Иван Алексеевич Бунин
(1870-1953)

«Без имени»

Курган разрыт. В тяжелом саркофаге
Он спит, как страж. Железный меч в руке.
Поют над ним узорной вязью саги,
Беззвучные, на звучном языке.

Но лик сокрыт - опущено забрало.
Но плащ истлел на ржавленой броне.
Был воин, вождь. Но имя Смерть украла
И унеслась на черном скакуне.

Дата написания: 1906-1911 годы

Иван Алексеевич Бунин
(1870-1953)

Иван Бунин
«Ночь»

Ледяная ночь, мистраль
(Он еще не стих).
Вижу в окна блеск и даль
Гор, холмов нагих.

Золотой недвижный свет
До постели лег.
Никого в подлунной нет,
Только я да бог.

Знает только он мою
Мертвую печаль,
Ту, что я от всех таю...
Холод, блеск, мистраль.

Дата написания: 1952 год

Иван Алексеевич Бунин
(1870-1953)

КАК КРЕМЛЬ ПЫТАЛСЯ ОБУЗДАТЬ ИВАНА БУНИНА

(Материал Д. Кедрова подготовлен на основе документов из Архива внешней политики РФ о деятельности советских спецслужб и дипломатического корпуса, связанной с нелепой возней вокруг Ивана Бунина в 1930–1940-е годы)

Советский посол в Швеции Александра Коллонтай в смятении — Бунину присудили Нобелевскую премию. В посольстве паника: не смогли предотвратить «враждебную акцию»! В письме-отчете «товарищ посол» стремится смягчить удар:

«Присуждение это носило весьма случайный характер. Во всяком случае, швецпра (шведское правительство) бессильно было предотвратить этот шаг международного комитета. Кандидатура Бунина появилась в печати впервые накануне голосования. Я имела частную беседу с минпросвещения на этот счет, но он, будучи сам изумлен таким поворотом дела, объяснил мне, что комитет не поддается никакому воздействию, что “старики” строго оберегают свою независимость от влияний на них со стороны правительства».

Коллонтай понимает, что последнее утверждение вызовет лишь кривую усмешку в Кремле: сама мысль о независимости кого-либо от власти звучит для Москвы кощунственно. Пусть даже это не в Москве, а в Стокгольме. Но ничего не поделаешь — их нравы! Коллонтай специально оговаривает, что в буржуазной стране такое возможно: «Я проверила, что в самом деле бывали случаи, когда премию присуждали вопреки явному одобрению швецпра (т.е. шведского правительства. — Ред.)».

Трудное положение у советского посла. Как объяснить кремлевским людоедам, что бывают страны, где людей не едят, где существует независимая мысль и есть свобода? И снова в отчете посла чисто азиатское подслащивание пилюли: раз новость плохая, выдадим желаемое за действительное — изобразим возмущение общественности. Пусть в Москве думают, что шведская пресса мыслит категориями Кремля. Как это характерно для деспотической дипломатии: выдавать желаемое за действительное, дабы усладить слух тирана! Ведь за плохую новость посла могут отозвать, а то и жизни лишить. Поэтому умная женщина пишет несусветный вздор чисто ритуального характера:

«Нехарактерно, что и шведо-общественность, и почти вся, даже буржуазная пресса весьма критически отнеслась к выбору Бунина, как представителя словесности на русском языке, достойного премии Нобеля. Даже “Аллеханда” писала, что неудобно выглядит, что в списке имен, награжденных премией Нобеля, русскую литературу — страну Толстого — представляет Бунин».

1933 год на дворе. Фашизм в Германии уже пришел к власти. А советский посол в Стокгольме воюет… но не с Гитлером и не с Геббельсом, а с великим русским писателем, увенчанным престижной международной премией. Судя по отчету Коллонтай, битва идет не на жизнь, а на смерть. Дело в том, что, помимо провинившейся Швеции, Франция тоже совсем отбилась от рук. Появились сообщения в прессе, что французский посланник Гессен будет представлять Бунина при торжествах вручения премии. Для советского посольства открывается широкое поле деятельности. Коллонтай переходит в наступление.

«Я, во-первых, указала на то неблагоприятное впечатление, какое вообще произвело избрание Бунина предметом премии; во-вторых, если уж кабинет не мог этому помешать, я попросила, по крайней мере, воздействовать на прессу с тем, чтобы приезд Бунина не принял бы под воздействием враждебных к нам элементов белой эмиграции характер политической кампании против Союза, выставления Бунина “жертвой” и т.п.

МИД, как я узнала, делало попытки, чтобы Бунин вообще сюда не приехал, но попытки эти не удались. Во всяком случае, уже известно, что де Шассен организовывает вечер иностранных журналистов в честь Бунина. Нашего ТАССа (тов. Зейфертс) на вечере этом, конечно, не будет. Я тоже, разумеется, отказалась быть на торжестве при вручении премии».

Советскому режиму нельзя отказать в последовательности. Пройдут годы, умрет Сталин, отбушует Вторая мировая война, состоится исторический XX съезд, осудивший сталинизм, но неизменной останется сущность тоталитарной власти. Теперь Нобелевскую премию получит не эмигрант, а писатель, живущий в СССР, Борис Пастернак. А реакция в конце 1950-х будет такая же, как в начале 1930-х. Там шумели: почему Бунину, а не Горькому? Здесь завопят: почему Пастернаку, а не Шолохову? И снова Россия (Советская, впрочем) отречется от своего великого сына. Снова советский посол не явится на торжества по случаю вручения премии, а советские газеты напишут такую же ахинею о возмущении мировой общественности решением Нобелевского комитета.

Пройдут еще годы. Минует эра застоя, наступит перестройка. Нобелевскую премию получит высланный из страны Иосиф Бродский. И опять советский дипломатический корпус за рубежом окажется в шоке. Кто-то заявит, что у него другие эстетические вкусы, кто-то промямлит, что Нобелевский комитет волен принимать какие угодно решения, даже абсурдные. Лауреата уже в третий раз будут чествовать представители всех цивилизованных стран, и только СССР окажется в стороне. Коммунистическая идеология до последнего часа советской власти не допускала и мысли о возможности существования какой-либо несанкционированной литературы.

Уверенность в своем превосходстве над учеными и писателями никогда не покидала вождей. Презрение к Нобелевскому комитету и к великому писателю пронизывает все документы МИД. Но после войны отношение к Бунину резко меняется. Вокруг него начинается возня дипломатического корпуса и разведки. Нельзя ли переманить писателя в СССР на волне охватившей общество эйфории?

В СССР летят секретные бумаги бойцов невидимого фронта. Невозможно без омерзения читать отчет некоего А. Гузовского, сотрудника СССР во Франции. В лакейской всегда чутко улавливают настроения господ. Что четко усвоил пишущий, так это все тот же презрительно-высокомерный тон по отношению к Бунину:

«Секретно. 31 октября 1945 года. Заведующему 1-м Европейским отделом НКИД СССР тов. С.П. Козыреву.

Случайно оказавшись в одном обществе, я познакомился с известным Вам писателем Буниным. Поскольку я узнал о том, что к этому писателю у нас проявляют значительный интерес, сообщаю содержание моей краткой с ним беседы.

Бунин сказал мне, что он окончательно утвердился в Париже и, несмотря на скверные материальные условия, “подыхаю с голоду”, продолжает пописывать, кое-что перерабатывать старое и кое-что переиздавать. Большие надежды возлагает на Америку, т.к.-де, мол, не в праве рассчитывать на “удовольствие издать свои произведения в СССР”. “К слову сказать, — заявил Бунин, — весьма огорчен, что мои произведения издаются в Москве „Огизом“, как посмертные. Кричать о том, что я еще жив, стал слабоват голосом и к тому же я эмигрант”.

Исподволь известно, что Бунин крепко “полевел”, тоскует по родине, втайне мечтает о том, что наступит час, когда его пригласят домой. Говорят, что за отсутствием тем, а может, просто по старости, но после бурной жизни, он сейчас пробует свое перо под Арцибашева, но с еще большим обнажением трактует сексуальные темы.

Поскольку я сумею с ним встретиться еще и если в этом будет необходимость, можно поближе с ним познакомиться и составить личное впечатление о его перспективах и настроениях.

Прошу сообщить Ваше мнение, следует ли им заняться».

Эти смердяковские рассуждения о Бунине произвели большое впечатление на советского посла во Франции А. Богомолова. Тем более что он получает и другую официальную справку, больше похожую на инструкцию спецслужб по охмурению непокорного писателя.

Путь к сердцу классика лежит через желудок — именно так, прямолинейно, решили советники советского посольства: замечание, вскользь оброненное осведомителем Гузовским, «подыхаю с голоду» они истолковали буквально. И вот 2 мая 1945 года в обстановке строжайшей секретности готовится записка на имя посла. В ней утверждается, что Бунин вполне готов вернуться на родину, и все было бы хорошо, если бы не одно «но».

