более важную службу.
     К этому времени я окончательно убедился в том, что  на  моем  острове
времена года следует разделять не на летний и зимний периоды, а на сухой и
дождливый, причем эти периоды распределяются приблизительно так:

Половина февраля.
Март.                  Дожди. Солнце стоит в зените.
Половина апреля.

Половина апреля.
Май.                   Сухо. Солнце перемещается
Июнь.                  к северу.
Июль.
Половина августа.

Половина августа.     Дожди. Солнце снова в
Сентябрь.             зените.
Половина октября.

Половина октября
Ноябрь.               Сухо. Солнце перемещается
Декабрь.              к югу.
Январь.
Половина февраля.

     Дождевые периоды могут быть длиннее и короче-это зависит от ветра,  -
но в общем я наметил их правильно. Мало-помалу я убедился на опыте, что  в
дождливый период мне очень  опасно  находиться  под  открытым  небом:  это
вредно для здоровья. Поэтому перед началом дождей я всякий  раз  запасался
провизией, чтобы возможно реже выходить за порог и  все  дождливые  месяцы
старался просиживать дома.

     ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Робинзон продолжает исследовать остров

     Много раз пытался я сплести себе корзину, но те прутья,  которые  мне
удавалось достать, оказывались  такими  ломкими,  что  у  меня  ничего  не
выходило.
     Ребенком я очень любил ходить к  одному  корзинщику,  проживавшему  в
нашем городе, и смотреть, как он работает. И теперь это  мне  пригодилось.
Все дети наблюдательны и любят помогать взрослым. Приглядевшись  к  работе
корзинщика, я скоро подметил, как плетутся корзины, и по мере сил  помогал
моему приятелю работать. Понемногу я научился плести корзины не хуже  его.
Так что теперь мне не хватало  только  материала.  Наконец  мне  пришло  в
голову: не подойдут ли для этого дела ветки тех  деревьев,  из  которых  я
сделал частокол? Ведь у них должны быть упругие, гибкие ветки, как у нашей
вербы или ивы. И я решил попробовать.
     На другой же день я  отправился  на  дачу,  срезал  несколько  веток,
выбирая самые тонкие, и убедился, что они как  нельзя  лучше  годятся  для
плетения корзин. В следующий раз я пришел с топором, чтобы сразу  нарубить
побольше веток. Мне не пришлось долго разыскивать их, так как деревья этой
породы росли здесь в большом количестве. Нарубленные прутья я перетащил за
ограду моего шалаша и спрятал.
     Как только начался период дождей, я сел за работу и сплел очень много
корзин. Они служили мне для разных  надобностей:  я  носил  в  них  землю,
складывал всякие вещи и т.д. Правда, корзины выходили у меня грубоватые, я
не мог придать им изящества, но, во всяком случае,  они  хорошо  выполняли
свое назначение, а мне только это и нужно было.
     С тех пор мне часто приходилось заниматься плетением  корзин:  старые
ломались или изнашивались и нужны были новые. Я делал всякие корзины  -  и
большие и маленькие, но главным образом  запасался  глубокими  и  прочными
корзинами для хранения зерна:  я  хотел,  чтобы  они  служили  мне  вместо
мешков. Правда, сейчас зерна у меня  было  мало,  но  ведь  я  намеревался
копить его в течение нескольких лет.
     ...Я уже говорил, что мне очень хотелось обойти весь остров и  что  я
несколько раз доходил до ручья и еще выше - до того  места,  где  построил
шалаш.
     Оттуда можно было свободно пройти к противоположному берегу, которого
я еще никогда не видал. Я взял ружье, топорик, большой запас пороха, дроби
и пуль, прихватил на всякий случай два сухаря  и  большую  ветку  изюма  и
пустился в путь. За мною, как всегда, побежала собака.
     Когда я дошел до моего шалаша, я, не останавливаясь, двинулся дальше,
на запад. И вдруг, пройдя с полчаса, я увидел перед собою море, а в  море,
к моему удивлению, полосу земли.
     Был яркий, солнечный  день,  я  хорошо  различал  землю,  но  не  мог
определить, материк это или остров. Высокое плоскогорье тянулось с  запада
на юг и находилось от моего острова очень  далеко,  -  по  моему  расчету,
милях в сорока, если не больше.
     Я не имел понятия, что  это  за  земля.  Одно  я  знал  твердо:  это,
несомненно, часть Южной Америки, лежащая, по всей вероятности, недалеко от
испанских владений. Весьма возможно, что там живут дикари-людоеды  и  что,
если бы я попал туда, мое положение было бы еще хуже, чем теперь.
     Эта мысль доставила мне живейшую радость.
     Значит, напрасно я проклинал свою горькую участь. Жизнь моя могла  бы
оказаться гораздо печальнее. Значит,  я  совершенно  напрасно  мучил  себя
бесплодными сожалениями о том, зачем буря выбросила меня именно сюда, а не
в какое-нибудь другое место. Значит, я должен радоваться, что живу  здесь,
на моем необитаемом острове.
     Размышляя таким образом, я не спеша  подвигался  вперед,  причем  мне
приходилось убеждаться на каждом  шагу,  что  эта  часть  острова,  где  я
находился теперь, гораздо привлекательнее той, где я устроил  свое  первое
жилье.  Всюду  здесь  зеленые  поляны,  разукрашенные   дивными   цветами,
прелестные рощи, звонко поющие птицы.
     Я заметил, что здесь во множестве водятся попугаи, и  мне  захотелось
поймать одного:  я  надеялся  приручить  его  и  научить  говорить.  После
нескольких неудачных попыток мне  удалось  изловить  молодого  попугая:  я
подшиб ему палкой крыло. Оглушенный моим ударом, он свалился на  землю.  Я
подобрал его и принес домой. Впоследствии мне удалось добиться  того,  что
он стал называть меня по имени.
     Дойдя до морского берега, я еще раз убедился,  что  судьба  забросила
меня в самую худшую часть острова.
     Здесь весь берег был усеян черепахами, а там, где я жил, я за полтора
года нашел только трех. Здесь было несметное множество  птиц  всевозможных
пород. Были и такие, каких я никогда не видал.  Мясо  некоторых  оказалось
очень вкусным, хотя я даже не знал, как они  называются.  Среди  известных
мне птиц самыми лучшими были пингвины.
     Итак,  повторяю  еще  раз:  этот  берег  был   во   всех   отношениях
привлекательнее  моего.  И  все  же  я  не  имел  ни   малейшего   желания
переселяться сюда.  Прожив  в  своей  палатке  около  двух  лет,  я  успел
привыкнуть к тем местам, здесь же я чувствовал себя путником, гостем,  мне
было как-то не по себе и тянуло домой.
     Выйдя на берег, я повернул к востоку  и  прошел  по  прибрежью  около
двенадцати миль. Тут я воткнул в землю высокий шест, чтобы заметить место,
так как решил, что  в  следующий  раз  приду  сюда  с  другой  стороны,  и
направился в обратный путь.
     Я хотел вернуться другой дорогой.
     "Остров так невелик, - думал я, - что на нем  нельзя  заблудиться.  В
крайнем случае, я взберусь на горку, осмотрюсь и увижу, где находится  мое
старое жилье".
     Однако я сделал большую ошибку. Отойдя от берега не больше  двух-трех
миль, я незаметно спустился в широкую долину, которую так тесно  обступали
холмы, поросшие густыми лесами, что не было  никакой  возможности  решить,
где я нахожусь. Я мог бы держать путь по солнцу, но для этого надо было  в
точности знать, где находится солнце в эти часы. Хуже всего было то, что в
течение трех или четырех дней, пока я  блуждал  в  долине,  погода  стояла
пасмурная, солнце совсем не показывалось. В конце  концов  пришлось  снова
выйти на берег моря, на то самое место, где стоял мой шест.
     Оттуда я вернулся домой прежней дорогой. Шел я не  торопясь  и  часто
присаживался  отдохнуть,  так  как  погода  была  очень  жаркая,   а   мне
приходилось нести много тяжелых вещей - ружье, заряды, топор.

     ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Робинзон возвращается в пещеру. - Его полевые работы

     Во время этого путешествия моя собака вспугнула козленка  и  схватила
его, но загрызть не успела: я подбежал и отнял  его.  Мне  очень  хотелось
взять его с собой: я страстно мечтал  раздобыть  где-нибудь  пару  козлят,
чтобы развести стадо и обеспечить себе мясную пищу к тому времени, когда у
меня выйдет весь порох.
     Я смастерил для козленка ошейник и повел его на  веревке;  веревку  я
давно уже свил из пеньки от старых канатов и всегда носил  ее  в  кармане.
Козленок упирался, но все-таки шел. Добравшись до своей  дачи,  я  оставил
его в ограде, сам же пошел дальше: мне хотелось поскорее  очутиться  дома,
так как я путешествовал больше месяца.
     Не могу выразить, с каким удовольствием воротился я под крышу  своего
старого дома и снова разлегся в гамаке. Эти скитания по острову, когда мне
негде было приклонить голову, так утомили меня, что  мой  собственный  дом
(как называл я теперь мое жилье) показался мне необыкновенно уютным.
     С неделю я отдыхал и наслаждался домашней едой. Большую  часть  этого
времени я был занят важнейшим делом: мастерил клетку  для  Попки,  который
сразу же сделался домашней птицей и очень привязался ко мне.
     Затем я вспомнил  о  бедном  козленке,  сидевшем  в  плену  на  даче.
"Наверное, - думал я, - он уже съел всю траву и выпил всю  воду,  какую  я
ему оставил, и теперь голодает". Надо было сходить за ним. Придя на  дачу,
я застал его там, где оставил. Впрочем, он и не  мог  уйти.  Он  умирал  с
голоду. Я нарезал веток с ближайших деревьев и перебросил ему за ограду.
     Когда козленок поел, я привязал к его ошейнику веревку и хотел  вести
его, как раньше, но от голода он сделался таким ручным, что веревка  стала
не нужна: он побежал за мной сам, как собачонка.
     Дорогой я часто кормил его,  и  благодаря  этому  он  стал  таким  же
послушным и кротким, как  и  прочие  жильцы  моего  дома,  и  так  ко  мне
привязался, что не отходил от меня ни на шаг.
     Наступил декабрь, когда должны были взойти ячмень и рис.  Возделанный
мною участок был невелик, потому что, как я уже говорил,  засуха  погубила
почти весь посев первого года и у меня оставалось не более осьмушки бушеля
каждого сорта зерна.
     На этот раз можно было ожидать отличного урожая, но вдруг  оказалось,
что я снова рискую потерять весь посев,  так  как  мое  поле  опустошается
целыми  полчищами  разнообразных  врагов,  от  которых  едва  ли  возможно
уберечься. Этими  врагами  были,  во-первых,  козы,  во-вторых,  те  дикие
зверьки, которых я назвал зайцами. Сладкие стебли риса и  ячменя  пришлись
им по вкусу: они проводили на поле дни и ночи и  съедали  молодые  побеги,
прежде чем те успевали заколоситься.
     Против нашествия этих врагов было лишь одно средство:  огородить  все
поле плетнем. Я так и сделал. Но эта работа  была  очень  тяжела,  главным
образом потому, что надо было спешить, так как  враги  нещадно  истребляли
колосья. Впрочем, поле было такое небольшое, что через три недели изгородь
была готова.
     Изгородь оказалась довольно хорошей. Покуда она не была закончена,  я
отпугивал врагов выстрелами, а  на  ночь  привязывал  к  изгороди  собаку,
которая лаяла до утра. Благодаря всем этим  мерам  предосторожности  враги
оставили меня в покое, и мои колосья стали наливаться зерном.
     Но чуть только хлеб заколосился, появились новые враги: налетели стаи
прожорливых птиц и начали кружиться над полем, выжидая,  когда  я  уйду  и
можно будет наброситься на хлеб. Я сейчас же выпустил в  них  заряд  дроби
(так как никогда не выходил без ружья), и не успел  я  выстрелить,  как  с
поля поднялась другая стая, которой я сначала не заметил.
     Я был не на шутку встревожен.
     "Еще несколько дней такого грабежа - и  прощай  все  мои  надежды,  -
говорил я себе, - у меня нет больше семян, и я останусь без хлеба".
     Что было  делать?  Как  избавиться  от  этой  новой  напасти?  Ничего
придумать я не мог, но твердо решил во что бы то ни  стало  отстоять  свой
хлеб, хотя бы мне пришлось караулить его круглые сутки.
     Раньше всего я обошел все поле,  чтобы  установить,  много  ли  вреда
причинили мне птицы. Оказалось, что хлеб  порядком  попорчен.  Но  с  этой
потерей можно было еще примириться, если  бы  удалось  сберечь  остальное.
Птицы притаились на ближайших деревьях: они ждали, чтобы я ушел. Я зарядил
ружье и сделал вид, что ухожу. Воры обрадовались и стали  один  за  другим
опускаться на пашню. Это страшно рассердило меня.  Сначала  я  хотел  было
подождать, чтобы опустилась вся стая, но у меня не хватило терпения.
     "Ведь из-за каждого зерна, которое они съедят теперь, я, может  быть,
лишаюсь в будущем целой ковриги хлеба", - сказал я себе.
     Я подбежал к изгороди и начал стрелять; три птицы остались на  месте.
Я поднял их и повесил на высоком столбе, чтобы запугать остальных.  Трудно
себе представить, какое поразительное действие произвела эта мера: ни одна
птица не села больше на пашню. Все  улетели  из  этой  части  острова;  по
крайней мере, я не видал ни одной за все время, пока мои пугала висели  на
столбе. Можете быть уверены, что мне  эта  победа  над  птицами  доставила
большое удовольствие.
     К концу декабря хлеб поспел, и я снял жатву, вторую в этом году.
     У меня, к сожалению, не было  ни  косы,  ни  серпа,  и  после  долгих
размышлений я решил воспользоваться  для  полевых  работ  широкой  саблей,
взятой мною с корабля вместе с другим оружием. Впрочем, хлеба было у  меня
так немного, что убрать его не составляло большого труда. Да  и  убирал  я
его своим собственным способом: срезал только колосья и уносил  с  поля  в
большой корзине. Когда все было собрано, я перетер колосья  руками,  чтобы
отделить шелуху от зерна, и в результате из одной  осьмушки  бушеля  семян
каждого сорта получил около двух бушелей риса и  два  с  половиной  бушеля
ячменя (конечно, по приблизительному расчету,  так  как  у  меня  не  было
мерки).
     Урожай был очень хороший, и такая удача окрылила меня. Теперь  я  мог
надеяться, что через несколько лет у меня будет постоянный запас хлеба. Но
вместе с тем предо мною возникли и новые затруднения.  Как  без  мельницы,
без жерновов превратить зерно в муку? Как просеять муку? Как  вымесить  из
муки тесто? Как, наконец, испечь хлеб? Ничего этого я не умел.  Поэтому  я
решил не трогать урожая и оставить все зерно на семена, а тем временем, до
следующего посева, приложить все усилия к тому,  чтобы  разрешить  главную
задачу, то есть изыскать способ превращать зерно в печеный хлеб.

