"КИНОДИВА" Кино, сериалы и мультфильмы. Всё обо всём!

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » "КИНОДИВА" Кино, сериалы и мультфильмы. Всё обо всём! » Художники и Писатели » Го́голь, Никола́й Васи́льевич - загадочный классик русской литературы


Го́голь, Никола́й Васи́льевич - загадочный классик русской литературы

Сообщений 21 страница 40 из 63

1

Никола́й Васи́льевич Го́голь (фамилия при рождении Яно́вский, с 1821 года — Го́голь-Яно́вский; 20 марта [1 апреля] 1809 года, Сорочинцы, Полтавская губерния — 21 февраля [4 марта] 1852 года, Москва) — великий русский прозаик, драматург, поэт, критик, публицист, признанный одним из классиков русской литературы. Происходил из старинного дворянского рода Гоголь-Яновских.

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/3/31/NV_Gogol.png/250px-NV_Gogol.png

Фотопортрет Н. В. Гоголя из группового дагерротипа С. Л. Левицкого.
Автор К. А. Фишер

Имя при рождении: Николай Васильевич Яновский

Псевдонимы: В. Алов; П. Глечик; Н. Г.; ОООО; Пасичник Рудый Панько; Г. Янов; N. N.;

Дата рождения: 20 марта (1 апреля) 1809 или 20 марта 1809

Место рождения: местечко Большие Сорочинцы,
Полтавская губерния,
Российская империя

Дата смерти: 21 февраля (4 марта) 1852[3] (42 года) или 21 февраля 1852[4] (42 года)
Место смерти: Москва, Российская империя

Гражданство (подданство): Российская империя

Род деятельности: прозаик, драматург

Жанр: драма, проза

Язык произведений: русский
Подпись: https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/3/3d/Nikolai_Gogol_Signature.svg/150px-Nikolai_Gogol_Signature.svg.png

Николай Васильевич Гоголь – одна из самых загадочных личностей русской литературы XIX века.

Настоящий художник слова! И не зря вспоминают современники, что он и картины писал, и декорации театральные создавал. Не менее прекрасные образы он рисовал и словом. Персонажи его всегда насыщенны, живы и по-настоящему интересны – будь то положительный герой или сказочная ведьма. Об описаниях природы вообще говорить не приходится – они завораживают, уводят с собою в Малороссию.

Казалось бы – молодой человек, приехавший из провинции в столицу. Некрасивый, чурающийся женщин, состоящий на весьма скромной государственной службе. И величайшие поэты и писатели того времени – Жуковский, Пушкин, Лермонтов и многие другие! Казалось – он потеряется на их фоне или станет жалким подражателем. Но не тут-то было! Гоголь не просто начал писать, он стал творить совершенно особенные, «гоголевские» шедевры.

И маститые писатели не просто приняли его в свой круг, но стали относится к Николаю Васильевичу с огромным уважением. Лучшим учителем и другом его был Пушкин, на литературных вечерах Гоголь встречался с Лермонтовым, Некрасовым, Белинским и ещё очень многими известными литераторами того времени. Они прощали ему всё – нежелание знакомиться с новыми людьми, взрывной характер, достаточно отрицательное отношение к женщинам, необязательность в поступках – потому что когда он начинал читать своё новое произведение, все вокруг понимали, что перед ними настоящий талант.

Более 200 лет прошло со дня рождения Гоголя, но мнение о нём не изменилось. Несколько по-другому за давностью лет видим мы его произведения, не совсем так, как его современники, оцениваем героев. Но понятия «чести», «долга перед Родиной», проблемы нравственного выбора – они, может быть, встали ещё острее в наши дни! Может быть поэтому экранизированный «Тарас Бульба» задел до глубины души многих наших современников. По-прежнему невозможно равнодушно относиться к гоголевским «Вечерам на хуторе близ Диканьки» или «Вию», не сочувствовать героям повестей «Нос» или «Шинель», не поражаться сюжету «Мёртвых душ» и т.д. и т.п.

Современные исследователи творчества писателя находят всё новые факты его биографии. Кто-то пишет о том, что Гоголь был душевнобольным, другие пытаются найти причины, по которым он не создал семью, третьи – ужасают нас тем, что писатель якобы был похоронен живым, но в летаргическом сне, некоторые утверждают, что из могилы писателя украден его череп.

Наша задача не в том, чтобы собрать все высказываемые гипотезы воедино. Мы просто предлагаем каждому желающему ознакомиться с произведениями исключительно талантливого и самобытного писателя XIX века – Николая Васильевича Гоголя! Почувствовать красоту его слога и увидеть живую галерею образов!

+2

21

http://modernlib.ru/template/img/book.gif  Читаем отрывки из произведений Н.В.Гоголя

Гоголь "Невский проспект"
Невский проспект

     
           Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере в Петербурге;  для
      него он составляет все. Чем не блестит эта улица - красавица нашей  столицы!
      Я знаю, что ни один из бледных и чиновных ее жителей  не  променяет  на  все
      блага Невского проспекта. Не только кто имеет двадцать  пять  лет  от  роду,
      прекрасные усы  и  удивительно  сшитый  сюртук,  но  даже  тот,  у  кого  на
      подбородке выскакивают белые волоса и голова гладка, как серебряное блюдо, и
      тот в восторге от Невского проспекта. А дамы! О, дамам  еще  больше  приятен
      Невский проспект. Да и кому же  он  не  приятен?  Едва  только  взойдешь  на
      Невский проспект, как уже пахнет одним гуляньем. Хотя бы  имел  какое-нибудь
      нужное, необходимое дело, но, взошедши на него, верно, позабудешь  о  всяком
      деле. Здесь единственное место, где показываются люди не  по  необходимости,
      куда не загнала их  надобность  и  меркантильный  интерес,  объемлющий  весь
      Петербург. Кажется, человек, встреченный на Невском проспекте, менее эгоист,
      нежели в Морской,  Гороховой,  Литейной,  Мещанской  и  других  улицах,  где
      жадность и корысть, и надобность выражаются на идущих и летящих в каретах  и
      на дрожках. Невский проспект есть всеобщая  коммуникация  Петербурга.  Здесь
      житель Петербургской или Выборгской  части,  несколько  лет  не  бывавший  у
      своего приятеля на Песках или у Московской заставы, может быть  уверен,  что
      встретится с ним непременно. Никакой адрес-календарь и справочное  место  не
      доставят такого верного известия, как Невский проспект.  Всемогущий  Невский
      проспект! Единственное развлечение бедного на гулянье Петербурга! Как  чисто
      подметены его тротуары, и, боже, сколько ног оставило на нем следы  свои!  И
      неуклюжий грязный сапог отставного солдата, под тяжестью которого,  кажется,
      трескается  самый  гранит,  и  миниатюрный,  легкий,   как   дым,   башмачок
      молоденькой дамы, оборачивающей свою головку к блестящим окнам магазина, как
      подсолнечник к солнцу, и  гремящая  сабля  исполненного  надежд  прапорщика,
      проводящая по нем резкую царапину, - все вымещает на нем могущество силы или
      могущество слабости.  Какая  быстрая  совершается  на  нем  фантасмагория  в
     течение одного только дня!

0

22

http://modernlib.ru/template/img/book.gif  Читаем отрывки из произведений Н.В.Гоголя

Нос
     

        I

     
           Марта  25  числа  случилось   в   Петербурге   необыкновенно   странное
      происшествие. Цирюльник Иван Яковлевич, живущий  на  Вознесенском  проспекте
      (фамилия его утрачена, и даже на вывеске его  -  где  изображен  господин  с
      запыленною щекою и надписью: "И  кровь  отворяют"  -  не  выставлено  ничего
      более), цирюльник Иван Яковлевич проснулся довольно  рано  и  услышал  запах
      горячего хлеба. Приподнявшись немного на кровати,  он  увидел,  что  супруга
      его, довольно почтенная дама, очень любившая пить кофей,  вынимала  из  печи
      только что испеченные хлебы.
           - Сегодня я, Прасковья Осиповна, не буду  пить  кофию,  -  сказал  Иван
      Яковлевич, - а вместо того хочется мне съесть горячего хлебца с луком.
           (То есть Иван Яковлевич хотел бы и того и другого, но  знал,  что  было
      совершенно невозможно требовать двух вещей  разом,  ибо  Прасковья  Осиповна
      очень не любила таких прихотей.) "Пусть дурак ест  хлеб;  мне  же  лучше,  -
      подумала про себя супруга, - останется кофию лишняя порция". И бросила  один
      хлеб на стол.
           Иван Яковлевич для приличия надел сверх рубашки фрак и, усевшись  перед
      столом, насыпал соль, приготовил две  головки  луку,  взял  в  руки  нож  и,
      сделавши значительную мину, принялся резать хлеб.  Разрезавши  хлеб  на  две
      половины, он поглядел в  середину  и,  к  удивлению  своему,  увидел  что-то
      белевшееся. Иван Яковлевич  ковырнул  осторожно  ножом  и  пощупал  пальцем.
      "Плотное! - сказал он сам про себя, - что бы это такое было?"
           Он засунул пальцы и вытащил - нос!.. Иван  Яковлевич  и  руки  опустил;
      стал протирать глаза и щупать: нос, точно нос! и  еще  казалось,  как  будто
      чей-то знакомый, Ужас изобразился в лице Ивана Яковлевича. Но этот ужас  был
      ничто против негодования, которое овладело его супругою.
           - Где это ты, зверь, отрезал нос? - закричала она с гневом. - Мошенник!
      пьяница! Я сама на тебя донесу полиции. Разбойник какой! Вот уж  я  от  трех
      человек слышала, что ты во время  бритья  так  теребишь  за  носы,  что  еле
      держатся.
           Но Иван Яковлевич был ни жив ни мертв. Он узнал, что этот  нос  был  не
      чей другой, как коллежского  асессора  Ковалева, которого  он  брил  каждую
      середу и воскресенье.
.....