«По натуре своей Бунин человек слабовольный и легко поддающийся посторонним влияниям. Несомненно, что сейчас по приезде он будет окружен своими близкими друзьями, из которых многие, как писатель Зайцев Б.К. и профессор Михайлов Н.А., занимают политически антисоветские позиции, а некоторые, как писатель Шмелев И.С., — скрытые фашисты. И эти встречи, несомненно, окажут в короткое время свое определенное влияние на Бунина.

Соображение:

Ввиду изложенного, было бы крайне желательным получение Буниным в самом скором времени по приезде, частного письма от А.Е. Богомолова с пожеланием личной встречи, лучше всего с приглашением на завтрак. (Бунин — большой гастроном).

Такое приглашение в корне парализовало бы все попытки отговорить его от “безумного шага” возвращения на родину».

Перечитывая этот бред о «фашисте» Шмелеве, о Бунине, которого можно-де перекупить за хороший завтрак, невольно задаешь себе вопрос: в своем ли уме были сотрудники спецслужб, когда писали эту записку?

Но вот уже не безымянная бумага, а запись в дневнике самого посла А. Богомолова:

«В 17 ч. ко мне пришел И. Бунин. Ему 75 лет, но он держится бодро. Беседа шла в духе обычного “светского” разговора и никаких деликатных вопросов не захватывала.

Он любит выпить, крепко ругается и богемствует в среде своей писательской братии.

У меня на приеме старик держался, как полагается на приеме у посла, немножко рисуясь и кокетничая.

Приглашу его к себе позавтракать, он человек интересный».

Неизвестно, состоялся ли злополучный завтрак, но точку в этой нелепой возне поставил сам Бунин. Он конечно же хотел умереть на Родине, конечно, хотел вернуться в Россию; но достаточно было взглянуть на этих людей, пишущих отчеты после каждой встречи с писателем, чтобы понять и почувствовать — возвращаться не надо. Уже через год после упомянутых событий Бунин направил в Москву резкое и раздраженное письмо, где сказал все, что думает, открытым текстом:

«Париж. 30 января 1946 г.

Я горячо протестую против того, что уже давно издано в Москве несколько моих книг без всякого гонорара за них (имею в виду “Песнь о Гайавате”, “Митину любовь”), особенно же горячо протестую против последнего издания: тут я уже прямо в отчаянии и прежде всего потому, что тут поступлено со мной как бы с уже несуществующим в живых и полной собственностью Москвы во всех смыслах».

Бунин не хотел быть собственностью советских властей и решительно отверг все их неуместные домогательства. Гастрономический заговор спецслужб лопнул.

Иван Алексеевич Бунин

Свою карьеру на литературном поприще Иван Бунин начал с работы в газете «Орловский вестник» простым корректором. Ради того, чтобы доказать родителям собственную состоятельность, он покинул родовое имение и некоторое время вообще не поддерживал связь с семьей. Этот период жизни начинающего поэта был, пожалуй, одним из самых сложных в жизни. Поэтому неудивительно, что настоящей отдушиной для Бунина стали его загородные путешествия.

«Леса в жемчужном инее…» Иван Бунин

Леса в жемчужном инее. Морозно.
Поет из телеграфного столба
То весело, то жалобно, то грозно
Звенящим гулом темная судьба.
Молчит и внемлет белая долина.
И все победней ярче и пышней
Горит, дрожит и блещет хвост павлина
Стоцветными алмазами над ней.