0

18

Даниэль Дефо. Робинзон Крузо
Daniel Defoe. Robinson Crusoe (1719)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Робинзон изготовляет посуду

     Когда шел дождь и нельзя было выйти  из  дому,  я  между  делом  учил
своего попугая говорить. Это очень забавляло меня.
     После нескольких уроков он уже знал свое имя,  а  потом,  хотя  и  не
скоро, научился довольно громко и четко произносить его.
     "Попка" было первое слово, какое я услышал на острове из чужих уст.
     Но разговоры с Попкой были  для  меня  не  работой,  а  подспорьем  в
работе. В то время у меня было очень важное дело. Давно уже я ломал голову
над тем, как изготовить глиняную посуду, в  которой  сильно  нуждался,  но
ничего не мог придумать: не было подходящей глины.
     "Только бы найти глину, - думал я,  -  и  мне  будет  очень  нетрудно
вылепить что-нибудь вроде горшка или миски. Правда, и горшок и миску нужно
будет обжечь, но ведь я живу в жарком климате, где солнце  горячее  всякой
печи. Во всяком случае, моя посуда, просохнув на солнце, станет достаточно
крепкой. Ее можно будет брать в руки, можно будет  держать  в  ней  зерно,
муку и вообще все сухие запасы для предохранения их от сырости.
     И я решил, что, как только найду подходящую глину, вылеплю  несколько
больших кувшинов для зерна. О такой глиняной посуде, в которой можно  было
бы стряпать, я пока и не помышлял.
     Читатель, несомненно, пожалел бы меня, а может быть, и  посмеялся  бы
надо мною, если бы я рассказал ему, как неумело я приступал к этой работе,
какие нелепые, неуклюжие, безобразные  вещи  выходили  у  меня  на  первых
порах,  сколько  моих  изделий  разваливалось  оттого,  что   глина   была
недостаточно круто замешана и Не  выдерживала  собственной  тяжести.  Одни
горшки у меня потрескались, так как я поторопился выставить их на  солнце,
когда оно жгло слишком сильно; другие рассыпались на мелкие части  еще  до
просушки, при первом прикосновении к ним.
     Два месяца я трудился не разгибая спины. Много труда ушло у  меня  на
то, чтобы найти хорошую гончарную  глину,  накопать  ее,  принести  домой,
обработать, и все же после долгих хлопот у меня  получились  всего  только
две уродливые глиняные посудины, потому  что  назвать  их  кувшинами  было
никак невозможно.
     Но все-таки это были очень полезные вещи.  Я  сплел  из  прутьев  две
большие корзины и, когда мои горшки хорошо высохли и затвердели на солнце,
осторожно приподнял их один за другим и каждый  поставил  в  корзину.  Все
пустое пространство между посудиной и корзиной я для  большей  сохранности
заполнил рисовой и ячменной соломой.  Эти  первые  горшки  предназначались
покуда для хранения сухого зерна. Я боялся, что они отсыреют, если я  буду
держать в них влажные продукты. Впоследствии я предполагал хранить  в  них
муку, когда я найду способ размалывать мое зерно.
     Крупные изделия из глины  вышли  у  меня  неудачными.  Гораздо  лучше
удавалась мне выделка мелкой посуды: маленьких круглых горшочков, тарелок,
кувшинчиков, кружек, чашек  и  тому  подобных  вещей.  Мелкие  вещи  легче
лепить; кроме того, они ровнее обжигались на солнце и  потому  были  более
прочными.
     Но все же моя главная задача оставалась невыполненной. Мне нужна была
такая  посуда,  в  которой  можно  было  бы  стряпать:  она  должна   была
выдерживать огонь и не пропускать воду, а для этого сделанные мною  горшки
не годились.
     Но вот я как-то развел большой огонь, чтобы испечь на  угольях  мясо.
Когда оно испеклось, я хотел загасить уголья и нашел между  ними  случайно
попавший в  огонь  черепок  от  разбившегося  глиняного  кувшина.  Черепок
раскалился, стал красен, как черепица, и  затвердел,  как  камень.  Я  был
приятно удивлен этим открытием.
     "Если глиняный черепок так затвердел от огня, то, значит, с таким  же
успехом можно обжигать на огне и глиняную посуду", - решил я.
     Я думаю, ни один человек в мире не испытывал такой радости  по  столь
ничтожному поводу, какую  испытал  я,  когда  убедился,  что  мне  удалось
изготовить горшки, которые не боятся ни воды, ни огня.
     Я едва мог дождаться, когда мои  горшки  остынут,  чтобы  можно  было
налить в один из них воды, поставить снова на огонь и сварить в нем  мясо.
Горшок оказался отличный. Я сварил себе из козлятины очень хороший бульон,
хотя, конечно, если бы положить в него капусты и луку да заправить овсяной
мукой, он вышел бы еще лучше.
     Теперь я стал думать  о  том,  как  сделать  каменную  ступку,  чтобы
размалывать или, вернее, толочь в ней зерно; ведь  о  таком  замечательном
произведении искусства, как мельница, не могло быть  и  речи:  одной  паре
человеческих рук было не под силу выполнить подобную работу.
     Но сделать ступку было тоже не так-то просто: в ремесле каменотеса  я
был таким же круглым невеждой, как и во всех остальных, и, кроме  того,  у
меня не было инструментов. Не один день потратил я на  поиски  подходящего
камня, но ничего не нашел. Тут нужен был очень  твердый  камень  и  притом
достаточно большой, чтобы в нем можно было выдолбить углубление.
     На моем острове были утесы, но ни от одного из них я при всех усилиях
не мог отколоть обломка подходящих размеров. К тому  же  для  ступки  этот
хрупкий, пористый камень из породы песчаников все равно  не  годился:  под
тяжелым пестом он стал бы непременно крошиться, и в муку попадал бы песок.
     Таким образом потеряв много времени на бесплодные поиски, я отказался
от мысли о каменной ступке и  решил  смастерить  деревянную,  для  которой
гораздо легче было найти материал.
     Действительно, я скоро наметил в лесу  очень  твердую  колоду,  такую
большую, что я с трудом мог сдвинуть ее с места.  Я  обтесал  ее  топором,
чтобы придать ей по возможности  нужную  форму,  а  затем  высек  огонь  и
принялся выжигать в ней углубление. Так поступают бразильские краснокожие,
когда делают лодки. Нечего и говорить, что эта работа стоила мне  большого
труда.
     Покончив  со  ступкой,  я  вытесал  тяжелый  крупный  пест   из   так
называемого железного дерева. И ступку и  пест  я  спрятал  до  следующего
урожая. Тогда, по моим расчетам, я получу достаточное количество  зерна  и
можно будет некоторую часть отделить на муку.
     Теперь надо было подумать о том, как я буду месить свои хлебы,  когда
приготовлю муку.
     Прежде всего, у меня не было закваски; впрочем, этому горю все  равно
пособить было нечем, и потому о закваске я не заботился. Но  как  обойтись
без печи? Это был поистине головоломный вопрос. Тем не  менее  я  все-таки
придумал, чем ее заменить.
     Я вылепил из глины несколько посудин вроде блюд,  очень  широких,  но
мелких, и хорошенько обжег их в огне. Я приготовил их  задолго  до  начала
жатвы и сложил в кладовой. Еще раньше у меня был устроен на земле  очаг  -
ровная  площадка  из  квадратных  (то  есть,  строго  говоря,  далеко   не
квадратных) кирпичей, тоже собственного изделия и тоже хорошо обожженных.
     Когда пришла пора печь хлеб, я развел на этом  очаге  большой  огонь.
Едва дрова прогорели, я разгреб уголья по всему очагу и дал им полежать  с
полчаса, чтобы очаг  раскалился  докрасна.  Тогда  я  отгреб  весь  жар  к
сторонке и сложил на  очаге  свои  хлебы.  Затем  я  накрыл  их  одним  из
заготовленных мною глиняных блюд,  опрокинув  его  кверху  дном,  а  блюдо
завалил горячими угольями.
     И что же? Мои хлебы испеклись, как в самой лучшей печке.
     Приятно мне было отведать свежеиспеченного хлеба! Мне казалось, что я
никогда в жизни не едал такого дивного лакомства.
     Вообще я в короткое время сделался очень хорошим пекарем;  не  говоря
уже о простом хлебе, я научился печь пудинги и  лепешки  из  риса.  Только
пирогов я не делал, да и то больше потому, что, кроме козлятины и птичьего
мяса, у меня не было никакой другой начинки.
     На эти хозяйственные работы ушел весь третий год моего пребывания  на
острове.

     ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Робинзон строит лодку и шьет себе новую одежду