0

23

http://modernlib.ru/template/img/book.gif  Читаем отрывки из произведений Н.В.Гоголя

Николай Васильевич Гоголь.

        Шинель

   
     
           В департаменте... но лучше не называть, в  каком  департаменте.  Ничего
      нет сердитее всякого  рода  департаментов,  полков,  канцелярий  и,  словом,
      всякого рода должностных сословий. Теперь уже всякий частный человек считает
      в лице своем оскорбленным все общество. Говорят,  весьма  недавно  поступила
      просьба от одного капитан-исправника, не помню какого-то города,  в  которой
      он излагает ясно, что гибнут государственные постановления и  что  священное
      имя его произносится решительно всуе. А в доказательство приложил к  просьбе
      преогромнейший том  какого-то  романтического  сочинения,  где  чрез  каждые
      десять страниц является капитан-исправник, местами даже совершенно в  пьяном
      виде. Итак, во избежание всяких неприятностей, лучше департамент, о  котором
      идет дело, мы назовем одним департаментом. Итак, в одном департаменте служил
      один чиновник; чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького
      роста,  несколько  рябоват,  несколько  рыжеват,  несколько  даже   на   вид
      подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и
      цветом  лица  что  называется  геморроидальным...  Что  ж  делать!   виноват
      петербургский климат. Что касается до чина (ибо у  нас  прежде  всего  нужно
      объявить чин), то он был то, что называют вечный  титулярный  советник,  над
      которым, как известно, натрунились и наострились  вдоволь  разные  писатели,
      имеющие похвальное обыкновенье налегать на тех, которые не  могут  кусаться.
      Фамилия чиновника была  Башмачкин.  Уже  по  самому  имени  видно,  что  она
      когда-то произошла от башмака; но когда,  в  какое  время  и  каким  образом
      произошла она от башмака, ничего этого не известно. И отец, и  дед,  и  даже
      шурин, и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя  только  раза
      три в год подметки. Имя его было Акакий Акакиевич. Может быть, читателю  оно
      покажется несколько странным и выисканным, но можно уверить, что  его  никак
      не искали, а что сами собою случились такие обстоятельства, что никак нельзя
      было дать другого имени, и это произошло  именно  вот  как.

.....

0

24

http://literatura5.narod.ru/gogol_brodsky3.jpg

Значение творчества Гоголя

Внимательное изучение деятельности и жизни Николая Васильевича Гоголя, выразившееся в обширной литературе, посвященной писателю, показало все великое значение этой деятельности для русской литературы и общества. Влияние Гоголя и созданных им направлений русской литературной и общественной мысли не прекратились до сих пор. После Гоголя русская литература окончательно порывает связь с «подражательностью» западным образцам, кончает свой «учебный» период, наступает время полного её расцвета, полной её самостоятельности, общественного и народного самосознания; она получает значение международное, мировое. Этим всем современная литература обязана тем основам её развития, которые выработаны были к середине XIX столетия; таковыми являются: народное самосознание, художественный реализм и сознание своей неразрывной связи с жизнью общества.

Выработка этих основ в сознании общества и литературы совершена трудами и талантами писателей первой половины века – Пушкина, Грибоедова, Лермонтова. И Гоголю в ряду этих писателей принадлежит важнейшее значение. Даже радикал Чернышевский называл весь период русской литературы середины XIX века гоголевским. Последующая эпоха, отмеченная именами Тургенева, Гончарова, Льва Толстого и Достоевского, тесно связана с задачами, поставленными литературе Гоголем. Все перечисленные писатели или непосредственные его последователи (например, Достоевский – в «Бедных людях»), или идейные продолжатели Николая Васильевича Гоголя (например, Тургенев в «Записках охотника»).

Художественный реализм, этические стремления, взгляд на писателя, как общественного деятеля, необходимость народности, психологический анализ жизненных явлений, широта этого анализа – все, чем сильна русская литература последующего времени, все это сильно развито Гоголем, намечено им так определенно, что преемникам оставалось только идти дальше вширь и вглубь. Гоголь является крупнейшим представителем реализма: он точно и тонко наблюдал жизнь, улавливая её типичные черты, воплощал их в художественные образы, глубоко психологические, правдивые; даже в своем гиперболизме он безукоризненно правдив. Образы, созданные Гоголем, поражают необыкновенной вдумчивостью, оригинальностью интуиций, глубиной созерцания: это – черты гениального писателя. Душевная глубина Гоголя нашла себе выражение и в свойствах его таланта: это – «незримые миру слезы сквозь видимый ему смех» – в сатире и юморе.

Национальные особенности Николая Васильевича Гоголя (его связь с малорусской историей, культурой), внесенные им в русскую литературу, оказали громадную услугу последней, ускорив и закрепив начавшее в русской литературе пробуждаться национальное самосознание. Начало этого пробуждения, очень нерешительное, относится ко второй половине XVIII века. Оно видно в деятельности русской сатирической литературы XVIII столетия, в деятельности Н. И. Новикова и других. Оно нашло себе сильный толчок в событиях начала XIX века (Отечественная война 1812), получило дальнейшее развитие в деятельности Пушкина и его школы; но завершилось это пробуждение только в Гоголе, тесно слившем идею художественного реализма и идею народности. Великое значение деятельности Гоголя, в общественном смысле, заключается в том, что он направил свое гениальное творчество не на отвлеченные темы искусства, но на прямую житейскую, обыденную действительность и вложил в свой труд всю страсть искания правды, любви к человеку, защиты его прав и достоинства, обличения всякого нравственного зла. Он стал поэтом действительности, чьи произведения сразу получили высокое социальное значение. Николай Васильевич Гоголь, как писатель-моралист, является прямым предшественником Льва Толстого. Интерес к изображению внутренних движений личной жизни и к изображению явлений общественных именно под углом осуждения общественной неправды, искания нравственного идеала – это дано нашей последующей литературе Гоголем, восходит именно к нему. Последующая общественная сатира (например, Салтыкова-Щедрина), «обличительная литература» 1860 – 1870 гг. без Гоголя были бы немыслимы. Все это свидетельствует о великом нравственном значении творчества Гоголя для русской литературы и о его великой гражданской заслуге перед обществом. Это значение Гоголя ясно чувствовали и ближайшие его современники.

Николай Васильевич Гоголь занял видное место и в создании мирового положения русской литературы: с него (раньше Тургенева) западная литература стала знать русскую, серьёзно интересоваться и считаться с ней. Именно Гоголь «открыл» русскую литературу Западу.

0

25

http://modernlib.ru/template/img/book.gif  Читаем отрывки из произведений Н.В.Гоголя

Николай Васильевич Гоголь.

    Старосветские помещики

    Я очень люблю  скромную  жизнь  тех  уединенных  владетелей  отдаленных
деревень, которых в Малороссии обыкновенно называют старосветскими, которые,
как  дряхлые  живописные  домики,  хороши  своею  пестротою  и   совершенною
противоположностью с новым гладеньким строением, которого стен не промыл еще
дождь, крыши не покрыла зеленая плесень  и  лишенное  щекатурки  крыльцо  не
выказывает своих красных кирпичей. Я иногда люблю сойти на  минуту  в  сферу
этой необыкновенно уединенной жизни, где ни одно желание  не  перелетает  за
частокол,  окружающий  небольшой  дворик,  за  плетень  сада,   наполненного
яблонями и сливами, за деревенские избы, его  окружающие,  пошатнувшиеся  на
сторону, осененные вербами, бузиною и грушами. Жизнь их скромных  владетелей
так тиха, так тиха, что  на  минуту  забываешься  и  думаешь,  что  страсти,
желания и неспокойные порождения  злого  духа,  возмущающие  мир,  вовсе  не
существуют и ты их видел только в блестящем, сверкающем сновидении. Я отсюда
вижу  низенький  домик  с  галереею  из  маленьких   почернелых   деревянных
столбиков, идущею вокруг всего дома, чтобы можно было во время грома и града
затворить ставни окон, не замочась дождем. За ним душистая  черемуха,  целые
ряды низеньких фруктовых дерев,  потопленных  багрянцем  вишен  и  яхонтовым
морем слив, покрытых свинцовым матом;  развесистый  клен,  в  тени  которого
разостлан для отдыха ковер; перед домом просторный двор с  низенькою  свежею
травкою, с протоптанною дорожкою от амбара до кухни и от  кухни  до  барских
покоев; длинношейный гусь, пьющий  воду  с  молодыми  и  нежными,  как  пух,
гусятами;  частокол,  обвешанный   связками   сушеных   груш   и   яблок   и
проветривающимися коврами; воз с дынями, стоящий возле  амбара;  отпряженный
вол, лениво лежащий возле него,  -  все  это  для  меня  имеет  неизъяснимую
прелесть, может быть, оттого, что я уже не вижу их и что нам мило все то,  с
чем мы в разлуке. Как бы то  ни  было,  но  даже  тогда,  когда  бричка  моя
подъезжала к крыльцу этого домика, душа  принимала  удивительно  приятное  и
спокойное  состояние;  лошади  весело   подкатывали   под   крыльцо,   кучер
преспокойно слезал с козел и набивал трубку, как  будто  бы  он  приезжал  в
собственный дом свой; самый лай, который поднимали  флегматические  барбосы,
бровки и жучки, был приятен моим ушам. Но более всего  мне  нравились  самые
владетели этих скромных уголков, старички,  старушки,  заботливо  выходившие
навстречу. Их лица мне представляются и теперь иногда в шуме и  толпе  среди
модных фраков, и тогда вдруг на меня находит полусон и мерещится  былое.  На
лицах у них всегда написана такая доброта, такое  радушие  и  чистосердечие,
что невольно отказываешься, хотя, по крайней мере,  на  короткое  время,  от
всех дерзких мечтаний и незаметно переходишь всеми чувствами в низменную бу-
колическую жизнь.