    ЧИТАЕМ БУНИНА

Иван Бунин

Чистый понедельник

Темнел московский серый зимний день, холодно зажигался газ в фонарях, тепло освещались витрины магазинов — и разгоралась вечерняя, освобождающаяся от дневных дел московская жизнь: гуще и бодрей неслись извозчичьи санки, тяжелей гремели переполненные, ныряющие трамваи, — в сумраке уже видно было, как с шипением сыпались с проводов зеленые звезды — оживленнее спешили по снежным тротуарам мутно чернеющие прохожие... Каждый вечер мчал меня в этот час на вытягивающемся рысаке мой кучер — от Красных ворот к храму Христа Спасителя: она жила против него; каждый вечер я возил ее обедать в «Прагу», в «Эрмитаж», в «Метрополь», после обеда в театры, на концерты, а там к «Яру», в «Стрельну»... Чем все это должно кончиться, я не знал и старался не думать, не додумывать: было бесполезно — так же, как говорить с ней об этом: она раз навсегда отвела разговоры о нашем будущем; она была загадочна, непонятна для меня, странны были и наши с ней отношения — совсем близки мы все еще не были; и все это без конца держало меня в неразрешающемся напряжении, в мучительном ожидании — и вместе с тем был я несказанно счастлив каждым часом, проведенным возле нее.
Она зачем-то училась на курсах, довольно редко посещала их, но посещала. Я как-то спросил: «Зачем?» Она пожала плечом: «А зачем все делается на свете? Разве мы понимаем что-нибудь в наших поступках? Кроме того, меня интересует история...» Жила она одна, — вдовый отец ее, просвещенный человек знатного купеческого рода, жил на покое в Твери, что-то, как все такие купцы, собирал. В доме против храма Спасителя она снимала ради вида на Москву угловую квартиру на пятом этаже, всего две комнаты, но просторные и хорошо обставленные. В первой много места занимал широкий турецкий диван, стояло дорогое пианино, на котором она все разучивала медленное, сомнамбулически прекрасное начало «Лунной сонаты», — только одно начало, — на пианино и на подзеркальнике цвели в граненых вазах нарядные цветы, — по моему приказу ей доставляли каждую субботу свежие, — и когда я приезжал к ней в субботний вечер, она, лежа на диване, над которым зачем-то висел портрет босого Толстого, не спеша протягивала мне для поцелуя руку и рассеянно говорила: «Спасибо за цветы...» Я привозил ей коробки шоколаду, новые книги — Гофмансталя, Шницлера, Тетмайера, Пшибышевского, — и получал все то же «спасибо» и протянутую теплую руку, иногда приказание сесть возле дивана, не снимая пальто. «Непонятно почему, — говорила она в раздумье, гладя мой бобровый воротник, — но, кажется, ничего не может быть лучше запаха зимнего воздуха, с которым входишь со двора в комнату...» Похоже было на то, что ей ничто не нужно: ни цветы, ни книги, ни обеды, ни театры, ни ужины за городом, хотя все-таки цветы были у нее любимые и нелюбимые, все книги, какие я ей привозил, она всегда прочитывала, шоколаду съедала за день целую коробку, за обедами и ужинами ела не меньше меня, любила расстегаи с налимьей ухой, розовых рябчиков в крепко прожаренной сметане, иногда говорила: «Не понимаю, как это не надоест людям всю жизнь, каждый день обедать, ужинать», — но сама и обедала и ужинала с московским пониманием дела. Явной слабостью ее была только хорошая одежда, бархат, шелка, дорогой мех...
Мы оба были богаты, здоровы, молоды и настолько хороши собой, что в ресторанах, на концертах нас провожали взглядами. Я, будучи родом из Пензенской губернии, был в ту пору красив почему-то южной, горячей красотой, был даже «неприлично красив», как сказал мне однажды один знаменитый актер, чудовищно толстый человек, великий обжора и умница. «Черт вас знает, кто вы, сицилианец какой-то», — сказал он сонно; и характер был у меня южный, живой, постоянно готовый к счастливой улыбке, к доброй шутке. А у нее красота была какая-то индийская, персидская: смугло-янтарное лицо, великолепные и несколько зловещие в своей густой черноте волосы, мягко блестящие, как черный соболий мех, брови, черные, как бархатный уголь, глаза; пленительный бархатисто-пунцовыми губами рот оттенен был темным пушком; выезжая, она чаще всего надевала гранатовое бархатное платье и такие же туфли с золотыми застежками (а на курсы ходила скромной курсисткой, завтракала за тридцать копеек в вегетарианской столовой на Арбате); и насколько я был склонен к болтливости, к простосердечной веселости, настолько она была чаще всего молчалива: все что-то думала, все как будто во что-то мысленно вникала; лежа на диване с книгой в руках, часто опускала ее и вопросительно глядела перед собой: я это видел, заезжая иногда к ней и днем, потому что каждый месяц она дня три-четыре совсем не выходила и не выезжала из дому, лежала и читала, заставляя и меня сесть в кресло возле дивана и молча читать.
— Вы ужасно болтливы и непоседливы, — говорила она, — дайте мне дочитать главу...
— Если бы я не был болтлив и непоседлив, я никогда, может быть, не узнал бы вас, — отвечал я, напоминая ей этим наше знакомство: как-то в декабре, попав в Художественный кружок на лекцию Андрея Белого, который пел ее, бегая и танцуя на эстраде, я так вертелся и хохотал, что она, случайно оказавшаяся в кресле рядом со мной и сперва с некоторым недоумением смотревшая на меня, тоже наконец рассмеялась, и я тотчас весело обратился к ней.
— Все так, — говорила она, — но все-таки помолчите немного, почитайте что-нибудь, покурите...
— Не могу я молчать! Не представляете вы себе всю силу моей любви к вам! Не любите вы меня!
— Представляю. А что до моей любви, то вы хорошо знаете, что, кроме отца и вас, у меня никого нет на свете. Во всяком случае, вы у меня первый и последний. Вам этого мало? Но довольно об этом. Читать при вас нельзя, давайте чай пить...
И я вставал, кипятил воду в электрическом чайнике на столике за отвалом дивана, брал из ореховой горки, стоявшей в углу за столиком, чашки, блюдечки, говоря, что придет в голову:
— Вы дочитали «Огненного ангела»?
— Досмотрела. До того высокопарно, что совестно читать.
— А отчего вы вчера вдруг ушли с концерта Шаляпина?
— Не в меру разудал был. И потом желтоволосую Русь я вообще не люблю.
— Все-то вам не нравится!
— Да, многое...
«Странная любовь!» — думал я и, пока закипала вода, стоял, смотрел в окна. В комнате пахло цветами, и она соединялась для меня с их запахом; за одним окном низко лежала вдали огромная картина заречной снежно-сизой Москвы; в другое, левее, была видна часть Кремля, напротив, как-то не в меру близко, белела слишком новая громада Христа Спасителя, в золотом куполе которого синеватыми пятнами отражались галки, вечно вившиеся вокруг него... «Странный город! — говорил я себе, думая об Охотном ряде, об Иверской, о Василии Блаженном. — Василий Блаженный — и Спас-на-Бору, итальянские соборы — и что-то киргизское в остриях башен на кремлевских стенах...»
Приезжая в сумерки, я иногда заставал ее на диване только в одном шелковом архалуке, отороченном соболем, — наследство моей астраханской бабушки, сказала она, — сидел возле нее в полутьме, не зажигая огня, и целовал ее руки, ноги, изумительное в своей гладкости тело... И она ничему не противилась, но все молча. Я поминутно искал ее жаркие губы — она давала их, дыша уже порывисто, но все молча. Когда же чувствовала, что я больше не в силах владеть собой, отстраняла меня, садилась и, не повышая голоса, просила зажечь свет, потом уходила в спальню. Я зажигал, садился на вертящийся табуретик возле пианино и постепенно приходил в себя, остывал от горячего дурмана. Через четверть часа она выходила из спальни одетая, готовая к выезду, спокойная и простая, точно ничего и не было перед этим:
— Куда нынче? В «Метрополь», может быть?
И опять весь вечер мы говорили о чем-нибудь постороннем. Вскоре после нашего сближения она сказала мне, когда я заговорил о браке:
— Нет, в жены я не гожусь. Не гожусь, не гожусь...
Это меня не обезнадежило. «Там видно будет!» — сказал я себе в надежде на перемену ее решения со временем и больше не заговаривал о браке. Наша неполная близость казалась мне иногда невыносимой, но и тут — что оставалось мне, кроме надежды на время? Однажды, сидя возле нее в этой вечерней темноте и тишине, я схватился за голову:
— Нет, это выше моих сил! И зачем, почему надо так жестоко мучить меня и себя!
Она промолчала.
— Да, все-таки это не любовь, не любовь...
Она ровно отозвалась из темноты:
— Может быть. Кто же знает, что такое любовь?
— Я, я знаю! — воскликнул я. — И буду ждать, когда и вы узнаете, что такое любовь, счастье!
— Счастье, счастье... «Счастье наше, дружок, как вода в бредне: тянешь — надулось, а вытащишь — ничего нету».
— Это что?
— Это так Платон Каратаев говорил Пьеру.
Я махнул рукой:
— Ах, бог с ней, с этой восточной мудростью!
И опять весь вечер говорил только о постороннем — о новой постановке Художественного театра, о новом рассказе Андреева... С меня опять было довольно и того, что вот я сперва тесно сижу с ней в летящих и раскатывающихся санках, держа ее в гладком мехе шубки, потом вхожу с ней в людную залу ресторана под марш из «Аиды», ем и пью рядом с ней, слышу ее медленный голос, гляжу на губы, которые целовал час тому назад, — да, целовал, говорил я себе, с восторженной благодарностью глядя на них, на темный пушок над ними, на гранатовый бархат платья, на скат плеч и овал грудей, обоняя какой-то слегка пряный запах ее волос, думая: «Москва, Астрахань, Персия, Индия!» В ресторанах за городом, к концу ужина, когда все шумней становилось кругом в табачном дыму, она, тоже куря и хмелея, вела меня иногда в отдельный кабинет, просила позвать цыган, и они входили нарочито шумно, развязно: впереди хора, с гитарой на голубой ленте через плечо, старый цыган в казакине с галунами, с сизой мордой утопленника, с голой, как чугунный шар, головой, за ним цыганка-запевало с низким лбом под дегтярной челкой... Она слушала песни с томной, странной усмешкой... В три, в четыре часа ночи я отвозил ее домой, на подъезде, закрывая от счастья глаза, целовал мокрый мех ее воротника и в каком-то восторженном отчаянии летел к Красным воротам. И завтра и послезавтра будет все то же, думал я, — все та же мука и все то же счастье... Ну что ж — все-таки счастье, великое счастье!
Так прошел январь, февраль, пришла и прошла масленица. В прощеное воскресенье она приказала мне приехать к ней в пятом часу вечера. Я приехал, и она встретила меня уже одетая, в короткой каракулевой шубке, в каракулевой шляпке, в черных фетровых ботиках.
— Все черное! — сказал я, входя, как всегда, радостно.
Глаза ее были ласковы и тихи.
— Ведь завтра уже чистый понедельник, — ответила она, вынув из каракулевой муфты и давая мне руку в черной лайковой перчатке. — «Господи владыко живота моего...» Хотите поехать в Новодевичий монастырь?
Я удивился, но поспешил сказать:
— Хочу!
— Что ж все кабаки да кабаки, — прибавила она. — Вот вчера утром я была на Рогожском кладбище...
Я удивился еще больше:
— На кладбище? Зачем? Это знаменитое раскольничье?
— Да, раскольничье. Допетровская Русь! Хоронили ихнего архиепископа. И вот представьте себе: гроб — дубовая колода, как в древности, золотая парча будто кованая, лик усопшего закрыт белым «воздухом», шитым крупной черной вязью — красота и ужас. А у гроба диаконы с рипидами и трикириями...
— Откуда вы это знаете? Рипиды, трикирии!
— Это вы меня не знаете.
— Не знал, что вы так религиозны.
— Это не религиозность. Я не знаю что... Но я, например, часто хожу по утрам или по вечерам, когда вы не таскаете меня по ресторанам, в кремлевские соборы, а вы даже и не подозреваете этого... Так вот: диаконы — да какие! Пересвет и Ослябя! И на двух клиросах два хора, тоже все Пересветы: высокие, могучие, в длинных черных кафтанах, поют, перекликаясь, — то один хор, то другой, — и все в унисон, и не по нотам, а по «крюкам». А могила была внутри выложена блестящими еловыми ветвями, а на дворе мороз, солнце, слепит снег... Да нет, вы этого не понимаете! Идем...
Вечер был мирный, солнечный, с инеем на деревьях; на кирпично-кровавых стенах монастыря болтали в тишине галки, похожие на монашенок, куранты то и дело тонко и грустно играли на колокольне. Скрипя в тишине по снегу, мы вошли в ворота, пошли по снежным дорожкам по кладбищу, — солнце только что село, еще совсем было светло, дивно рисовались на золотой эмали заката серым кораллом сучья в инее, и таинственно теплились вокруг нас спокойными, грустными огоньками неугасимые лампадки, рассеянные над могилами. Я шел за ней, с умилением глядел на ее маленький след, на звездочки, которые оставляли на снегу новые черные ботики, — она вдруг обернулась, почувствовав это:
— Правда, как вы меня любите! — сказала она с тихим недоумением, покачав головой.