     Вы можете не сомневаться, что все это время меня не покидали мысли  о
земле, которая была видна с другого берега. В глубине души я не переставал
сожалеть, что поселился не на том берегу: мне все казалось, что, если бы я
видел перед собою ту землю, я как-нибудь нашел бы возможность добраться до
нее. А уж если б я добрался до нее, мне, быть может, удалось бы  выбраться
из этих мест на свободу.
     Вот когда я не раз вспоминал моего маленького приятеля  Ксури  и  мою
длинную шлюпку с боковым парусом, на которой я  прошел  вдоль  африканских
берегов больше тысячи миль. Но что толку вспоминать!
     Я решил взглянуть на наш корабельный бот,  который  еще  в  ту  бурю,
когда мы потерпели крушение, выбросило на остров  в  нескольких  милях  от
моего жилья. Эта лодка лежала недалеко от того места, куда  ее  выбросило.
Прибоем ее опрокинуло кверху дном и отнесло немного  повыше,  на  песчаную
отмель; она лежала на сухом месте, и воды вокруг нее не было.
     Если бы мне удалось починить и спустить на воду эту шлюпку, я мог  бы
без особых затруднений добраться до Бразилии. Но  для  такой  работы  было
мало одной пары рук. Я легко мог сообразить, что  мне  так  же  невозможно
сдвинуть с места эту шлюпку, как сдвинуть с места мой остров. И все  же  я
решил попробовать. Отправился  в  лес,  нарубил  толстых  жердей,  которые
должны были служить мне рычагами, вытесал из чурбанов два катка и все  это
перетащил к шлюпке.
     "Лишь бы мне удалось перевернуть ее на дно, - говорил  я  себе,  -  а
починить ее - дело нетрудное. Выйдет такая отличная лодка, что в ней смело
можно будет пуститься в море".
     И я не пожалел трудов на эту бесполезную работу.
     Я потратил на нее три или четыре недели. Мало того: когда  я  наконец
понял, что не с моими слабыми  силами  сдвинуть  такое  тяжелое  судно,  я
придумал новый план. Я принялся отбрасывать песок от одного  борта  лодки,
рассчитывая, что, лишившись точки опоры, она сама перевернется и станет на
дно; одновременно  я  подкладывал  под  нее  обрубки  дерева,  чтобы  она,
перевернувшись, стала именно туда, куда мне нужно.
     Лодка действительно стала на дно, но это ничуть не подвинуло  меня  к
моей цели: я все равно не мог спустить ее на воду. Я даже не мог  подвести
под нее рычаги и наконец был вынужден отказаться от своей  затеи.  Но  эта
неудача не  отбила  у  меня  охоты  к  дальнейшим  попыткам  добраться  до
материка. Напротив, когда я увидел, что у  меня  нет  никакой  возможности
отплыть от постылого берега, мое желание пуститься в океан  не  только  не
ослабело, но возросло еще более.
     Наконец мне пришло в голову: не попробовать  ли  мне  самому  сделать
лодку или, еще лучше, пирогу, вроде тех, какие делают  в  здешних  широтах
туземцы?
     "Чтобы сделать пирогу,  -  рассуждал  я,  -  не  надо  почти  никаких
инструментов, так как она выдалбливается из цельного древесного ствола;  с
такой работой может справиться и один человек".
     Словом, сделать пирогу казалось мне не  только  возможным,  но  самым
легким делом, и мысль об этой  работе  была  для  меня  очень  приятна.  С
большим удовольствием я думал о том, что мне будет  даже  легче  выполнить
эту задачу, чем дикарям.
     Я не задавался вопросом, как я спущу свою пирогу на воду,  когда  она
будет готова, а между тем это  препятствие  было  гораздо  серьезнее,  чем
недостаток инструментов.
     Я с такой страстью предавался мечтам о будущем моем путешествии,  что
ни на секунду не остановился на этом вопросе, хотя было  вполне  очевидно,
что несравненно  легче  провести  лодку  сорок  пять  миль  по  морю,  чем
протащить ее по земле сорок пять ярдов, отделявших ее от воды.
     Одним словом, в истории с пирогой я вел себя  таким  глупцом,  какого
только может разыграть человек в здравом уме.
     Я тешился своей затеей, не давая себе труда рассчитать, хватит  ли  у
меня сил, чтобы справиться с ней.
     И не то чтобы мысль о спуске на воду совсем не приходила мне в голову
- нет, она приходила, но я не  давал  ей  ходу,  подавляя  ее  всякий  раз
глупейшим доводом: "Прежде сделаем  лодку,  а  там  уж  подумаем,  как  ее
спустить. Не может быть, чтобы я ничего не придумал!"
     Конечно, все это было безумно! Но моя разгоряченная  мечта  оказалась
сильнее всяких рассуждений, и я недолго думая взялся за  топор.  Я  срубил
великолепный кедр, который имел пять футов  десять  дюймов  в  поперечнике
внизу, у начала ствола, а вверху, на высоте двадцати двух футов, -  четыре
фута одиннадцать  дюймов;  затем  ствол  постепенно  становился  тоньше  и
наконец разветвлялся.
     Можно себе представить, какого труда мне стоило свалить это громадное
дерево!
     Двадцать дней я рубил самый ствол, заходя то с одного, то  с  другого
боку, да еще четырнадцать дней мне понадобилось,  чтобы  обрубить  боковые
сучья и отделить огромную, развесистую вершину. Целый  месяц  я  обделывал
мою колоду снаружи, стараясь вытесать хоть некоторое подобие киля,  потому
что без киля пирога не могла бы держаться на воде прямо. А три месяца ушло
еще на то, чтобы выдолбить ее внутри. На этот раз я обошелся без огня: всю
эту огромную работу я сделал молотком и  долотом.  Наконец  у  меня  вышла
отличная пирога, такая большая, что  смело  могла  поднять  двадцать  пять
человек, а следовательно, и меня со всем моим грузом.
     Я был в восторге от своего произведения: никогда в жизни не  видал  я
такой большой лодки из цельного дерева. Зато и дорого же она мне обошлась.
Сколько раз пришлось мне, изнемогая от усталости, ударять по этому  дереву
топором!
     Как бы то ни было, половина  дела  была  сделана.  Оставалось  только
спустить лодку на воду, и я не сомневаюсь, что, если бы это мне удалось, я
предпринял  бы  самое  безумное  и  самое  отчаянное   из   всех   морских
путешествий, когда-либо предпринимавшихся на земном шаре.
     Но все мои старания спустить ее на воду не привели  ни  к  чему:  моя
пирога осталась там, где была!
     От леса, где я ее построил, до воды было никак не более ста ярдов, но
лес стоял в котловине, а берег был высокий, обрывистый.  Это  было  первое
препятствие. Впрочем, я храбро решил его устранить: надо  было  снять  всю