Я до сих пор не могу позабыть двух старичков прошедшего века,  которых,
увы! теперь уже нет, но душа моя полна еще до сих пор жалости, и чувства мои
странно сжимаются, когда воображу себе, что приеду со временем опять  на  их
прежнее, ныне опустелое жилище и увижу  кучу  развалившихся  хат,  заглохший
пруд, заросший ров на том месте, где  стоял  низенький  домик,  -  и  ничего
более. Грустно! мне заранее грустно! Но обратимся к рассказу.
     Афанасий Иванович Товстогуб и жена его Пульхерия Ивановна Товстогубиха,
по  выражению  окружных  мужиков,  были  те  старики,  о  которых  я   начал
рассказывать. Если бы я был живописец и хотел изобразить на полотне Филемона
и Бавкиду, я бы никогда не избрал  другого  оригинала,  кроме  их.  Афанасию
Ивановичу было шестьдесят лет, Пульхерии Ивановне пятьдесят  пять.  Афанасий
Иванович был высокого роста, ходил всегда  в  бараньем  тулупчике,  покрытом
камлотом, сидел согнувшись и всегда почти улыбался, хотя бы рассказывал  или
просто слушал. Пульхерия Ивановна была несколько сурьезна, почти никогда  не
смеялась; но на лице и в глазах ее было написано  столько  доброты,  столько
готовности угостить вас всем, что было у них лучшего, что вы,  верно,  нашли
бы улыбку уже чересчур приторною для ее доброго лица. Легкие морщины  на  их
лицах были расположены с такою приятностью, что художник,  верно  бы,  украл
их. По ним можно было, казалось,  читать  всю  жизнь  их,  ясную,  спокойную
жизнь, которую вели старые национальные, простосердечные  и  вместе  богатые
фамилии, всегда составляющие  противоположность  тем  низким  малороссиянам,
которые выдираются из дегтярей, торгашей, наполняют, как саранча,  палаты  и
присутственные места, дерут последнюю копейку с своих же земляков, наводняют
Петербург ябедниками, наживают наконец капитал и торжественно  прибавляют  к
фамилии своей, оканчивающейся на о, слог въ. Нет, они не были похожи на  эти
презренные и жалкие творения, так же как и все  малороссийские старинные  и
коренные фамилии.
....

0

26

http://rushist.com/images/art-russian/muller/gogol-muller-1840s.jpg
Н. В. Гоголь, автор «Невского проспекта». Портрет работы Ф. Мюллера, 1840-е

Талант Гоголя пробил себе дорогу в противоречивой душе самого его носителя: 1829 – 1830 годы – годы его оживленной домашней литературной работы, мало еще заметной посторонним и обществу. Упорный труд над самообразованием, горячая любовь к искусству становятся для Гоголя высоким и строгим нравственным долгом, который он желает свято, благоговейно исполнить, медленно доводя до «перла» свои создания, постоянно перерабатывая материал и первые наброски своих произведений – черта характерная для творческой манеры Гоголя и во все остальное время.

После нескольких отрывков и редакций повестей в «Отечественных записках» (Свиньина), в «Литературной газете» (Дельвига), Николай Васильевич Гоголь выпускает свои «Вечера на хуторе близ Диканьки» (1831 – 1832). Ставшие истинным началом писательского творчества Гоголя «Вечера» ясно определяли и для него самого его будущее назначение. Еще яснее роль Гоголя стала для общества (ср. отзыв о «Вечерах» Пушкина), но понята она была не с той стороны, с какой виден стал Гоголь вскоре. В «Вечерах» увидали невиданные доселе картины малорусской жизни, блещущие народностью, веселостью, тонким юмором, поэтическим настроением – и только. За «Вечерами» идут «Арабески» (1835 г., куда вошли статьи, напечатанные в 1830 – 1834 гг. и написанные за это время). Слава Гоголя, как писателя, с этих пор установилась прочно: общество почуяло в нем великую силу, которой суждено открыть новую эру нашей литературы.

Гоголь, по-видимому, и сам теперь убедился, в чем должно заключаться то «великое его поприще», о котором он не перестает мечтать еще с нежинских времен. Об этом можно заключить по тому, что уже в 1832 г. Гоголь начинает в душе новый шаг вперед. Он не доволен «Вечерами», не считая их настоящим выражением своего настроения, и уже задумывает (1832) «Владимира 3-й степени» (из него позднее вышли: «Тяжба», «Лакейская», «Утро делового человека»), «Женихов» (1833, позднее – «Женитьба»), «Ревизора» (1834). Рядом с ними идут его так называемые «петербургские» повести («Старосветские помещики» (1832), «Невский проспект» (1834), «Тарас Бульба» (1-я редакция – 1834), «Записки сумасшедшего» (1834), начало «Шинели», «Нос», а также повести, вошедшие в Миргород, напечатанный в 1835 г.). В этом же 1835 г. начаты «Мертвые души», написаны «Коляска» и «Портрет» (1-я редакция). Начальный период творчества Гоголя завершился в апреле 1836 г. изданием и постановкой «Ревизора». «Ревизор» окончательно раскрыл глаза обществу на Гоголя и ему самому на самого себя и стал гранью в его творчестве и жизни.

0

27

http://modernlib.ru/template/img/book.gif  Читаем отрывки из произведений Н.В.Гоголя

Николай Васильевич Гоголь.

    Ревизор

                         Комедия в пяти действиях

   

Действующие лица

Антон Антонович Сквозник-Дмухановский, городничий.

Анна Андреевна, жена его.

Марья Антоновна, дочь его.

Лука Лукич Хлопов, смотритель училищ.

Жена его.

Аммос Федорович Ляпкин-Тяпкин, судья.

Артемий Филиппович Земляника, попечитель богоугодных заведений.

Иван Кузьмич Шпекин, почтмейстер.

Петр Иванович Добчинский
Петр Иванович Бобчинский     } городские помещики

Иван Александрович Хлестаков, чиновник из Петербурга.

Осип, слуга его.

Христиан Иванович Гибнер, уездный лекарь.

Федор Иванович Люлюков
Иван Лазаревич Растаковский
Степан Иванович Коробкин       } отставные чиновники,
                                 почетные лица в городе.

Степан Ильич Уховертов, частный пристав.

Свистунов
Пуговицын
Держиморда                   } полицейские

Абдулин, купец.

Февронья Петровна Пошлепкина, слесарша.

Жена унтер-офицера.

Мишка, слуга городничего.

Слуга трактирный.

Гости и гостьи, купцы, мещане, просители.

Характеры и костюмы
    Замечания для господ актеров

     Городничий,  уже постаревший  на  службе  и  очень  неглупый  по-своему
человек.  Хотя и взяточник, но ведет себя  очень солидно; довольно сурьезен;
несколько даже резонер; говорит ни громко,  ни  тихо, ни много, ни мало. Его
каждое  слово значительно.  Черты  лица его грубы и  жестки,  как  у всякого
начавшего службу с  низших чинов. Переход от страха к радости, от грубости к
высокомерию довольно быстр,  как  у человека с грубо  развитыми склонностями
души.  Он одет, по обыкновению, в своем мундире с петлицами и в ботфортах со
шпорами. Волоса на нем стриженые, с проседью.
     Анна Андреевна,  жена  его, провинциальная  кокетка, еще  не  совсем не
пожилых  лет, воспитанная  вполовину на  романах  и  альбомах,  вполовину на
хлопотах  в  своей  кладовой  и  девичьей.  Очень  любопытна  и  при  случае
выказывает тщеславие.  Берет иногда власть над  мужем потому только, что тот
не находится, что  отвечать  ей; но власть эта  распространяется  только  на
мелочи  и  состоит   только  в  выговорах  и  насмешках.  Она  четыре   раза
переодевается в разные платья в продолжение пьесы.
     Хлестаков,  молодой человек лет  двадцати  трех,  тоненький, худенький;
несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове, - один из тех людей
которых в  канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без  всякого
соображения.   Он   не  в  состоянии  остановить   постоянного  внимания  на
какой-нибудь  мысли.  Речь  его  отрывиста,  и  слова  вылетают из  уст  его
совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту  роль покажет чистосердечия
и простоты, тем более он выиграет. Одет по моде.
     Осип, слуга, таков, как обыкновенно бывают слуги несколько пожилых лет.
Говорит сурьезно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе самому читать
нравоучения  для своего барина. Голос его всегда почти ровен, в разговоре  с
барином принимает суровое, отрывистое и  несколько даже грубое выражение. Он
умнее своего барина и потому скорее догадывается, но не любит много говорить
и молча плут. Костюм его - серый или поношенный сюртук.
     Бобчинский  и Добчинский, оба низенькие, коротенькие, очень любопытные;
чрезвычайно  похожи друг на друга; оба  с небольшими брюшками;  оба  говорят
скороговоркою  и  чрезвычайно  много  помогают  жестами и руками. Добчинский
немножко выше  и  сурьезнее  Бобчинского,  но Бобчинский развязнее  и  живее
Добчинского.
     Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг и потому
несколько вольнодумен. Охотник  большой  на догадки, и  потому каждому слову
своему дает  вес. Представляющий его должен  всегда сохранять  в  лице своем
значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом -
как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
     Земляника,   попечитель    богоугодных    заведений,   очень   толстый,
неповоротливый и неуклюжий человек, но  при всем  том проныра  и плут. Очень
услужлив и суетлив.
     Почтмейстер, простодушный до наивности человек. Прочие роли не требуют
     особых изъяснений. Оригиналы их всегда почти находятся перед глазами.