Мы постояли возле могил Эртеля, Чехова. Держа руки в опущенной муфте, она долго глядела на чеховский могильный памятник, потом пожала плечом:
— Какая противная смесь сусального русского стиля и Художественного театра!
Стало темнеть, морозило, мы медленно вышли из ворот, возле которых покорно сидел на козлах мой Федор.
— Поездим еще немножко, — сказала она, — потом поедем есть последние блины к Егорову... Только не шибко, Федор, — правда?
— Слушаю-с.
— Где-то на Ордынке есть дом, где жил Грибоедов. Поедем его искать...
И мы зачем-то поехали на Ордынку, долго ездили по каким-то переулкам в садах, были в Грибоедовском переулке; но кто ж мог указать нам, в каком доме жил Грибоедов, — прохожих не было ни души, да и кому из них мог быть нужен Грибоедов? Уже давно стемнело, розовели за деревьями в инее освещенные окна...
— Тут есть еще Марфо-Мариинская обитель, — сказала она.
Я засмеялся:
— Опять в обитель?
— Нет, это я так...
В нижнем этаже в трактире Егорова в Охотном ряду было полно лохматыми, толсто одетыми извозчиками, резавшими стопки блинов, залитых сверх меры маслом и сметаной, было парно, как в бане. В верхних комнатах, тоже очень теплых, с низкими потолками, старозаветные купцы запивали огненные блины с зернистой икрой замороженным шампанским. Мы прошли во вторую комнату, где в углу, перед черной доской иконы богородицы троеручицы, горела лампадка, сели за длинный стол на черный кожаный диван... Пушок на ее верхней губе был в инее, янтарь щек слегка розовел, чернота райка совсем слилась с зрачком, — я не мог отвести восторженных глаз от ее лица. А она говорила, вынимая платочек из душистой муфты:
— Хорошо! Внизу дикие мужики, а тут блины с шампанским и богородица троеручица. Три руки! Ведь это Индия! Вы — барин, вы не можете понимать так, как я, всю эту Москву.
— Могу, могу! — отвечал я. — И давайте закажем обед си́лен!
— Как это «си́лен»?
— Это значит — сильный. Как же вы не знаете? «Рече Гюрги...»
— Как хорошо! Гюрги!
— Да, князь Юрий Долгорукий. «Рече Гюрги ко Святославу, князю Северскому: „Приди ко мне, брате, в Москову“ и повеле устроить обед силен».
— Как хорошо. И вот только в каких-нибудь северных монастырях осталась теперь эта Русь. Да еще в церковных песнопениях. Недавно я ходила в Зачатьевский монастырь — вы представить себе не можете, до чего дивно поют там стихиры! А в Чудовом еще лучше. Я прошлый год все ходила туда на Страстной. Ах, как было хорошо! Везде лужи, воздух уж мягкий, на душе как-то нежно, грустно и все время это чувство родины, ее старины... Все двери в соборе открыты, весь день входит и выходит простой народ, весь день службы... Ох, уйду я куда-нибудь в монастырь, в какой-нибудь самый глухой, вологодский, вятский!
Я хотел сказать, что тогда и я уйду или зарежу кого-нибудь, чтобы меня загнали на Сахалин, закурил, забывшись от волнения, но подошел половой в белых штанах и белой рубахе, подпоясанный малиновым жгутом, почтительно напомнил:
— Извините, господин, курить у нас нельзя...
И тотчас, с особой угодливостью, начал скороговоркой:
— К блинам что прикажете? Домашнего травничку? Икорки, семушки? К ушице у нас херес на редкость хорош есть, а к наважке...
— И к наважке хересу, — прибавила она, радуя меня доброй разговорчивостью, которая не покидала ее весь вечер. И я уже рассеянно слушал, что она говорила дальше. А она говорила с тихим светом в глазах:
— Я русское летописное, русские сказания так люблю, что до тех пор перечитываю то, что особенно нравится, пока наизусть не заучу. «Был в русской земле город, названием Муром, в нем же самодержствовал благоверный князь, именем Павел. И вселил к жене его диавол летучего змея на блуд. И сей змей являлся ей в естестве человеческом, зело прекрасном...»
Я шутя сделал страшные глаза:
— Ой, какой ужас!
Она, не слушая, продолжала:
— Так испытывал ее бог. «Когда же пришло время ее благостной кончины, умолили бога сей князь и княгиня преставиться им в един день. И сговорились быть погребенными в едином гробу. И велели вытесать в едином камне два гробных ложа. И облеклись, такожде единовременно, в монашеское одеяние...»
И опять моя рассеянность сменилась удивлением и даже тревогой: что это с ней нынче?
И вот, в этот вечер, когда я отвез ее домой совсем не в обычное время, в одиннадцатом часу, она, простясь со мной на подъезде, вдруг задержала меня, когда я уже садился в сани:
— Погодите. Заезжайте ко мне завтра вечером не раньте десяти. Завтра «капустник» Художественного театра.
— Так что? — спросил я. — Вы хотите поехать на этот «капустник»?
— Да.
— Но вы же говорили, что не знаете ничего пошлее этих «капустников»!
— И теперь не знаю. И все-таки хочу поехать.
Я мысленно покачал головой, — все причуды, московские причуды! — и бодро отозвался:
— Ол райт!
В десять часов вечера на другой день, поднявшись в лифте к ее двери, я отворил дверь своим ключиком и не сразу вошел из темной прихожей: за ней было необычно светло, все было зажжено, — люстры, канделябры по бокам зеркала и высокая лампа под легким абажуром за изголовьем дивана, а пианино звучало началом «Лунной сонаты» — все повышаясь, звуча чем дальше, тем все томительнее, призывнее, в сомнамбулически-блаженной грусти. Я захлопнул дверь прихожей, — звуки оборвались, послышался шорох платья. Я вошел — она прямо и несколько театрально стояла возле пианино в черном бархатном платье, делавшем ее тоньше, блистая его нарядностью, праздничным убором смольных волос, смуглой янтарностью обнаженных рук, плеч, нежного, полного начала грудей, сверканием алмазных сережек вдоль чуть припудренных щек, угольным бархатом глаз и бархатистым пурпуром губ; на висках полуколечками загибались к глазам черные лоснящиеся косички, придавая ей вид восточной красавицы с лубочной картинки.
— Вот если бы я была певица и пела на эстраде, — сказала она, глядя на мое растерянное лицо, — я бы отвечала на аплодисменты приветливой улыбкой и легкими поклонами вправо и влево, вверх и в партер, а сама бы незаметно, но заботливо отстраняла ногой шлейф, чтобы не наступить на него...
На «капустнике» она много курила и все прихлебывала шампанское, пристально смотрела на актеров, с бойкими выкриками и припевами изображавших нечто будто бы парижское, на большого Станиславского с белыми волосами и черными бровями и плотного Москвина в пенсне на корытообразном лице, — оба с нарочитой серьезностью и старательностью, падая назад, выделывали под хохот публики отчаянный канкан. К нам подошел с бокалом в руке, бледный от хмеля, с крупным потом на лбу, на который свисал клок его белорусских волос, Качалов, поднял бокал и, с деланной мрачной жадностью глядя на нее, сказал своим низким актерским голосом:
— Царь-девица, Шамаханская царица, твое здоровье!
И она медленно улыбнулась и чокнулась с ним. Он взял ее руку, пьяно припал к ней и чуть не свалился с ног. Справился и, сжав зубы, взглянул на меня:
— А это что за красавец? Ненавижу.
Потом захрипела, засвистала и загремела, вприпрыжку затопала полькой шарманка — и к нам, скользя, подлетел маленький, вечно куда-то спешащий и смеющийся Сулержицкий, изогнулся, изображая гостинодворскую галантность, поспешно пробормотал:
— Дозвольте пригласить на полечку Транблан...
И она, улыбаясь, поднялась и, ловко, коротко притопывая, сверкая сережками, своей чернотой и обнаженными плечами и руками, пошла с ним среди столиков, провожаемая восхищенными взглядами и рукоплесканиями, меж тем как он, задрав голову, кричал козлом:
Пойдем, пойдем поскорее
С тобой польку танцевать!
В третьем часу ночи она встала, прикрыв глаза. Когда мы оделись, посмотрела на мою бобровую шапку, погладила бобровый воротник и пошла к выходу, говоря не то шутя, не то серьезно:
— Конечно, красив. Качалов правду сказал... «Змей в естестве человеческом, зело прекрасном...»
Дорогой молчала, клоня голову от светлой лунной метели, летевшей навстречу. Полный месяц нырял в облаках над Кремлем, — «какой-то светящийся череп», — сказала она. На Спасской башне часы били три, — еще сказала:
— Какой древний звук, что-то жестяное и чугунное. И вот так же, тем же звуком било три часа ночи и в пятнадцатом веке. И во Флоренции совсем такой же бой, он там напоминал мне Москву...
Когда Федор осадил у подъезда, безжизненно приказала:
— Отпустите его...
Пораженный, — никогда не позволяла она подниматься к ней ночью, — я растерянно сказал:
— Федор, я вернусь пешком...
И мы молча потянулись вверх в лифте, вошли в ночное тепло и тишину квартиры с постукивающими молоточками в калориферах. Я снял с нее скользкую от снега шубку, она сбросила с волос на руки мне мокрую пуховую шаль и быстро прошла, шурша нижней шелковой юбкой, в спальню. Я разделся, вошел в первую комнату и с замирающим точно над пропастью сердцем сел на турецкий диван. Слышны были ее шаги за открытыми дверями освещенной спальни, то, как она, цепляясь за шпильки, через голову стянула с себя платье... Я встал и подошел к дверям: она, только в одних лебяжьих туфельках, стояла, спиной ко мне, перед трюмо, расчесывая черепаховым гребнем черные нити длинных, висевших вдоль лица волос.
— Вот все говорил, что я мало о нем думаю, — сказала она, бросив гребень на подзеркальник, и, откидывая волосы на спину, повернулась ко мне: — Нет, я думала...
На рассвете я почувствовал ее движение. Открыл глаза — она в упор смотрела на меня. Я приподнялся из тепла постели и ее тела, она склонилась ко мне, тихо и ровно говоря:
— Нынче вечером я уезжаю в Тверь. Надолго ли, один бог знает...
И прижалась своей щекой к моей, — я чувствовал, как моргает ее мокрая ресница.
— Я все напишу, как только приеду. Все напишу о будущем. Прости, оставь меня теперь, я очень устала...
И легла на подушку.
Я осторожно оделся, робко поцеловал ее в волосы и на цыпочках вышел на лестницу, уже светлеющую бледным светом. Шел пешком по молодому липкому снегу, — метели уже не было, все было спокойно и уже далеко видно вдоль улиц, пахло и снегом и из пекарен. Дошел до Иверской, внутренность которой горячо пылала и сияла целыми кострами свечей, стал в толпе старух и нищих на растоптанный снег на колени, снял шапку... Кто-то потрогал меня за плечо — я посмотрел: какая-то несчастнейшая старушонка глядела на меня, морщась от жалостных слез.
— Ох, не убивайся, не убивайся так! Грех, грех!
Письмо, полученное мною недели через две после того, было кратко — ласковая, но твердая просьба не ждать ее больше, не пытаться искать, видеть: «В Москву не вернусь, пойду пока на послушание, потом, может быть, решусь на постриг... Пусть бог даст сил не отвечать мне — бесполезно длить и увеличивать нашу муку...»
Я исполнил ее просьбу. И долго пропадал по самым грязным кабакам, спивался, всячески опускаясь все больше и больше. Потом стал понемногу оправляться — равнодушно, безнадежно... Прошло почти два года с того чистого понедельника...
В четырнадцатом году, под Новый год, был такой же тихий, солнечный вечер, как тот, незабвенный. Я вышел из дому, взял извозчика и поехал в Кремль. Там зашел в пустой Архангельский собор, долго стоял, не молясь, в его сумраке, глядя на слабое мерцанье старого золота иконостаса и надмогильных плит московских царей, — стоял, точно ожидая чего-то, в той особой тишине пустой церкви, когда боишься вздохнуть в ней. Выйдя из собора, велел извозчику ехать на Ордынку, шагом ездил, как тогда, по темным переулкам в садах с освещенными под ними окнами, поехал по Грибоедовскому переулку — и все плакал, плакал...
На Ордынке я остановил извозчика у ворот Марфо-Мариинской обители: там во дворе чернели кареты, видны были раскрытые двери небольшой освещенной церкви, из дверей горестно и умиленно неслось пение девичьего хора. Мне почему-то захотелось непременно войти туда. Дворник у ворот загородил мне дорогу, прося мягко, умоляюще:
— Нельзя, господин, нельзя!
— Как нельзя? В церковь нельзя?
— Можно, господин, конечно, можно, только прошу вас за ради бога, не ходите, там сичас великая княгиня Ельзавет Федровна и великий князь Митрий Палыч...
Я сунул ему рубль — он сокрушенно вздохнул и пропустил. Но только я вошел во двор, как из церкви показались несомые на руках иконы, хоругви, за ними, вся в белом, длинном, тонколикая, в белом обрусе с нашитым на него золотым крестом на лбу, высокая, медленно, истово идущая с опущенными глазами, с большой свечой в руке, великая княгиня; а за нею тянулась такая же белая вереница поющих, с огоньками свечек у лиц, инокинь или сестер, — уж не знаю, кто были они и куда шли. Я почему-то очень внимательно смотрел на них. И вот одна из идущих посередине вдруг подняла голову, крытую белым платом, загородив свечку рукой, устремила взгляд темных глаз в темноту, будто как раз на меня... Что она могла видеть в темноте, как могла она почувствовать мое присутствие? Я повернулся и тихо вышел из ворот.