лишнюю землю таким образом, чтобы от леса до  берега  образовался  отлогий
спуск. Страшно вспомнить, сколько труда я потратил на эту работу,  но  кто
не отдаст своих последних сил, когда  дело  идет  о  том,  чтобы  добиться
свободы!
     Итак, первое препятствие было устранено: дорога для лодки готова.  Но
это ни к чему не привело: сколько я ни бился, я не мог  сдвинуть  с  места
мою пирогу, как раньше не мог сдвинуть корабельную шлюпку.
     Тогда я вымерил расстояние, отделявшее пирогу от моря, и решил вырыть
для нее канал: если нельзя было провести лодку к воде, оставалось провести
воду к лодке. И  я  уже  начал  было  копать,  но  когда  прикинул  в  уме
необходимую глубину и ширину будущего канала, когда подсчитал, во  сколько
приблизительно  времени  может  сделать  такую  работу  один  человек,  то
оказалось, что мне понадобится не менее десяти  -  двенадцати  лет,  чтобы
довести ее до конца...
     Делать нечего, пришлось скрепя сердце бросить и эту затею.
     Я был огорчен до глубины души  и  тут  только  сообразил,  как  глупо
приниматься за работу, не рассчитав предварительно, сколько она  потребует
времени и труда и хватит ли сил довести ее до конца.
     За этой бестолковой работой застала меня  четвертая  годовщина  моего
пребывания на острове.
     К этому времени многие из взятых мною  с  корабля  вещей  или  совсем
износились, или кончали  свой  век,  а  корабельные  запасы  провизии  уже
подходили к концу.
     Вслед за чернилами у меня вышел весь запас хлеба, то есть не хлеба, а
корабельных сухарей. Я экономил их как только  мог.  В  последние  полтора
года я позволял себе съедать не более одного сухаря в день. И все-таки  до
того, как я собрал со своего поля такое количество зерна, что  можно  было
начать употреблять его в пищу, я почти год просидел без крошки хлеба.
     Одежда моя к этому времени стала приходить  в  полную  негодность.  У
меня были только клетчатые рубахи (около трех дюжин), которые  я  нашел  в
сундуках у матросов. К ним относился я с  особой  бережливостью;  на  моем
острове бывало зачастую так жарко, что приходилось ходить в одной  рубахе,
и не знаю, что я делал бы без этого запаса рубах.
     Конечно, я мог бы ходить в этом климате голым. Но я  легче  переносил
солнечный зной, если на мне была одежда. Палящие лучи тропического  солнца
обжигали мне кожу до пузырей, рубашка же защищала ее от солнца,  и,  кроме
того, меня охлаждало движение воздуха между рубашкой и  телом.  Не  мог  я
также привыкнуть ходить по солнцу с непокрытой головой; всякий раз,  когда
я выходил без шапки, у меня начинала болеть голова.
     Надо было получше использовать те запасы одежды, которые у  меня  еще
оставались.
     Прежде всего мне нужна  была  куртка:  все,  какие  у  меня  были,  я
износил. Поэтому  я  решил  попытаться  переделать  на  куртки  матросские
бушлаты, которые у  меня  все  равно  лежали  без  употребления.  В  таких
бушлатах матросы стоят в зимние ночи на вахте.
     И вот я принялся портняжить! Говоря по совести, я  был  довольно-таки
жалким портным, но, как бы то ни было, я с грехом  пополам  состряпал  две
или три куртки,  которых,  по  моему  расчету,  мне  должно  было  хватить
надолго.
     О первой моей попытке сшить штаны лучше и не говорить,  так  как  она
окончилась постыдной неудачей.
     Но вскоре после того я изобрел новый способ одеваться и с тех пор  не
терпел недостатка в одежде.
     Дело в том, что у меня сохранялись шкуры всех убитых  мною  животных.
Каждую шкуру я просушивал на солнце, растянув на шестах. Только вначале  я
по неопытности слишком долго держал их на  солнце,  поэтому  первые  шкуры
были так жестки,  что  едва  ли  могли  на  что-нибудь  пригодиться.  Зато
остальные были очень хороши. Из них-то я и сшил первым делом большую шапку
мехом наружу, чтобы она не боялась дождя. Меховая шапка так хорошо удалась
мне, что я решил соорудить себе из такого же материала полный  костюм,  то
есть куртку и штаны. Штаны я сшил короткие, до колен, и очень  просторные;
куртку тоже сделал пошире, потому что и то и  другое  было  мне  нужно  не
столько для тепла, сколько для защиты от солнца.
     Покрой и работа, надо признаться, никуда не годились. Плотник  я  был
неважный, а портной и того хуже. Как бы то ни  было,  сшитая  мною  одежда
отлично мне служила, особенно когда мне  случалось  выходить  из  дому  во
время дождя: вся вода стекала по длинному меху, и я  оставался  совершенно
сухим.
     После куртки и штанов я задумал смастерить себе зонтик.
     Я видел, как делают зонтики в Бразилии. Там такая сильная  жара,  что
трудно обойтись без зонтика, а на моем острове было ничуть не  прохладнее,
даже, пожалуй, жарче, так как он ближе к экватору. Прятаться от жары я  не
мог, большую часть времени я проводил под открытым небом. Нужда заставляла
меня выходить из дому во всякую погоду, а иной раз подолгу  бродить  и  по
солнцу и по дождю. Словом, зонтик был мне положительно необходим.
     Много у меня было возни с этой работой и много времени прошло, прежде
чем мне удалось сделать что-то похожее на зонтик. Раза два или три,  когда
я думал, что уже достиг своей цели, у меня получались такие негодные вещи,
что приходилось начинать все сызнова. Но в конце концов я добился своего и
сделал довольно сносный  зонтик.  Дело  в  том,  что  я  хотел,  чтобы  он
раскрывался и закрывался, - в этом-то  и  заключалась  главная  трудность.
Конечно, сделать его неподвижным было очень легко, но  тогда  пришлось  бы
носить его раскрытым, что было неудобно. Как уже сказано, я преодолел  эту
трудность, и мой зонтик мог  открываться  и  закрываться.  Я  обтянул  его
козьими шкурами мехом наружу:  дождевая  вода  стекала  по  меху,  как  по
наклонной крыше, и самые знойные солнечные лучи не могли проникнуть сквозь
него.
     С этим зонтиком я не боялся никакого дождя и  не  страдал  от  солнца
даже в самую жаркую погоду, а когда он не был мне нужен, я закрывал его  и
нес под мышкой.
     Так я жил на моем острове, спокойный и довольный.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Робинзон строит  другую  лодку,  меньших  размеров,  и
          пытается объехать вокруг острова