     Господа актеры  особенно должны обратить внимание  на последнюю  сцену.
Последнее произнесенное слово должно произвесть электрическое потрясение  на
всех разом, вдруг. Вся  группа должна  переменить положение  в один миг ока.
Звук изумления должен вырваться у всех женщин  разом,  как  будто  из  одной
груди. От несоблюдения сих замечаний может исчезнуть весь эффект.

0

28

http://modernlib.ru/template/img/book.gif  Читаем отрывки из произведений Н.В.Гоголя

Н. В. Гоголь.

    Повесть о капитане Копейкине

     
     "После   кампании  двенадцатого  года,  судырь  ты  мой,  -  так  начал
почтмейстер,  несмотря  на  то  что  в комнате сидел не один сударь, а целых
шестеро,  -  после кампании двенадцатого года, вместе с ранеными прислан был
и  капитан  Копейкин.  Пролетная голова, привередлив, как черт, побывал и на
гауптвахтах   и  под  арестом,  всего  отведал.  Под  Красным  ли,  или  под
Лейпцигом,  только,  можете  вообразить, ему оторвало руку и ногу. Ну, тогда
еще  не  успели сделать насчет раненых никаких, знаете, эдаких распоряжений;
этот  какой-нибудь  инвалидный  капитал  был уже заведен, можете представить
себе,  в  некотором  роде  после. Капитан Копейкин видит: нужно работать бы,
только  рука-то  у него, понимаете, левая. Наведался было домой к отцу, отец
говорит:  "Мне  нечем  тебя кормить, я - можете представить себе, - сам едва
достаю  хлеб".  Вот  мой капитан Копейкин решился отправиться, судырь мой, в
Петербург,  чтобы хлопотать по начальству, не будет ли какого вспоможенья...
Как-то  там,  знаете,  с обозами или фурами казенными, - словом, судырь мой,
дотащился  он  кое-как  до  Петербурга.  Ну, можете представить себе: эдакой
какой-нибудь,  то есть, капитан Копейкин и очутился вдруг в столице, которой
подобной,  так  сказать,  нет  в  мире!  Вдруг  перед ним свет, относительно
сказать,  некоторое  поле  жизни,  сказочная  Шехерезада, понимаете, эдакая.
Вдруг  какой-нибудь  эдакой,  можете представить себе, Невский прешпект, или
там,   знаете,   какая-нибудь   Гороховая,   черт  возьми,  или  там  эдакая
какая-нибудь  Литейная;  там  шпиц  эдакой какой-нибудь в воздухе; мосты там
висят  эдаким  чертом,  можете  представить  себе,  без  всякого,  то  есть,
прикосновения,  -  словом, Семирамида, судырь, да и полно! Понатолкался было
нанять   квартиру,   только   все  это  кусается  страшно:  гардины,  шторы,
чертовство  такое,  понимаете  ковры  - Персия, судырь мой, такая... словом,
относительно  так сказать, ногой попираешь капиталы. Идем по улице, а уж нос
слышит,  что пахнет тысячами; а умоет капитана Копейкина весь ассигнационный
банк,  понимаете,  из  каких-нибудь  десяти  синюх  да  серебра  мелочь. Ну,
деревни  на это не купишь, то есть и купишь, может быть если приложишь тысяч
сорок,  да сорок-то тысяч нужно занять у французского короля. Ну, как-то там
приютился  в ревельском  трактире  за рубль в сутки; обед - щи, кусок битой
говядины...  Видит:  заживаться  нечего. Расспросил, куда обратиться. Что ж,
куда  обратиться?  Говоря: высшего начальства нет теперь в столице, все это,
поли  маете,  в  Париже,  войска  не возвращались, а есть, говорят временная
комиссия.  Попробуйте,  может быть, что-нибудь там могут. "Пойду в комиссию,
-  говорит  Копейкин,  скажу:  так и так, проливал, в некотором роде, кровь,
относительно  сказать, жизнью жертвовал". Вот, судырь мой, вставши пораньше,
поскреб  он  себе  левой  рукой  бороду, потому что платить цирюльнику - это
составит,  в некотором роде, счет, натащил на себя мундиришка и на деревяшке
своей,  можете  вообразить,  отправился  в  комиссию.  Расспросил, где живет
начальник.  Вон,  говорят,  дом  на набережной: избенка, понимаете, мужичья:
стеклушки  в  окнах,  можете  себе  представить,  полуторасаженные  зеркала,
марморы,  лаки, судырь ты мой... словом, ума помраченье! Металлическая ручка
какая-нибудь  у  двери  -  конфорт  первейшего  свойства,  так  что  прежде,
понимаете,  нужно забежать в лавочку, да купить на грош мыла, да часа с два,
в  некотором  роде,  тереть им руки, да уж после разве можно взяться за нее.
Один  швейцар на крыльце, с булавой: графская эдакая физиогномия, батистовые
воротнички,  как  откормленный  жирный  мопс  какой-нибудь...  Копейкин  мой
встащился  кое-как  с  своей  деревяшкой  в  приемную, прижался там в уголку
себе,  чтобы  не  толкнуть  локтем,  можете  себе  представить  какую-нибудь
Америку  или  Индию  -  раззолоченную, относительно сказать, фарфоровую вазу
эдакую.  Ну,  разумеется,  что  он настоялся там вдоволь, потому что при шел
еще  в  такое  время,  когда  начальник,  в  некотором роде, едва поднялся с
постели  и камердинер поднес ему какую-нибудь серебряную лоханку для разных,
понимаете,  умываний  эдаких.  Ждет мой Копейкин часа четыре, как вот входит
дежурный  чиновник,  говорит:  "Сейчас  начальник  выдет".  А в комнате уж и
эполет  и  эксельбант,  народу  - как бобов на тарелке. Наконец, судырь мой,
выходит  начальник.  Ну...  можете  представить себе: начальник! в лице, так
сказать...  ну,  сообразно  с  званием,  понимаете...  с  чином...  такое  и
выраженье,  понимаете.  Во  всем  столичный  поведенц;  подходит к одному, к
другому:  "Зачем  вы,  зачем  вы, что вам угодно, какое ваше дело?" Наконец,
судырь  мой,  к  Копейкину.

......

0

29

http://modernlib.ru/template/img/book.gif  Читаем отрывки из произведений Н.В.Гоголя