12 мая 1944

Иван Алексеевич Бунин
(1870-1953)

Иван Бунин известен многим читателям как гениальный писатель и поэт. За свою творческую карьеру литератор создал огромное количество стихов, рассказов, повестей и романов. Все они проникнуты глубоким смыслом и обладают интересным и захватывающим сюжетом. Особую популярность получил сборник рассказов «Темные аллеи», все произведения которого повествуют о любви. У самого писателя это чувство вызывает противоречивые эмоции – счастливые и горестные одновременно. Чтобы более подробно рассказать о любви, Бунин написал «Чистый понедельник», неоднозначное и глубокое произведение.

Странность любви между героями рассказа

Любовь – это не только радость от встреч, но и муки расставания. Писатель даже не дал им имен, ведь историю рассказывает сам герой, а образ героини такой сложный, многогранный и загадочный, что имени ей и не нужно. Уже в начале рассказа становится ясно, что будущего у влюбленных не будет. Это красивая, молодая, полная сил и энергии пара, но они слишком разные.

Мужчина сосредоточен на своих чувствах, и это мешает ему лучше узнать духовный мир своей возлюбленной. Они вместе проводят много времени, устраивают пикник, ходят в рестораны, посещают театр, но девушка кажется слишком отстраненной. Героиня находится в поисках своего истинного предназначения – именно это показывает анализ. «Чистый понедельник» Бунин сочинил, чтобы рассказать о том, что рано или поздно каждому человеку предстоит решить, что делать дальше, определить, правильный ли путь он избрал. Девушка не желает говорить о будущем, категорически отрицает вероятность брака, говорит, что не готова стать женой. Мужчина понимает, что это ненормально, но все же соглашается со странностями любимой.

Героиня не может найти себя – это показывают душевные переживания девушки. Она делала все то, что было принято в обществе: училась, красиво одевалась, посещала театр, встречалась с любимым человеком. Но в глубине души женщина осознавала, что все это не то, что ей необходимо. Именно этим объясняется отстраненность главной героини, ее нежелание говорить о совместном будущем с возлюбленным. Она всегда делала все так, как и все, но это ее не устраивало.

Болезненное расставание

Противоречивые чувства все чаще возникают в душе девушки, она уже не может жить просто и беззаботно, как большинство молодых людей. Решение кардинально изменить свою жизнь уже давно назревало у героини. Бунин не даром выбрал день для переломного момента в судьбе персонажей. В первый день Великого Поста девушка решает посвятить себя служению Богу. Героиня заставляет мужчину страдать от расставания, но и сама она мучается от этого.

Рассказ «Чистый понедельник» в основном посвящен сильной личности девушки, которая не побоялась сделать не так, как все, резко изменить свою жизнь и найти смысл своего существования.

Писатель в цикле «Темные аллеи» заставляет читателя задуматься о сложности взаимоотношений в человеческом обществе, о значении красоты и счастья, о быстротечности времени и о большой ответственности за судьбу другого человека.

Цель рассказа «Чистый понедельник» – убедить читателя, что душа человека – тайна, а женская – особенно. Каждый человек ищет свой путь в жизни, часто сомневаясь, делая ошибки. Бунин мастерски использует описание природы для того, чтобы передать чувства и мысли лирических героев.
Он начинает свой рассказ с пейзажа, который подготавливает читателя к восприятию истории любви двух людей, пути которых таинственным образом трагически разошлись. Рассказ потрясает искренностью и правдивостью. Перед нами своеобразная исповедь мужчины, попытка вспомнить давние события и понять, что же тогда произошло.
Герой, от лица которого ведется рассказ, вызывает симпатию и сочувствие. Он умен, красив, безумно любит героиню, готов на все ради нее. Он пытается ответить на мучительный вопрос: почему женщина, говорившая, что кроме отца и него у нее никого нет, без объяснений ушла от него? Героиня Бунина таинственна и волшебна. Герой с обожанием вспоминает каждую черточку ее лица, волосы, платья, ее восточную красоту. Недаром известный актер Качалов с воодушевлением называет героиню Шамаханской царицей.