     Прошло еще пять лет, и за это время, насколько я могу припомнить,  не
произошло никаких чрезвычайных событий.
     Жизнь моя протекала по-старому - тихо и мирно; жил я на старом  месте
и по-прежнему отдавал все свое время труду и охоте.
     Теперь у меня было уже столько зерна, что мне хватало моего посева на
целый год; винограду тоже  было  вдоволь.  Но  из-за  этого  мне  пришлось
работать и в лесу и в поле еще больше, чем прежде.
     Однако главной моей работой была постройка новой лодки. На этот раз я
не только сделал лодку, но и спустил ее на воду: я вывел ее в бухточку  по
узкому каналу, который мне пришлось прорыть на протяжении полумили.
     Первую мою лодку, как уже знает читатель,  я  сделал  таких  огромных
размеров, что принужден был оставить ее на месте  постройки  как  памятник
моей глупости. Он постоянно напоминал мне о  том,  что  впредь  надо  быть
умнее.
     Теперь я был гораздо опытнее. Правда, на этот раз  я  построил  лодку
чуть не в полумиле от воды, так как ближе не нашел подходящего дерева,  но
я был уверен, что мне удастся спустить ее на воду. Я видел, что  затеянная
работа на этот раз не превышает моих сил, и твердо  решил  довести  ее  до
конца. Почти два года я провозился над постройкой лодки. Мне так  страстно
хотелось получить наконец возможность плавать по  морю,  что  я  не  жалел
никакого труда.
     Надо, однако, заметить, что я строил эту новую пирогу совсем  не  для
того, чтобы  покинуть  мой  остров.  С  этой  мечтой  мне  пришлось  давно
распроститься. Лодка была так мала, что нечего было и думать переплыть  на
ней те сорок или больше миль, которые отделяли мой остров от материка.
     Теперь у меня была более скромная цель: объехать вокруг острова  -  и
только. Я уже побывал  однажды  на  противоположном  берегу,  и  открытия,
которые  я  там  сделал,  так  заинтересовали  меня,  что  мне  еще  тогда
захотелось осмотреть все окружающее меня побережье.
     И вот теперь, когда у меня появилась лодка, я решил во что бы  то  ни
стало объехать свой остров морем. Прежде чем пуститься в путь, я тщательно
подготовился к  предстоящему  плаванию.  Я  смастерил  для  своей  лодочки
крошечную мачту и сшил  такой  же  крошечный  парус  из  кусков  парусины,
которой у меня был изрядный запас.
     Когда лодка была оснащена, я испытал  ее  ход  и  убедился,  что  под
парусом она идет вполне удовлетворительно. Тогда я пристроил на корме и на
носу небольшие ящички, чтобы уберечь от дождя и от волн провизию, заряды и
прочие нужные вещи, которые я буду брать с собой в  дорогу.  Для  ружья  я
выдолбил в дне лодки узкий желоб.
     Затем я укрепил раскрытый зонтик, придав ему такое  положение,  чтобы
он приходился над моей головой и защищал меня от солнца, как навес.