Николай Гоголь. Мертвые души

ТОМ ПЕРВЫЙ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

     В ворота гостиницы губернского  города  NN  въехала  довольно  красивая
рессорная   небольшая   бричка,   в   какой   ездят   холостяки:   отставные
подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, -
словом, все те, которых называют господами  средней  руки.  В  бричке  сидел
господин, не красавец, но и не  дурной  наружности,  ни  слишком  толст,  ни
слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы  слишком
молод. Въезд его не произвел в городе совершенно  никакого  шума  и  не  был
сопровожден ничем особенным; только два русские мужика,  стоявшие  у  дверей
кабака против гостиницы, сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем,
более к экипажу, чем к сидевшему в нем. "Вишь ты, - сказал один  другому,  -
вон какое колесо! что ты думаешь, доедет то  колесо,  если  б  случилось,  в
Москву или не доедет?" - "Доедет", -  отвечал  другой.  "А  в  Казань-то,  я
думаю, не доедет?" - "В Казань не доедет", - отвечал другой. Этим разговор и
кончился Да еще, когда бричка  подъехала  к  гостинице,  встретился  молодой
человек в белых канифасовых панталонах, весьма узких и коротких, во фраке  с
покушеньями  на  моду,  из-под  которого  видна  была  манишка,  застегнутая
тульскою булавкою с бронзовым пистолетом. Молодой человек оборотился  назад,
посмотрел экипаж, придержал рукою картуз, чуть  не  слетевший  от  ветра,  и
пошел своей дорогой.
     Когда экипаж въехал на двор, господин был встречен  трактирным  слугою,
или половым, как их называют в русских трактирах, живым и вертлявым до такой
степени, что даже нельзя было  рассмотреть,  какое  у  него  было  лицо.  Он
выбежал  проворно,  с  салфеткой  в  руке,  -  весь  длинный  и  в   длинном
демикотонном сюртуке со спинкою чуть не на самом затылке, встряхнул волосами
и повел проворно господина  вверх  по  всей  деревянной  галерее  показывать
ниспосланный ему богом покой. Покой был известного рода, ибо гостиница  была
тоже  известного  рода,  то  есть  именно  такая,  как  бывают  гостиницы  в
губернских городах, где за два рубля в сутки проезжающие  получают  покойную
комнату с тараканами, выглядывающими, как чернослив, из всех углов, и дверью
в соседнее помещение, всегда заставленною комодом, где  устроивается  сосед,
молчаливый и спокойный человек, но  чрезвычайно  любопытный,  интересующийся
знать о всех подробностях проезжающего. Наружный фасад гостиницы отвечал  ее
внутренности: она была очень длинна, в два этажа; нижний не был  выщекатурен
и оставался в темно-красных  кирпичиках,  еще  более  потемневших  от  лихих
погодных перемен и грязноватых уже  самих  по  себе;  верхний  был  выкрашен
вечною желтою краскою; внизу были лавочки с хомутами, веревками и баранками.
В угольной из этих лавочек,  или,  лучше,  в  окне,  помещался  сбитенщик  с
самоваром из красной меди и лицом так  же  красным,  как  самовар,  так  что
издали можно бы подумать, что на окне  стояло  два  самовара,  если  б  один
самовар не был с черною как смоль бородою.

0

30

http://img1.liveinternet.ru/images/attach/c/4/81/654/81654737_1325258594_viy_2.gif

Николай Васильевич Гоголь – великий российский и всемирно известный писатель. Здесь - интересные факты о Гоголе, о которых знает не каждый.

    1. Н.В.Гоголь происходил из рода славных украинских казаков. Он родился на Полтавщине в Украине, в семье помещика полтавской губернии.
    2. Имя будущий писатель получил в честь иконы Святого Николая, которая хранилась в церкви городка, где жили его родители (Большие Сорочинцы).
    3. В семье Николая Васильевича было двенадцать детей – шесть девочек и шесть мальчиков.
    4. Помимо увлечения писательским делом, Н.В.Гоголь любил заниматься рукоделием. Он хорошо готовил, вязал, шил, кроил.
    5. Интересные факты о Гоголе касаются его неординарной личности. Так, он любил ходить по левой стороне улицы, поэтому всегда натыкался на прохожих.
    6.  Необычно то, что Николай Васильевич в школьные годы писал довольно посредственные сочинения, а успешным был в русской словесности и рисовании.
    7. Для решения творческих вопросов при написании очередного шедевра, Гоголь занимался очень странным делом: он скатывал с белого хлеба шарики и грыз сохраненные с обеда кусочки сахара.
    8. Свою известность Н.В.Гоголю принес сборник «Вечера на хуторе близ Диканьки».
    9.  Пьеса «Ревизор» была написана на основе реальных событий, свидетелем которых был сам Пушкин.
    10. Второй том великой поэмы «Мертвые души» сжег сам писатель в 1852 году.
    11. Н.В.Гоголь очень любил исследовать историю Украины. Именно такое увлечение подтолкнуло его к написанию «Тараса Бульбы».

0

31

http://modernlib.ru/template/img/book.gif  Читаем отрывки из произведений Н.В.Гоголя

Николай Гоголь
Портрет

Часть I

Нигде не останавливалось столько народа, как перед картинною лавочкою на Щукином дворе. Эта лавочка представляла, точно, самое разнородное собрание диковинок: картины большею частью были писаны масляными красками, покрыты темно-зеленым лаком, в темно-желтых мишурных рамах. Зима с белыми деревьями, совершенно красный вечер, похожий на зарево пожара, фламандский мужик с трубкою и выломанною рукою, похожий более на индейского петуха в манжетах, нежели на человека, — вот их обыкновенные сюжеты. К этому нужно присовокупить несколько гравированных изображений: портрет Хозрева-Мирзы в бараньей шапке, портреты каких-то генералов в треугольных шляпах, с кривыми носами. Сверх того, двери такой лавочки обыкновенно бывают увешаны связками произведений, отпечатанных лубками на больших листах, которые свидетельствуют самородное дарованье русского человека. На одном была царевна Миликтриса Кирбитьевна, на другом город Иерусалим, по домам и церквам которого без церемонии прокатилась красная краска, захватившая часть земли и двух молящихся русских мужиков в рукавицах. Покупателей этих произведений обыкновенно немного, но зато зрителей — куча. Какой-нибудь забулдыга лакей уже, верно, зевает перед ними, держа в руке судки с обедом из трактира для своего барина, который, без сомнения, будет хлебать суп не слишком горячий. Перед ним уже, верно, стоит в шинели солдат, этот кавалер толкучего рынка, продающий два перочинные ножика; торговка-охтенка с коробкою, наполненною башмаками. Всякий восхищается по-своему: мужики обыкновенно тыкают пальцами; кавалеры рассматривают серьезно; лакеи-мальчики и мальчишки-мастеровые смеются и дразнят друг друга нарисованными карикатурами; старые лакеи во фризовых шинелях смотрят потому только, чтобы где-нибудь позевать; а торговки, молодые русские бабы, спешат по инстинкту, чтобы послушать, о чем калякает народ, и посмотреть, на что он смотрит.
В это время невольно остановился перед лавкою проходивший мимо молодой художник Чартков. Старая шинель и нещегольское платье показывали в нем того человека, который с самоотвержением предан был своему труду и не имел времени заботиться о своем наряде, всегда имеющем таинственную привлекательность для молодости. Он остановился перед лавкою и сперва внутренно смеялся над этими уродливыми картинами. Наконец овладело им невольное размышление: он стал думать о том, кому бы нужны были эти произведения. Что русский народ заглядывается на Ерусланов Лазаревичей, на объедал и обпивал, на Фому и Ерему, это не казалось ему удивительным: изображенные предметы были очень доступны и понятны народу; но где покупатели этих пестрых, грязных масляных малеваний? кому нужны эти фламандские мужики, эти красные и голубые пейзажи, которые показывают какое-то притязание на несколько уже высший шаг искусства, но в котором выразилось все глубокое его унижение? Это, казалось, не были вовсе труды ребенка-самоучки. Иначе в них бы, при всей бесчувственной карикатурности целого, вырывался острый порыв. Но здесь было видно просто тупоумие, бессильная, дряхлая бездарность, которая самоуправно стала в ряды искусств, тогда как ей место было среди низких ремесл, бездарность, которая была верна, однако ж, своему призванию и внесла в самое искусство свое ремесло. Те же краски, та же манера, та же набившаяся, приобыкшая рука, принадлежавшая скорее грубо сделанному автомату, нежели человеку!.. Долго стоял он пред этими грязными картинами, уже наконец не думая вовсе о них, а между тем хозяин лавки, серенький человечек во фризовой шинели, с бородой, не бритой с самого воскресенья, толковал ему уже давно, торговался и условливался в цене, еще не узнав, что ему понравилось и что нужно.
— Вот за этих мужичков и за ландшафтик возьму беленькую. Живопись-то какая! Просто глаз прошибет; только что получены с биржи; еще лак не высох. Или вот зима, возьмите зиму! Пятнадцать рублей! Одна рамка чего стоит. Вон она какая зима! — Тут купец дал легкого щелчка в полотно, вероятно чтобы показать всю доброту зимы. — Прикажете связать их вместе и снести за вами? Где изволите жить? Эй, малый, подай веревочку.
— Постой, брат, не так скоро, — сказал очнувшийся художник, видя, что уж проворный купец принялся не в шутку их связывать вместе. Ему сделалось несколько совестно не взять ничего, застоявшись так долго в лавке, и он сказал:
— А вот постой, я посмотрю, нет ли для меня чего-нибудь здесь, — и, наклонившись, стал доставать с полу наваленные громоздко, истертые, запыленные старые малеванья, не пользовавшиеся, как видно, никаким почетом. Тут были старинные фамильные портреты, которых потомков, может быть, и на свете нельзя было отыскать, совершенно неизвестные изображения с прорванным холстом, рамки, лишенные позолоты, — словом, всякий ветхий сор. Но художник принялся рассматривать, думая втайне: «Авось что-нибудь и отыщется». Он слышал не раз рассказы о том, как иногда у лубочных продавцов были отыскиваемы в сору картины великих мастеров.
Хозяин, увидев, куда полез он, оставил свою суетливость и, принявши обыкновенное положение и надлежащий вес, поместился сызнова у дверей, зазывая прохожих и указывая им одной рукой на лавку: «Сюда, батюшка, вот картины! зайдите, зайдите; с биржи получены». Уже накричался он вдоволь и большею частью бесплодно, наговорился досыта с лоскутным продавцом, стоявшим насупротив его также у дверей своей лавочки, и, наконец вспомнив, что у него в лавке есть покупатель, поворотил народу спину и отправился вовнутрь ее. «Что, батюшка, выбрали что-нибудь?» Но художник уже стоял несколько времени неподвижно перед одним портретом в больших, когда-то великолепных рамах, но на которых чуть блестели теперь следы позолоты.
Это был старик с лицом бронзового цвета, скулистым, чахлым; черты лица, казалось, были схвачены в минуту судорожного движенья и отзывались не северною силою. Пламенный полдень был запечатлен в них. Он был драпирован в широкий азиатский костюм. Как ни был поврежден и запылен портрет, но когда удалось ему счистить с лица пыль, он увидел следы работы высокого художника. Портрет, казалось, был не кончен; но сила кисти была разительна. Необыкновеннее всего были глаза: казалось, в них употребил всю силу кисти и все старательное тщание свое художник. Они просто глядели, глядели даже из самого портрета, как будто разрушая его гармонию своею странною живостью. Когда поднес он портрет к дверям, еще сильнее глядели глаза. Впечатление почти то же произвели они и в народе. Женщина, остановившаяся позади его, вскрикнула: «Глядит, глядит», — и попятилась назад. Какое-то неприятное, непонятное самому себе чувство почувствовал он и поставил портрет на землю.
— А что ж, возьмите портрет! — сказал хозяин.
— А сколько? — сказал художник.
— Да что за него дорожиться? три четвертачка давайте!
— Нет.
— Ну, да что ж дадите?
— Двугривенный, — сказал художник, готовясь идти.
— Эк цену какую завернули! да за двугривенный одной рамки не купишь. Видно, завтра собираетесь купить? Господин, господин, воротитесь! гривенничек хоть прикиньте. Возьмите, возьмите, давайте двугривенный. Право, для почину только, вот только что первый покупатель.
Засим он сделал жест рукой, как будто бы говоривший: «Так уж и быть, пропадай картина!»
Таким образом Чартков совершенно неожиданно купил старый портрет и в то же время подумал: «Зачем я его купил? на что он мне?» Но делать было нечего. Он вынул из кармана двугривенный, отдал хозяину, взял портрет под мышку и потащил его с собою. Дорогою он вспомнил, что двугривенный, который он отдал, был у него последний. Мысли его вдруг омрачились; досада и равнодушная пустота обняли его в ту же минуту. «Черт побери! гадко на свете!» — сказал он с чувством русского, у которого дела плохи. И почти машинально шел скорыми шагами, полный бесчувствия ко всему. Красный свет вечерней зари оставался еще на половине неба; еще домы, обращенные к той стороне, чуть озарялись ее теплым светом; а между тем уже холодное синеватое сиянье месяца становилось сильнее. Полупрозрачные легкие тени хвостами падали на землю, отбрасываемые домами и ногами пешеходцев. Уже художник начинал мало-помалу заглядываться на небо, озаренное каким-то прозрачным, тонким, сомнительным светом, и почти в одно время излетали из уст его слова: «Какой легкий тон!» — и слова: «Досадно, черт побери!» И он, поправляя портрет, беспрестанно съезжавший из-под мышек, ускорял шаг...