Внешне героиня ведет себя как обычная женщина.
Она принимает ухаживания героя, букеты цветов, подарки, выезжает в свет, но внутренний мир ее остается для героя загадочным и полным тайн.
Она мало рассказывает о своей жизни. Поэтому откровением для героя становится тот факт, что его возлюбленная часто посещает церковь, много знает о службах в храмах.
В ее словах часто проскакивают намеки на монастыри, куда можно уйти, но герой не воспринимает это серьезно.
Пылкие чувства героя не остаются незамеченными.
Героиня видит, что ее друг влюблен, но сама она не может ответить ему взаимностью.
Автор намекает на то, что для нее есть более сильные и важные вещи, чем уважение к чужой страсти.
Мало-помалу тон рассказа становится все более грустным, а в конце – трагическим. Героиня приняла решение расстаться с любящим ее мужчиной и покинуть родной город.
Она благодарна ему за сильные и неподдельные чувства, поэтому устраивает прощание и позже присылает ему последнее письмо с просьбой не искать более встречи.

Уход подруги шокирует героя, наносит ему тяжелую травму, глубоко ранит сердце. Герой не может поверить в реальность происходящего. В течение следующих двух лет он «долго пропадал по самым грязным кабакам, спивался, всячески опускаясь все больше и больше. Потом стал понемногу оправляться – равнодушно, безнадежно…». Он ездил теми же дорогами по памятным только для них двоих местам «и все плакал, плакал…». Однажды, влекомый странным предчувствием, герой заходит в Марфо-Мариинскую обитель и в толпе монахинь видит девушку с бездонными черными глазами, которая смотрит в темноту. Герою показалось, что смотрит она на него. Читатель остается в недоумении: была ли это действительно возлюбленная героя или нет.

Автор дает понять одно: большая любовь вначале осветила, а затем перевернула всю жизнь человека. И приобретение это было во сто крат сильнее потери возлюбленной.

Писатель в цикле «Темные аллеи» заставляет читателя задуматься о сложности взаимоотношений в человеческом обществе, о значении красоты и счастья, о быстротечности времени и о большой ответственности за судьбу другого человека.

Иван Алексеевич Бунин
(1870-1953)

«Чистый понедельник» И.А. Бунин считал лучшим своим произведением.

Вошедший в сборник «Темные аллеи» рассказ И.А. Буни­на «Чистый понедельник» написан в 1944 году.
Он совмещает в себе трагическое и лирическое начала.
В центре сюжета про­изведения — любовная история.
При этом для И.А. Бунина важны не столько сами события, столько чувства, эмоции ге­роев рассказа. В этом и состоит основная особенность боль­шинства его произведений.
Их отличает наличие лирического сюжета, организованного по ассоциативному принципу.

Любовь для И.А. Бунина — кратковременный счастливый период жизни, который, к сожалению, всегда быстро заканчи­вается, но на долгие годы оставляет в душе героев неизглади­мый след.

Сюжет рассказа динамичен. Поступки героев до конца не объяснены, да и вряд ли поддаются логическому толкованию. Не случайно автор часто употребляет в этом произведении эпитет «странный». Герой рассказа — дворянин. Героиня принадлежит к купе­ческому сословию. Герой мечтает о браке, но его избранница нарочито уходит от серьезных разговоров на эту тему.

Поэтичный портрет героини создается при помощи ряда изысканных деталей. Это гранатовый бархат платья, черный бархат волос и ресниц, золото кожи лица. Символично, что героиня последовательно появляется в одежде трех цветов: в гранатовом бархатном платье и таких же туфлях, в черной шубке, шляпке и ботинках в Прощеное воскресенье и в чер­ном бархатном платье в ночь с понедельника на вторник. На­конец, в заключительной сцене рассказа возникает образ жен­ской фигуры в белом одеянии.

Особую значимость для создания художественного про­странства в произведении несет в себе игра света и темноты («Уже давно стемнело, розовели за деревьями в инее осве­щенные окна», «Темнел московский серый зимний день, хо­лодно зажигался газ в фонарях, тепло освещались витрины магазинов»).

Подобные световые контрасты усиливают атмо­сферу загадочности и таинственности. В рассказе много символических деталей: вид на Кремль и Храм Христа Спасителя, ворота как символ очищения, обретения праведного пути. Герой каждый вечер движется от Красных Во­рот к храму Христа Спасителя и обратно.

В финале рассказа он оказывается у ворот Марфо-Мариинской обители. В последний вечер близости героев в дверном проеме он видит ее обнаженной в лебяжьих туфельках. Эта сцена тоже символична: героиня уже решила свою судьбу, она готова уйти в монастырь и от грехов­ной светской жизни обратиться к жизни праведной.

Рассказ состоит из четырех частей. При этом художест­венное время словно завершает определенный круг: от декаб­ря 1912 до конца 1914 года.
И.А. Бунин считал этот рассказ лучшим из всего того, что когда-либо написал. Судьба героини в нем в какой-то степени сим­волизирует судьбу России: писатель видел путь родной державы в очищении, а не в кровавых катаклизмах революционной эпохи.

Сопоставьте «Чистый понедельник» с другими рассказами «Темных аллей», попробуйте вычленить повторяющуюся схему рассказов. Является ли сюжет главным содержательным «зерном» рассказов цикла?

- Повторяющаяся сюжетная схем (встреча, сближение, ослепительная вспышка чувств и неотвратимое расставание или смерть одного из героев) и многообразие оттенков любовного чувства.

Иван Алексеевич Бунин
(1870-1953)

По мнению литераторов, главная героиня "Чистого понедельника" - это типичный женский образ бунинских рассказов: образ мятущейся, страдающей женщины. Этот женский тип был особенно интересен Бунину и прошел по многим его произведениям. В «Чистом понедельнике» как бы завершается путь таких героинь: странные, сами себя не понимающие, они одинаково неожиданно могут совершать самые противоположные поступки — столь же неожиданно оборвать или погубить свою жизнь. Однако, по мнению Бунина, самое влекущее, неотразимое и таинственное сосредоточено именно в таком сложном, загадочном характере.

Об этом странном типе женщин в рассказе "Сны Чанга" сам Бунин писал следующее: "Есть... женские души, которые вечно томятся какой-то печальной жаждой любви и которые от этого самого никогда и никого не любят... Кто их разгадает?"

Почему рассказ называется "Чистый понедельник"?

Чистый понедельник празднуется на первой неделе великого поста, с окончанием масленицы. Заглавие «Чистый понедельник» символично: этим заглавием подчеркивается резкий перелом в судьбе героини — переход от тех дней, когда они наполнялись всякого рода развлечениями, хождениями в рестораны и проч.,— к жизни, связанной с Марфо-Мариинской обителью.

Традиции и модерн

Церковь Марфо-Мариинской обители, где главный герой в последний раз видит свою возлюбленную, построена по проекту А. В. Щусева в 1908—1910 гг. В ней древнерусский стиль органически сочетается с модерном. Резьба по дереву, по белому камню, решетки на окнах — в стиле модерн.

Традиции русского искусства и модерн — важнейшая тема рассказа «Чистый понедельник». Ее развитию служит и то, что героиня в финале рассказа изображена в обители, которая поражает своеобразием замечательной живописи и архитектуры под старину, а в то же время во многом — в новейшем стиле.

Также развитию этой темы служит то, что героиня рассказа читает современных писателей-модернистов: Гофмансталя, Шницлера, Тетмайера, Пшибышевского. (по материалам статьи А. Саакянц, "Собрание сочинений Бунина в 6 томах", т.5, 1988 г.)

Это был анализ рассказа "Чистый понедельник" Бунина, анализ смысла названия и образа главной героини.

Иван Алексеевич Бунин
(1870-1953)

Изобразительно-выразительные средства в рассказе И.А. Бунина «Чистый понедельник»

В творческом наследии Ивана Бунина есть и проза, и стихотворения. Сам он справедливо считал себя в первую очередь поэтом и обижался, когда его называли прозаиком. Лучшие свои прозаические произведения он писал, как истинный поэт.

В рассказе «Чистый понедельник» чувства выходят на первый план, что сближает его со стихами. Если немного поработать над рифмами, то начало рассказа вполне можно переделать в лирическое стихотворное произведение:

Темнел московский зимний день,
Неслись извозчичьи пролетки…

Это «перетекание» прозы в поэзию делает рассказ Бунина необыкновенно музыкальным.

Синтаксис писателя тоже имеет свои особенности. В «Чистом понедельнике» большие, на пол-листа, абзацы, которые состоят из двух-трех огромных предложений. Они не создают ощущения тяжеловесности, потому что в них присутствует какой-то своеобразный ритм, которому подчинены и изобразительно-выразительные средства художественного стиля речи.

Невозможно пересказать сюжет, потому что без магии бунинских слов получится самая обыкновенная история. Просто Он и Она. Он рассказывает историю своей любви. Всего шесть страниц текста, достаточных, чтобы войти в историю литературы.