     До сих пор время от времени я совершал небольшие прогулки по морю, но
никогда не уходил далеко от моей бухты. Теперь  же,  когда  я  намеревался
осмотреть границы моего маленького государства и снарядил свое  судно  для
дальнего плавания, я снес туда испеченные мною пшеничные хлебцы,  глиняный
горшок поджаренного риса и половину козьей туши.
     6 ноября я отправился в путь.
     Проездил я гораздо дольше, чем рассчитывал. Дело в том, что хотя  мой
остров сам по себе был невелик, но, когда я завернул к восточной части его
побережья, передо мной выросла непредвиденная преграда. В  этом  месте  от
берега отделяется узкая гряда скал; иные из них  торчат  над  водой,  иные
скрыты в воде. Гряда уходит миль на шесть в открытое море,  а  дальше,  за
скалами еще мили на полторы тянется песчаная отмель. Таким образом,  чтобы
обогнуть эту косу, пришлось довольно далеко отъехать от берега.  Это  было
очень опасно.
     Я хотел  даже  повернуть  назад,  потому  что  не  мог  определить  с
точностью, как далеко мне придется пройти открытым морем,  пока  я  обогну
гряду подводных скал, и боялся  рисковать.  И,  кроме  того,  я  не  знал,
удастся ли мне повернуть назад. Поэтому я бросил якорь (перед отправлением
в путь я смастерил себе  некоторое  подобие  якоря  из  обломка  железного
крюка, найденного мною на корабле), взял ружье и сошел на берег. Высмотрев
невдалеке довольно высокую горку, я взобрался на нее, смерил на глаз длину
скалистой гряды, которая отсюда была отлично видна, и решил рискнуть.
     Но не успел я добраться до  этой  гряды,  как  очутился  на  страшной
глубине и вслед за тем  попал  в  могучую  струю  морского  течения.  Меня
завертело, как в мельничном шлюзе, подхватило  и  понесло.  О  том,  чтобы
поворотить к берегу или свернуть в сторону, нечего было и думать. Все, что
я смог сделать, это держаться у самого края течения и стараться не попасть
в середину.
     Между тем меня уносило все  дальше  и  дальше.  Будь  хоть  небольшой
ветерок, я мог бы поднять парус, но на море стоял полный штиль. Я  работал
веслами изо всех сил, однако справиться с течением не мог и уже прощался с
жизнью. Я знал, что через несколько миль то течение, в  которое  я  попал,
сольется с другим течением, огибающим остров, и что, если до той поры  мне
не удастся свернуть в сторону, я безвозвратно погиб.  А  между  тем  я  не
видел никакой возможности свернуть.
     Спасения не было: меня ожидала верная смерть - и не в волнах морских,
потому что море было спокойно, а от голода.  Правда,  на  берегу  я  нашел
черепаху, такую большую, что еле мог поднять ее, и взял с собой  в  лодку.
Был у меня также порядочный запас пресной воды - я захватил самый  большой
из моих глиняных кувшинов.  Но  что  это  значило  для  жалкого  существа,
затерявшегося в безграничном океане, где можно проплыть  тысячу  миль,  не
увидев признаков земли!
     О своем пустынном, заброшенном  острове  я  вспоминал  теперь  как  о
земном рае, и единственным моим желанием было  вернуться  в  этот  рай.  Я
страстно простирал к нему руки.
     - О пустыня, даровавшая мне счастье! - восклицал я. - Мне уже никогда
не увидеть тебя. О, что со мной будет? Куда уносят меня беспощадные волны?
Каким неблагодарным я был, когда роптал на свое  одиночество  и  проклинал
этот прекрасный остров!
     Да, теперь мой остров был для меня дорог и мил,  и  мне  было  горько
думать, что я должен навеки проститься с надеждой вновь увидеть его.
     Меня несло и несло в беспредельную водную даль. Но, хотя я  испытывал
смертельный испуг и отчаяние, я все  же  не  поддавался  этим  чувствам  и
продолжал грести не переставая, стараясь направить лодку на  север,  чтобы
пересечь течение и обогнуть рифы.
     Вдруг  около  полудня  потянул  ветерок.  Это   меня   ободрило.   Но
представьте мою радость,  когда  ветерок  начал  быстро  свежеть  и  через
полчаса превратился в хороший ветер!
     К этому времени меня угнало далеко от моего острова. Поднимись  в  ту
пору туман, мне пришел бы конец!
     Со мною не было компаса, и, если бы я потерял из виду мой  остров,  я
не знал бы, куда держать путь. Но, на мое счастье, был  солнечный  день  и
ничто не предвещало тумана.
     Я поставил мачту, поднял парус и  стал  править  на  север,  стараясь
выбиться из течения.
     Как только моя лодка повернула по ветру и пошла наперерез течению,  я
заметил в нем перемену: вода стала гораздо светлее. Я понял,  что  течение
по какой-то причине начинает ослабевать, так как раньше,  когда  оно  было
быстрее, вода была все время мутная. И  в  самом  деле,  вскоре  я  увидел
вправо от себя, на востоке, утесы (их можно  было  различить  издалека  по
белой пене  волн,  бурливших  вокруг  каждого  из  них).  Эти-то  утесы  и
замедляли течение, преграждая ему путь.
     Вскоре я убедился,  что  они  не  только  замедляют  течение,  а  еще
разбивают его на две струи, из которых главная лишь слегка  отклоняется  к
югу,  оставляя  утесы  влево,  а  другая  круто   заворачивает   назад   и
направляется на северо-запад.
     Только тот, кто знает по опыту, что значит получить помилование, стоя
на эшафоте, или спастись от разбойников в ту последнюю минуту,  когда  нож
уже приставлен к горлу, поймет мой восторг при этом открытии.
     С бьющимся от радости сердцем направил я свою лодку в обратную струю,
подставил парус попутному ветру, который  посвежел  еще  более,  и  весело
понесся назад.
     Около пяти часов вечера я  подошел  к  берегу  и,  высмотрев  удобное
местечко, причалил.