0

32

Дом в Васильевке

Я думаю, все переменилось, но мое сердце всегда останется привязанным к священным местам Родины...
Гоголь — матери, май 1825 года

Нужно сильно потрясти детские чувства, и тогда они надолго сохранят все прекрасное. Я испытал это на себе.
Гоголь — матери, октябрь 1833 года

О Гоголе

Игорь Золотусский. Гоголь
1

Он родился в низенькой хатке, крытой соломой, в комнате с глиняным полом. Первый свет, который он увидел, был свет серенького мартовского дня, свет месяца, который у древних славян считался началом года. В житии святого Стефана Пермского сказано: «...март месяц — начало всем месяцам, иже и первый наречется в месяцех, ему же свидетельствует Моисей-законодавец, глаголя: месяц же вам первый в месяцех да будет март... Марта бо месяца начало бытиа — вся тварь Богом сотворена бысть от небытья в бытье».

Все уже таяло, и мелкий снежок, падавший на землю, когда его несли завернутого в одеяльца и пеленки в церковь, не мог скрыть пробивающейся зеленой травки. Он родился весной и потом всю жизнь любил весну, весною весь его организм просыпался, напрягался; весною ему и писалось, и мечталось, и жилось. «Сильно люблю весну, — писал он. — ...Мне кажется, никто в мире не любит ее так, как я. С нею приходит ко мне моя юность; с ней мое прошедшее более чем воспоминание: оно перед моими глазами и готово брызнуть слезою из моих глаз...»

В начале марта прилетают с юга жаворонки, в середине лед делается так непрочен, что его щука хвостом пробивает. Вечером в воскресенье, в последний день масленицы, выносят из дворов по снопу соломы и сжигают на окраине села — сжигают Масленицу. Весною пробуждаются и души усопших, и люди ходят на кладбище поминать их. Они как бы беседуют с пробужденными от зимнего сна, советуются с ними. Ряженые на масленице — тоже освободившиеся от сна духи, духи загробного царства, оборотни, и оттого во всех домах готовят блины: хотят задобрить пришельцев.

Православная Малороссия, в которой родился Гоголь, еще сохраняла остатки обрядов языческих. Все перемешалось тут: и вера в Христа — и странствование по дорогам старинного вертепа, в котором показывались сцены непристойные, соблюдение поста — и безудержное веселье и гулянье на ярмарках, сытная еда, яркие одежды, яростное обращение крови под знойным летним солнцем. Лень сопрягалась со вспышкою, со способностью бесшабашной рубки в бою, протяженная тоскливость прощальной песни — с криками и свистами гопака, плясками в кругу и срамными припевками. Даже в светлое Христово воскресенье — Велик День — славили Бога, но славили и земную жизнь: все пело, пило, танцевало. Выносились на улицу еда и питье, вынимались из сундуков цветастые платья, яркие свитки, шитые камзолы, как луг расцветал, так расцветала земля от огненно-красных и сине-голубых шаровар, платков, платяниц, плахт и юбок.

Гоголь родился в пору предчувствия радости, ликования людей и природы, накануне явления всего нового — будь то новые листья на деревьях или новые надежды. Он и сам стал надеждой отца и матери, которые, потеряв двоих детей, со страхом и неуверенностью ждали третьего. Много раз ездили они молиться к святой иконе Николая-чудотворца в соседнюю Диканькскую церковь, много раз просили угодника заступиться за них, даровать им здоровое дитя; судьба сжалилась над ними — родился сын.

Кажется, какое-то предопределение стоит у его колыбели.

Предопределение дает гулять по полустепи половцам и татарам, оно сближает эту часть Украины ранее других с Русью, чтоб русская речь и русское мышление влились в сознание и речь предков Гоголя. Оно и рельеф избирает особый — идущий от холмов и лесов Приднепровья к Причерноморской открытой равнине, с которой далеко «видно во все концы света»: и Крым виден, и Понт, к берегам которого приставал Одиссей, и Карпатские горы.

От тех мест, где родился Гоголь, открывается на юг простор — глаз немеет при попытке охватить и постичь его. И уходят в ту даль дороги и тракты, пробитые копытами коней и волов, политые горячей кровью лихих рубак-запорожцев и черной кровью турчина, не раз замахивавшегося кривой саблей на православный крест.

Влажное дыхание лесов и воды навевается с запада и севера, а если стать лицом к югу, то дышит в лицо сухая степь, отдаленные пески пустынь — ветры Востока достигают этого пограничья Малой, Белой и Великой Руси с алчною Азией.

Гоголь родился на меже, на стыке, на междупутье, на перекрестке дорог. Много раз переходила эта земля из рук в руки. Крымский хан и русский царь спорили из-за нее, польская, шведская, литовская речи звучали на площадях ее местечек, в церквах и на постое. Смешивались крови, смешивались и наречья, и вера мешалась — предки Гоголя то переходили на сторону Варшавы, то на сторону Москвы.

И в двойной фамилии его — Гоголь-Яновский — слышится эта смесь. Гоголь — кличка, прозвище, имя птицы, селезня, франта. Из кличек и прозвищ рождались казацкие фамилии. Яновский отдает чем-то польским. «Мои предки, — любил говорить дед Гоголя Афанасий Демьянович Гоголь-Яновский, — польской нации». «Традиция производить себя из польского шляхетства, — пишет в статье „Сведения о предках Гоголя“ Ал. Лазаревский, — явилась у малоросской козацкой старшины в начале второй половины XVIII века, когда эта старшина вспомнила о старом шляхетстве Украины, уничтоженном порядками Хмельницкого».

Так или иначе, но в дворянской грамоте Афанасия Демьяновича Гоголя-Яновского упоминается его предок — полковник подольский и могилевский Евстафий (или Остап) Гоголь, которому польский король Ян Казимир даровал поместье Ольховец за боевые заслуги. От этого Евстафия (в других документах его называют Андреем — вспомним обоих сыновей Бульбы) и ведут свой род Гоголи-Яновские, которых мы уже в конце XVIII века застаем в духовном звании. Первым из них упоминается Иоанн (Ян) — отсюда Яновские, — за ним Демьян и сын его Афанасий Демьянович.