Рассказ называется «Чистый понедельник», конечно, не случайно. У требовательного художника случайностей не бывает. Но смысл названия открывается не сразу. Чистый понедельник – первый день Великого поста после масленицы. Православные строго постятся, чтобы очиститься от скверны, приготовиться к лучшей, светлой жизни. Накануне, в Прощеное воскресенье, герои отправляются не в ресторан, а Новодевичий монастырь, посещают могилы Эртеля и Чехова, пытаются отыскать дом Грибоедова.
На следующий день, в Чистый понедельник, не происходит никаких событий. Он и Она встречаются только поздно вечером. Евгений Яблоков пишет: «…в произведении, названном «Чистый понедельник», самого Чистого понедельника, в сущности, нет: его место в фабуле занимает пауза, длящаяся ровно сутки.., а в слове «Чистый», помимо значения «святой», парадоксально акцентируется значение ничем не заполненный», «пустой», «отсутствующий».
Почему же и через два года разлуки герой вспоминает именно Чистый понедельник, а автор так называет рассказ?

В этот день девушка окончательно принимает важнейшее для себя решение: отойти от мирской суеты и стать монахиней. Чистота и святость, борющиеся с соблазнами земной жизни, побеждают. Все ненужное «незаметно, но заботливо» она отстраняет от себя, как шлейф вечернего платья. Решение было мучительным, ведь как испытание свыше была послана героине прекрасная любовь.

Композиция распадается на три части. Первая представляет героев, рассказывает об их взаимоотношениях и время препровождении. Вторая часть посвящена событиям Прощеного воскресенья и Чистого понедельника. Самая короткая, но емкая по содержанию третья часть завершает композицию.
Небольшой рассказ содержит в себе исчерпывающую информацию о героях.

Это достигается за счет тщательного отбора художественных средств, позволяющих создавать яркие, запоминающиеся характеры. Необходимую образную выразительность придают рассказу эпитеты, метафоры, сравнения. На «вытягивающемся рысаке» каждый вечер спешит герой к своей возлюбленной, становится ясно, с каким нетерпением ждет он встречи.

Тональность повествования со второй части меняется. Построенная на диалоге, она менее динамична, но крайне важна, так как в ней начинает проясняться идейное содержание рассказа, мы впервые узнаем о любви героини к старине, религиозным обрядам. Здесь же она признается в своем желании уйти в монастырь. Глаза ее при этом «ласковы и тихи», одежда выдержана в темных тонах. Глаза – одежда, пейзаж – все находится в полном соответствии с настроением героини.

Ощущение умиротворенности создают «мирный солнечный» вечер, тишина монастыря, нарушаемая колокольным звоном, «золотая эмаль» заката. Недаром через два года рассказчик помнит малейшие детали, которые приобретают значение символов. Одной из таких деталей – символов является звездный след на снегу от ботиков любимой девушки. Она идет, как бы рассыпая звезды, и свет этот повторится в сиянии свечей в руках монахинь, в одной из которых герой узнает свою возлюбленную.

Ночь после понедельника в композиции рассказа является кульминационной. Любовь достигает апогея, но разлука неотвратима: она твердо решила стать послушницей в монастыре.

Третья часть рассказана как бы другим человеком. Не удивительно: два года герой «… пропадал по самым грязным кабакам, спивался, всячески опускаясь, все больше и больше».

Потом понемногу оправился и стал жить «равнодушно, безнадежно». Но ангел-хранитель не забыл о нем. Словно предваряя его появление, повторяется такой же солнечный вечер, и так же мерцают свечи, и слышится пение церковного хора. Перед нами уже не легкомысленный молодой человек, а много перестрадавший, способный плакать от воспоминаний, стремящийся к храму. Он увидел среди монахинь свою любимую, и, хочется верить, взгляд ее темных глаз даст ему силы жить дальше достаточно…

Иван Алексеевич Бунин
(1870-1953)

Изучение рассказа И.Бунина "Чистый понедельник"

Цели: активизировать самостоятельность исследовательской деятельности студентов; показать: а) особенность понимания Буниным любви; б) противоречивость характера героини; в) "филологию Бунина"; развивать навыки творческого чтения, углубляющего понимание и переживание событий рассказа; прививать любовь к художественному слову, воспитывать чувство патриотизма.

Ход изучения

1. Вопросы и задания

1. Каков смысл заглавия рассказа?

2. Какие приметы реального времени 1912-1914 года мы находим в тексте для изображения Москвы? Для чего Бунин насыщает рассказ обилием имён?

3. Найти в тексте:

1) реалии быта;

2) описание героини (портрет, позы, жесты, манеры);

3) какие религиозные праздники упоминаются в тексте?

4. Индивидуальное задание. Подготовить рассказ о религиозных праздниках - Прощёном воскресенье и Чистом понедельнике.

2. Бунин о своём рассказе

3. Слово о рассказе

Рассказ "Чистый понедельник" написан в 1944 г., но переносит нас в Москву начала века 1912-1914 гг., в годы, предшествовавшие Первой Мировой войне, т.е. более чем 30 лет назад, это вызвано прежде всего желанием реставрировать будущее, обращаясь к прошлому. "Чистый понедельник" вошел в сборник "Тёмные аллеи".

Сборник состоит из 3 частей и представлено 37 рассказов.

Мотивы любви в произведениях Бунина:

1) Рассказ "Тёмные аллеи" - сладкая зависть, тоска о давней жизни, прожитой героями.

2) Пробуждение и влечение к женщине ("Начало").

3) Первая любовь и близость с женщиной ("Зойка и Валерия").

4) Зрелая любовь молодого мужчины ("Муза", "Визитные карточки", "Генрих" и другие).

5) Любовь в конце жизни ("В Париже").

6) "О счастье мы всегда лишь вспоминаем..." ("Поздний час", "Руся").

7) "Холодная осень"- маленький шедевр бунинской прозы. Объединение в рассказе двух основных мотивов "Тёмных аллей" - любви и смерти.

8) "Натали" - телесное и духовное в любви героев. Рассказ "Нет несчастной любви". Гимн возвышенному, лучезарному чувству.

9) "Чистый понедельник" - лучший рассказ И. А. Бунина. Загадочный, противоречивый характер героини.

"Тёмные аллеи" - лучшая книга, по мнению Бунина, ("Я написал лучшую свою книгу"), то "Чистый понедельник" - лучший рассказ, по мнению писателя и по всеобщему признанию. (Обращение к теме исследования.)

Для полноценного восприятия рассказа необходимо понимание некоторых реалий быта, церковной обрядовости, литературно-артистической жизни начала века.

Сообщения исследователей:

    Чистый понедельник -  первый день великого поста, наступающего после разгульной Масленицы.
    Масленица - Масленая неделя, неделя, предшествующая Великому посту. Символика обряда связана с древнеславянскими традициями проводов зимы и встречи весны. (Фрагмент празднования Масленицы из фильма "Сибирский цирюльник".)
    Великий пост  - 7 недель перед Пасхой в течение, которого верующие, христиане, воздерживаются от нескромной пищи, не участвуют в увеселениях, не вступают в брак. Пост установлен в воспоминание 40-дневного поста Христа в пустыне. Великая четыредесятница начинается с понедельника, в просторечии называемого "чистым".

Анализируем текст:

Символично ли название рассказа?

Чистый понедельник - в православной традиции - своеобразная граница, рубеж между жизнью - суетой, полной соблазнов, и периодом Великого поста, когда человек призван очиститься от скверны мирской жизни.

Чистый понедельник - и переход, и начало: от светской, греховной жизни - в вечную, духовную.

Имена, каких деятелей литературно-художественной жизни России начала века встречаются в рассказе (и не только русских)?

A. Белый. Его лекция пародийно описана в рассказе.

B. Брюсов. "Вы дочитали "Огненного ангела"? (Исторический роман В. Я. Брюсова). Героиня отвечает: "До того высокопарно, что совестно читать".

Л. Андреев. "Я опять весь вечер говорил только о постороннем, - о новой постановке Художественного театра, о новом рассказе Андреева..." Гуго фон Гофмансталь. Австрийский символист Артур Шницлер. Австрийский драматург и прозаик, импрессионист Тетмайер Казимеж. Польский лирик, автор утончённых эротических стихов. Ст. Пшибышевский. Немецко-польский прозаик - это модные авторы европейского декаданса.

Для чего Бунин насыщает рассказ обилием имён литераторов?

Для создания характеров героев автор не использует внутренние монологи, не объясняет словами мысли и чувства героев. Но, чтобы показать различный внутренний мир героини и героя, он использует литературные имена (скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты). Герой дарит возлюбленной модные сочинения европейского декаданса, "высокопарный" роман В. Брюсова, который не интересен ей. У неё же в номере гостиницы "зачем-то висит портрет босого Толстого", а как-то она ни с того ни с сего вспоминает Платона Каратаева... В аристократически утончённой и загадочной, в ней неожиданно проступают черты Катюши Масловой, жертвенной и чистой воскрешающей души из последнего (самого любимого Буниным) романа Л. Н. Толстого "Воскресение".