     Нельзя описать ту радость, которую я испытал, когда почувствовал  под
собой твердую землю!
     Каким милым показалось мне каждое деревцо моего благодатного острова!
С горячей нежностью смотрел я на эти холмы и долины, которые только  вчера
вызывали тоску в моем сердце. Как радовался я, что снова увижу свои  поля,
свои рощи, свою пещеру, своего верного  пса,  своих  коз!  Какой  красивой
показалась мне дорога от берега к моему шалашу!
     Был уже вечер, когда я добрался до своей лесной дачи. Я перелез через
ограду, улегся в тени и, чувствуя страшную усталость, скоро заснул.
     Но каково было мое изумление, когда меня разбудил чей-то  голос.  Да,
это был голос человека! Здесь, на острове, был человек, и он громко кричал
среди ночи:
     - Робин, Робин, Робин Крузо! Бедный Робин Крузо! Куда ты попал, Робин
Крузо? Куда ты попал? Где ты был?
     Измученный продолжительной греблей, я спал таким крепким сном, что не
сразу мог проснуться, и мне долго казалось, что я слышу этот голос во сне.
     Но крик назойливо повторялся:
     - Робин Крузо, Робин Крузо!
     Наконец я очнулся и понял, где я. Первым моим чувством  был  страшный
испуг. Я вскочил, дико озираясь, и вдруг, подняв голову, увидел на  ограде
своего попугая.
     Конечно, я сейчас же догадался, что он-то  и  выкрикивал  эти  слова:
точно таким же жалобным голосом я часто говорил при нем эти самые фразы, и
он отлично их затвердил. Сядет, бывало, мне на  палец,  приблизит  клюв  к
моему лицу и причитает уныло: "Бедный Робин Крузо! Где ты был  и  куда  ты
попал?"
     Но, даже убедившись, что это  был  попугай,  и  понимая,  что,  кроме
попугая, некому тут и быть, я еще долго не мог успокоиться.
     Я совершенно не  понимал,  во-первых,  как  он  попал  на  мою  дачу,
во-вторых, почему он прилетел именно сюда, а не в другое место.
     Но так как у меня не было ни малейшего  сомнения,  что  это  он,  мой
верный Попка, то, не ломая головы над вопросами, я назвал его по  имени  и
протянул ему руку. Общительная  птица  сейчас  же  села  мне  на  палец  и
повторила опять:
     - Бедный Робин Крузо! Куда ты попал?
     Попка точно радовался, что снова видит меня. Покидая шалаш, я посадил
его на плечо и унес с собой.
     Неприятные приключения моей морской экспедиции надолго отбили у  меня
охоту плавать по морю, и много дней я  размышлял  об  опасностях,  которым
подвергался, когда меня несло в океан.
     Конечно, было бы хорошо иметь лодку на этой стороне острова,  поближе
к моему дому, но как привести ее оттуда, где я оставил  ее?  Обогнуть  мой
остров с востока - от одной мысли  об  этом  у  меня  сжималось  сердце  и
холодела кровь. Как обстоит дело на другой  стороне  острова,  я  не  имел
никакого понятия. Что, если течение по ту сторону такое же быстрое, как  и
по эту? Разве не может оно швырнуть меня на  прибрежные  скалы  с  той  же
силой, с какой другое течение уносило меня в открытое море.  Словом,  хотя
постройка этой лодки и спуск ее на  воду  стоили  мне  большого  труда,  я
решил, что все же лучше  остаться  без  лодки,  чем  рисковать  из-за  нее
головой.
     Нужно сказать, что теперь я стал  гораздо  искуснее  во  всех  ручных
работах, каких требовали условия моей жизни. Когда я очутился на  острове,
я совершенно не умел обращаться с топором, а теперь я мог  бы  при  случае
сойти за хорошего плотника, особенно если принять в расчет, как мало  было
у меня инструментов.
     Я и в гончарном деле (совсем неожиданно!) сделал большой шаг  вперед:
устроил станок с вертящимся кругом, отчего моя работа стала  и  быстрее  и
лучше; теперь вместо корявых изделий, на которые было противно смотреть, у
меня выходила очень неплохая посуда довольно правильной формы.
     Но  никогда  я,  кажется,  так  не  радовался  и  не  гордился  своей
изобретательностью, как в тот день,  когда  мне  удалось  сделать  трубку.
Конечно, моя трубка была первобытного вида - из простой обожженной  глины,
как и все мои гончарные изделия, и вышла она не  очень  красивой.  Но  она
была достаточно крепка и хорошо пропускала  дым,  а  главное  -  это  была
все-таки трубка, о которой я столько мечтал, так как привык курить с очень
давнего времени. На нашем корабле  были  трубки,  но,  когда  я  перевозил
оттуда вещи, я не знал, что на острове растет табак, и решил, что не стоит
их брать.
     К этому времени я обнаружил, что мои запасы пороха  начинают  заметно
убывать. Это чрезвычайно встревожило  и  огорчило  меня,  так  как  нового
пороха достать было неоткуда. Что же я буду делать, когда  у  меня  выйдет
весь порох? Как я буду тогда охотиться на коз и птиц? Неужели я  до  конца
моих дней останусь без мясной пищи?

На этом история не заканчивается...Читайте дальше...Даниель Дефо не реалист, но очень реалистичен в описании деталей. Интересно! Профессия разведчика наложила неизгладимый отпечаток на творчество Даниэля Дефо - он старался описывать все события, происходившие с героями книг, с максимальной достоверностью, не допуская ни малейших ошибок в описании чего бы то ни было. Разведчики всегда проваливаются на мелочах, и Дефо старался уделять мелочам огромное внимание, чтобы не допустить провала.
Он писал настолько достоверно, что у читателей не возникало ни малейших сомнений, что, например, Робинзон Крузо или капитан Сингльтон сами написал книги о своих приключениях, а Дефо считали просто издателем.

0


Вы здесь » "КИНОДИВА" Кино, сериалы и мультфильмы. Всё обо всём! » Художники и Писатели » Даниель Дефо— английский писатель и публицист