Ветвь эта в середине XVIII века скрещивается с ветвью Лизогубов-Танских, со знатными фамилиями Малороссии, прославившимися при царе Петре и его наследниках. Среди них выделяется полковник Василий Танский, волох по происхождению, перешедший на русскую службу и отличившийся в Шведской войне. Он был поэт, рыцарь, честолюбец. Сподвижник гетмана Скоропадского, он получил от него богатые дары в виде земель и чинов. Ему же принадлежал и хутор Купчин (впоследствии Купчинский), который перешел потом к отцу Гоголя Василию Афанасьевичу Гоголю-Яновскому.

0

33

http://3.bp.blogspot.com/-mjYn7SB0bmI/UPushCUOXlI/AAAAAAABhbI/84r3TNjH3js/s1600/vrlf1w33W2.jpg

"Нужно сильно потрясти детские чувства, и тогда они надолго сохранят все прекрасное. Я испытал это на себе."
Гоголь — матери, октябрь 1833 года

20 марта 1809 года в местечке Большие Сорочинцы Миргородского повета Полтавской губернии в домике надворного советника Трахимовского родился Гоголь.

Он родился на берегу реки Псел, на обрывистом ее берегу, с которого открывался вид на пойму, на мост через реку и на дорогу, ведшую в хутора и селения бывшей гетманщины.

Провидение хотело, чтоб он родился здесь, в сердце Малороссии, вблизи тех мест, где гремели битвы, где Кочубей враждовал с Мазепою и первый гетман Левобережной Украины Даниил Апостол основал свою квартиру. Она стояла как раз там, где прятались в тени деревьев беленые стены хаты доктора Трахимовского. А в полуверсте от дома высилась воздвигнутая Апостолом Спасо-Преображенская церковь. В этой церкви крестили маленького Никошу.

0

34

Дом на Васильевке, хутор Купчинский

Шести недель Гоголь был перевезен из Сорочинец в Васильевку, как стал зваться хутор Купчинский по имени его отца Василия Афанасьевича. Здесь — с папенькой и маменькой, с бабушками и нянюшками — прожил он девять лет.

Васильевка лежала в уютной низине меж двух холмов, где прятались от знойных ветров степи яблони, вишни, клены, яворы. В окружении их стоял маленький белый домик в один этаж с мезонином и восемью тонкими колоннами наподобие деревянных стоек, которыми подпираются в Малороссии навесы, защищающие внутренность жилья от солнца. Летом в комнатах было прохладно, зимой сквозь узкие оконца сочился полусвет, и тоже было холодно: тонкие стены не грели, жили на глине. Стены гостиной были украшены дешевыми литографиями и картинками, где изображались: продажа рыбы, казачка, провожавшая казака в поход, какие-то немцы с трубками. Рядом висели засиженные мухами портреты князя Потемкина и графа Зубова.

C одной стороны дом подпирал флигель, с другой — разбегались полукругом конюшня, амбары, службы, кладовая, летний погреб, где хранились изделия прошлого лета — грибки соленые, грибки моченые, яблоки в маринаде, наливки, капусты всех заквасок, сало, вишни в вине. Перед домом возвышалась клумба, по ней свободно гуляли куры и собаки, свои и приблудные, которые легко пролезали в отверстия плетня, проходили в ворота, почти никогда не запиравшиеся.

Красть было нечего, а если и крали, то тут же, на глазах. Дворовые и кучер таскали из кладовой наливки, распивали их в тени яблони или куста бузины и здесь же оставались лежать до времени протрезвления.

За домом тянулся парк — парк, может быть, сказано и громко, но заботливый Василий Афанасьевич насадил в нем молодые деревья, разбил аллеи, воздвиг беседки, был в парке даже грот, называвшийся «храмом уединения». Иногда Василий Афанасьевич удалялся в этот грот и писал что-то, мечтательно поглядывая на пруд, на склон холма за прудом и как бы отлетая мыслями от «жалкой существенности».

Быт детства Гоголя соединял прозаическое настоящее с призрачно-сказочным прошлым. Рядом была Диканька, про которую рассказывали много легенд. Когда-то там стояли густые дубовые леса — дикие леса, оттого и место назвали Диканькой. В их заросли не попадал солнечный луч, там водились русалки, и уже при Никоше, значительно разреженные топором, они пугали своей таинственной темнотой и глубиной. Сердце замирало, когда он стоял перед иконой Николая-чудотворца в Диканькской церкви, про которую рассказывали, что она исцеляет болящих и калек, дает силу падшим, рука пугливо и бессознательно крестилась, ограждая от страха воображения, а через день его память запечатлевала иные картины — дрязги с приказчиком, подсчитывание подушных, вздохи о долгах, разговоры о выгодной продаже волов на ярмарке.

0

35

Отец Гоголя сочинял комедии, но чаще Никоша видел его стоящим за конторкою, заваленной деловыми бумагами, какими-то прошениями и кляузами, просьбами в Опекунский совет, в палату, в суд, счетами от купцов, с которыми он вел торговлю, от полтавских лавочников и от управляющих экономиями Трощинского, над которыми, может быть, против своей воли надзирал Василий Афанасьевич.

Дмитрий Прокофьевич Трощинский был дальним родственником матери Гоголя (брат Трощинского Андрей Прокофьевич был женат на Анне Матвеевне Косяровской, родной тетке Марии Ивановны), человеком, перед которым вытягивалась вся губерния. Он был обожаем тремя царями, начал, как и дед Гоголя, с полкового писаря, а вознесся в министры и члены Государственного совета. Императрица Екатерина диктовала ему свои указы, Александр I его устами объявил о своем восшествии на престол.

Трощинский оказал несколько немаловажных услуг Василию Афанасьевичу. Он устроил едва окончившего семинарию Васюту в почтовое ведомство, в котором тот не служил, но где шло производство в чины. Он взял его к себе в качестве секретаря, когда в 1812 году полтавское дворянство создало свой фонд для русской армии и избрало Дмитрия Прокофьевича губернским маршалом. Он сделал так, чтоб Василия Афанасьевича избрали предводителем миргородского дворянства. Он даже хлопотал у государя, чтоб отцу Гоголя выдали крест за честное служение Отечеству в дни войны (на руках у Василия Афанасьевича были огромные суммы, и он сэкономил их для казны), чтобы тот назывался кавалер, как и все почтенные дворяне.

Ордена Василию Афанасьевичу не дали, но он и без того был безмерно благодарен Дмитрию Прокофьевичу.

За благодарность и отслуживал всю жизнь у того в «приказчиках» — в уважаемых приказчиках, в приказчиках, что называется, по-родственному, но тем не менее занимая именно это место.

Как ни близок он был Трощинскому, всегда можно было ждать от того окрика — окрика или молчания, что было еще хуже прямого выражения неудовольствия. В такие дни запирался Василий Афанасьевич у себя в комнате, не выходил ни к гостям, ни к домашним, и лишь добрая весть от Дмитрия Прокофьевича, жившего в своем имении Кибинцы близ Миргорода, возвращала ему спокойствие.

Гордость отца Гоголя страдала, он старался скрывать свои чувства, но скрыть было трудно. Бывали случаи, когда Василий Афанасьевич целыми месяцами не наезжал в Кибинцы, слал благодетелю (как называли Трощинского в Васильевке) письма с объяснениями своей невозможности явиться и жаловался, оправдывался. Архив Гоголей хранит десятки черновиков, которые исписал отец Гоголя, прежде чем отправить очередное оправдательное письмо грозному экс-министру.

0

36

Характер его был странная смесь материнского и отцовского. Так же, как и отец, он мог вспыхнуть и отойти, так же, как мать, долго не выходить из мучающего его «припадка». В доме Гоголей всякие болезни, а также отклонения от естественного состояния назывались «припадками». Такими припадками страдал Василий Афанасьевич, когда вдруг впадал в апатию, бросал все свои дела и предавался меланхолии.

Иногда, выезжая в поле, чтоб осмотреть работы, отец брал Никошу с собой. Тогда разглаживалось лицо Василия Афанасьевича, сын видел на нем улыбку, отец веселился, веселил и его — он задавал Никоше устные задания — описать видневшуюся вдали рощу, описать небо над степью или утро в усадьбе, и сын охотно откликался ему, они наконец сочиняли вместе, и то были лучшие минуты их единения.

Дома отец как-то отделялся, уходил в свои заботы, за ухом у него появлялось гусиное перо, он вновь возился в своих бумажках, аккуратно складывая их в ящички конторки. На каждой из таких бумажек его крупным почерком было написано: «Получено такого-то», «Отвечено такого-то».

С матерью Гоголя тоже случались «припадки», но уже позже, когда Василия Афанасьевича не стало, когда первый страшный удар судьбы — его смерть — вызвал в ней протест против самого бога.

В молодости мать Гоголя была проще, добродушнее, веселее — муж любил ее, она любила мужа, она была ровна и с детьми и с домашними. Но в зрелые годы страданья глубоко отдавались в глубине ее души. И тогда обнаружилось, что не так уж она весела, беспечна и легка на подъем, что и в ней живет та же преувеличенная мнительность, которая была в ее муже. «Душа моя видела через оболочку тела», — сказала она как-то о себе, и в этом признании вся мать Гоголя.