Таким образом, её внутренний мир настолько же отличен от внутреннего мира рассказчика, насколько внутренний мир Толстого отличен от мира Тетмайера, А. Белого, и даже "не в меру разудалого" Шаляпина. Настолько же отличен Чистый понедельник от Масленицы.

Как соотносятся в рассказе приметы конкретной эпохи и напоминания о древности? (Найти приметы в тексте.)

Почему так важны были для героини вид из окна на Кремль и Храм Христа Спасителя и посещение Новодевичьего монастыря, Рогожского кладбища?

В рассказе приметы современной эпохи соотносятся с внутренним миром рассказчика, всё же, что касается древности, церквей, кладбищ, - внутренний мир героини. А ещё упоминания о святых местах (Зачатьевский монастырь, Чудов монастырь, Архангельский собор, Марфо - Мариинская обитель, Иверская часовня, Храм Христа Спасителя) свидетельствует о глубокой ностальгии Бунина. "Православие теперь, когда оно так преследовалось на родине, осознавалось Буниным как неотделимая часть России, ее культуры, её истории и её национальной сути" (Мальцев "И. Бунин").

Можно ли представить героиню в ситуации "земного счастья"?

Бунин не дает имен своим героям, чтобы придать обобщенный смысл.
Номинация героев не столь важна, Бунин исследует культуру России, быт людей, их развлечения, все то, что занимало их души, т.е. духовную жизнь людей.

Как воспринимают эти два мира герой-рассказчик и героиня?

Он - реалист, доволен этой богатой, праздной жизнью, жизнелюбив. Она - совмещает в себе эти два мира: посещает рестораны, капустники, концерты, но ходит в храмы, на кладбище, интересуется историей.

Какую жизнь ведут герои? Чем они занимаются?   

Каждый вечер они встречаются и едут в ресторан обедать, затем едут либо на концерт, либо в театр, либо на лекцию. Он бывает у нее часто. Они погружены в реальную полубогемную жизнь. Но постепенно рядом с этой привычной и сладкой жизнью проявляется другая жизнь.

Дайте характеристику герою.

(Он молодой человек.) Хорош собою, даже красив почему-то южной горячей красотой, даже неприлично красив. И характер у него южный, живой, постоянно готовый к счастливой улыбке. Герой является и повествователем, который рассказывает историю своей любви к Ней. Его все устраивает в отношениях. Он не задумывается, к чему приведут эти отношения, можно сказать, что у него есть некая поверхностная оценка событий, он беззаботен, легкомыслен, открыт. Охарактеризуйте героиню. Какие эпитеты, на ваш взгляд, будут главными? Подтвердите примерами из текста.

Она - странная, загадочная, противоречивая. Он - счастливый, влюбленный.  "Она была загадочна, непонятна для меня, странны были и наши отношения: странная любовь:".

Главное в характеристике героя -  влюбленность, которая дает ему исключительную остроту чувственного восприятия, через призму которого представлен портрет героини, ее внешность. Обратимся к портретной характеристике героини. Найдите повторяющиеся детали портрета. Какие признаки доминируют?

Во всех портретных характеристиках героини подчеркивается восточная красота "смуглое янтарное лицо", "черные волосы", "черные брови, черные глаза". Эпитеты "бархатный", "черный", "янтарный". В самом портрете некая таинственность, противоречивость, восточная красота.  Почему восточная красота? (Подчеркнуть ее необычность, непохожесть, отличие от других нездешней прелестью) ("А у неё красота была, какая-то индийская, персидская: смугло-янтарное лицо с маленькими тёмными родинками...")

Всё это составляет секрет женского обаяния.

    "И прелести её секрет
    Разгадке жизни равносилен"...
    Б. Пастернак

Для характеристики героини используются слова "загадочность", "странность".

Бунин использовал художественный своеобразный прием: спустя годы в сознании героя облик любимой женщины обогащается впечатлениями, ассоциациями искусства того времени, о котором он вспоминает.

Она необычная, в ней необъяснимые противоречия. С одной стороны,  "похоже было на то, что ей ничто не нужно: ни цветы, ни книги, ни обеды, ни театры, ни ужины за городом, хотя все-таки цветы были у нее любимые и нелюбимые: книги читала всякие, любила поесть и тут же говорила о том, зачем вообще люди едят". Казалось, что ей нравится роскошная жизнь: походы в рестораны, театры, концерты. Она любила хорошую одежду, бархат, шелк, меха.  С другой стороны, зачем-то училась на курсах, интересовалась историей, посещала храмы, Раскольничье кладбище и т.д. Герой признается, что она ему непонятна.

Когда рассказчик говорит о своей возлюбленной, то он путается, то "здесь и сейчас", то "по памяти".
Смена этих ракурсов происходит столь незаметно, что можно говорить о наложении перспектив восприятия.

В чем проявилось мастерство писателя?

Раскроем "тайны Бунина-стилиста с помощью филологического анализа, тем более что, по меткому выражению В. Ходасевича, "Путь к бунинской философии лежит через бунинскую филологию".

Какие художественные средства использует Бунин в этом рассказе? (Эпитеты, Метафоры, оксюмороны и т. д.)

Давайте вспомним, что такое оксюморон! От греческого буквально - остроумно-глупое. Стилистическая фигура, парадоксально звучащая антитеза, представленная в виде контрастных слов: "толпа мертвецов" (Некрасов), "пышное природы увяданье" (Пушкин).
(Оксю́морон, окси́морон (др.-греч. οξύμωρον, букв. — остроумно-глупое) — стилистическая фигура или стилистическая ошибка — сочетание слов с противоположным значением (то есть сочетание несочетаемого).

Найдите оксюмороны в тексте? (Неприлично красив, красота и ужас на кладбище). С помощью этого приёма автор показывает противоречивость героев.

Для оксюморона характерно намеренное использование противоречия для создания стилистического эффекта. С психологической точки зрения оксюморон представляет собой способ разрешения необъяснимой ситуации

Обратите внимание на наиболее повторяющиеся эпитеты, характеризующие "тайну красоты" героини. (Загадочная, непонятная, восточная красавица, шамаханская царица..)

Вот еще один прием, характерный для Бунина: синестетическое описание: глаза её были ласковы и тихи.

В литературоведении используется сравнение бунинской манеры компоновать детали внешнего мира с японским искусством икебаны, т. е. ценность единичного в структуре целого.
(Применительно к писательской технике И.А Бунина используют термин “синестетическое описание”. Это выражение произошло от слова “синестезия” - сложное восприятие, при котором взаимодействуют и смешиваются ощущения, характерные для разных органов чувств:

    слуха,
    зрения,
    обоняния,
    осязания,
    вкуса.

Для рассказов Бунина, этого мастера слова, характерно органическое единство эпического и лирического начал.)

Кульминационная сцена - это фейерверк различных деталей поэтики.

Запах комнаты соединяется с запахом цветов.

Свет. В начале рассказа - полутьма и поцелуи.

Кульминационная сцена происходит в освещенной спальне. А в финале рядом окажется три раза повторенное слово "тёмный":

"И вот одна из идущих посередине инокинь или сестёр устремила взгляд своих тёмных глаз в темноту... Что она могла в темноте видеть, как она могла почувствовать моё присутствие..."

Свет озаряет любовь. И напротив, любовь - это вспышка света. Так и в этом рассказе. Как Масленицу сменяет Чистый понедельник, так и героиня, подарившая, наконец, долгожданную близость герою, уходит в монастырь. Озарила и исчезла.

Таким образом, характеризуя "бунинскую филологию", мы пришли к пониманию "бунинской философии" любви как о "неком высшем напряжённом моменте бытия", который озаряет всю жизнь человека". (Филология – это общее обозначение двух наук: лингвистики и литературоведения, связанных единым предметом изучения – словом.)

4. Заключительное слово

"Чистый понедельник" - это рассказ о любви, понимаемой как "неком высшем напряжённом моменте бытия", который озаряет всю человеческую жизнь.

В рассказе "Чистый понедельник" показана любимая И. Буниным тема мучительно-счастливого мига любви, краткого и одновременно вечного, незабвенного:

    Зачем же воскрешаешь Ты во сне,
    Несрочной радостью сияя,
    И дивно повторяется восторг,
    Та встреча краткая земная,
    Что Бог нам дал и тотчас вновь расторг.

"Чистый понедельник" - это рассказ о ностальгии автора, о глубокой любви Бунина к России. Соединяя воедино музыкальное, живописное, поэтическое, древнее и новое, автор пишет своеобразный штрих "золотом по бархату" - портрет эпохи, воссоздаёт её атмосферу. Создавая поэтический портрет эпохи, Бунин придал рассказу объём эпопеи.

"Чистый понедельник" - это ещё одно свидетельство непревзойдённого мастерства писателя - "лучшего стилиста современности" (М.Горький).