Знавшие Марию Ивановну считали ее красавицей. Она была такою, когда Василий Афанасьевич женился на ней, она осталась такою, когда прошло много лет после замужества. Единственный ранний портрет Марии Ивановны запечатлел лицо оригинальное, слегка продолговатое, белое, с удлиненными дугами черных бровей, острым разрезом глаз и высоким лбом, красиво-выпуклым, обрамленным кудрями черных волос. Даже характерный «гоголевский» нос не портит правильности лица, а вписывается в его линии, одушевленно-страстные и живые. Это лицо девочки и женщины, еще не пробудившейся, но уже готовой к пробужденью, — и темнота ее крупных губ, остро-внимательный взгляд черных глаз, выделяющихся на фоне прозрачно-белой кожи, говорят об этом.

Мать Гоголя жила долго и умерла, когда ей было семьдесят семь лет, — внезапно, от апоплексического удара. Она редко болела и до старости не имела ни одного седого волоса. Соседи удивлялись, когда видели ее рядом с дочерьми, — казалось, она моложе их, бодрее, свежее. Молодость матери Гоголя поразила и Аксаковых, когда они познакомились с ней в Москве в 1840 году. Марии Ивановне было тогда сорок восемь лет. «Она была так моложава, так хороша собой, — пишет Сергей Тимофеевич Аксаков, — что ее решительно можно было назвать только старшею сестрою Гоголя».

Свою красоту Мария Ивановна взяла от отца, которого мальчик Гоголь застал уже ссутулившимся старичком с палочкой. Он плохо видел, и внук часто водил его за усадьбу гулять. Но когда-то Иван Матвеевич был стройный гвардейский поручик, жених прекрасной дочери бывшей фрейлины Зверевой, которую он и взял в жены. Юная Зверева долго не прожила — она умерла от родов, последовав за своим мертвым младенцем. На Ивана Матвеевича это произвело такое впечатление, что он бросил гвардию, Петербург и удалился в дальний полк, где, как писала в своих воспоминаниях Мария Ивановна, «искал смерти» и однажды чуть не замерз, оказавшись один в чистом поле во время метели. Когда его подобрали, на глазах его виднелся лед. С тех пор он стал слепнуть, оставил вовсе военную службу и превратился в мирного почтмейстера, должность которого исполнял то в Харькове, то в Орле.

Состояния у него своего не было. За Марией Ильиничной Шостак, своей второй женой, он взял шестнадцать душ крестьян. Родившуюся вскоре Машу не на что было учить, ее отдали тетке, где она и воспитывалась. Воспитание ее было домашнее — картинки в книгах, куклы, первые уроки грамоты, чтение романов и стихов.

Быт, в котором росла Мария Ивановна, был весьма скучен. Вышивание, обязанности по дому, гулянья на берегу Голтвы, небогатый гардероб. Потом пошли дети, заботы по дому, болезни, смерти, страдания.

Но кровь молодости Ивана Матвеевича бродила в жилах его дочери. При всем спокойствии и благообразии уже немолодой Гоголихи, как ее звали в округе, она таила в себе способность повелевать — лишь сын мог перечить ей, да и то когда стал Гоголем, да и то не всегда.

0

37

В доме Гоголей не было книг; единственная книга, которую купил когда-то Василий Афанасьевич для своей невесты и которую они читали вдвоем, — роман Хераскова «Кадм и Гармония» — лежала в шкафу, покрытая пылью. Рядом с ней возвышался домашний домострой — пухлая тетрадь из грубо сшитых листов, куда записывались кулинарные рецепты, способы настаивания водок и советы по сбережению жилища. «Как тушить пламя загоревшейся в трубе сажи? — гласила одна из записей. — Смотря по устройству и ширине трубы, надобно пожертвовать гусем, уткой или курицей, которую с верхнего отверстия трубы бросают вниз. Птица, падая вниз, старается удержаться и крыльями будет сбивать горящую сажу...»

0

38

Никоша научился говорить в три года: природа как бы замедлила его развитие, чтоб затем в короткий срок дать выплеснуться его силам. Первые годы он находился при маменьке, при своем младшем брате Иване, при сестрах, при бабушке. Особенно любил он бабушку Татьяну Семеновну, которая жила в отдельном домике, стоящем поодаль от большого дома. Бабушка научила его рисовать, вышивать гарусом, она рассказывала ему о травах, которые висели у нее по стенам, о том, от чего какая трава лечит, от нее же услышал Гоголь и казацкие песни.

Песни были всякие — гульливые, прощальные, походные. Внучка славного Лизогуба слышала их от своей бабки и матери. Прошлое Татьяны Семеновны было ближе к прошлому Малороссии — вольной казацкой вольницы, когда сами обитатели этой земли гуляли по степи, как песня, не зная, где найдут себе смерть или бессмертие, Под гульливые песни хотелось плясать, они так и заставляли кружиться, что-то выделывать ногами и руками — все тело отдавалось их задорным звукам, и легко, чисто делалось на душе. Походные звали в дорогу, манили в непостижимую умом даль, где скрывались, колыхаясь в высокой траве степи, казацкие шапки и пики. Но иным простором веяло на душу, когда запевала бабушка песню печальную, прощальную, оплакивающую, — лились у Никоши слезы, жалел он безвестного чумака, умершего вдалеке от дома.
У поле криниченька, холодна водиченька;
Там чумак волов наповае:
Волы ревуть, воды не пьють, дороженьку чують.
«Бо-дай же вас, сери волы, да до Крыму не зходили!
Як вы меня молодого навек засмутили...»
Помер, помер чумаченько в неделеньку вранце,
Поховали чумаченька в зеленом байраце.
Насыпали чумаченьку высоку могилу,
Посадили на могиле червону калину.
Прилетела зозуленька, да и сказала: ку-ку!
Подай, сыну, подай, орле, хочь правую руку!
«Ой рад бы я, моя мати, бе-две подати,
Да налягла сыра земли, не можно поднята!»

Никогда представлял себе дорогу в пустом поле, холмик земли над могилой и стоящую над ней одинокую калину. Куда девалась душа чумака, кто разговаривал с зозуленькой, почему они понимали язык друг друга? И куда звала эта бесконечная дорога, которая дороже казаку, чем родной дом, мать, жена, дети?

Песни пугали и манили, засасывала их сладкая печаль, их прилипчивая тоска, их необъяснимый зов. Почти в каждой песне казак уходил из дому. Он седлал коня, прощался с матерью, со старою нянькою, с сестрами, с возлюбленной. Ничего не обещал он им — не обещал даже вернуться. Не стада, не земли, не богатство были нужны ему, а добрый коняка и сабля-панянка. И лишь когда проходило время, когда уже все на родине оплакивали его, он возвращался. Возвращался, чтоб побыть ночь, приласкать молодую жену, поцеловать мать, потрепать детишек по головенкам и снова сняться в путь.
— Соколоньку, сыну, чини мою волю, — просила его мать,
— Продай коня вороного, вернися до дому.
— Соколихо, мати, — отвечал сын, — коня не продати,
Мому коню вороному треба сенца дати.
Соколоньку, сыну, рыб нам не ловити,
Нечего нам ести — голодом сидети.
Соколихо, мати, пусти погуляти,
Буду гулять да гуляти, доленьки шукати.
Соколоньку, сынку, хиба ж теперь время?
Время, мати, время, орлу — раз-то время...

0

39

Нет, не было силы, которая могла бы удержать казака на привязи, даже на привязи любви и тепла домашнего. Не доля ему хозяйствовать и наживать добро, доля его — тратить, тратить себя в походах, в разгуле души, которая, кажется, ищет сил обнять этот манящий ее простор.

Давно уже не было на миргородской земле тех казаков, о которых пелось в песнях. Были оседлые хлебопашцы, вольные мужики или потомки гуляк запорожцев — столбовые дворяне, владельцы пашен, скота, лугов, птицы. В их домах и хатах если и висели пистолет или шашка, то только как украшение, и никуда они не ездили — разве что на выборы в уезд или на ярмарку.

Только чумаки проезжали иногда через Васильевку — везли в Крым соль — и всегда останавливались у ворот, просили напиться, спрашивали, не нужен ли хозяевам их товар. Волы их были сонные, облепленные мухами, они лениво обмахивались хвостами, бока их были залеплены навозом и колючками, и сами чумаки смотрели хитро из-под своих бараньих шапок — не так, как в песне. Все же выходил Никоша провожать их и долго следил взглядом, как пересекают они запруду, поднимаются на косогор и растворяются там в дрожании степного марева.

Ему чудилось, что он слышит гул земли, когда приникал он чутким ухом к ней в открытой степи, где его никто не видел и где, несмотря на пенье птиц, шелест травы, было так тихо, как в пустыне. То ли стучали копыта каких-то сказочных, некогда пронесшихся здесь коней, то ли стучало его собственное сердце, замирая от неизвестности, — то были таинственные и сокровенные минуты, которых он никому не поверял. Даже в саду, когда затихало все в доме в послеобеденном сне и он один оставался среди деревьев, раздавался некий зов, который вдруг заставлял сильно биться сердце и уносил прочь воображение. «Признаюсь, — писал Гоголь, — мне всегда был страшен этот таинственный зов. Я помню, что в детстве я часто его слышал: иногда вдруг позади меня кто-то явственно произносил мое имя. День обыкновенно в это время был самый ясный и солнечный; ни один лист в саду на дереве не шевелился, тишина была мертвая, даже кузнечик в это время переставал, ни души в саду; но признаюсь, если бы ночь самая бешеная и бурная, со всем адом стихий, настигла меня одного среди непроходимого леса, я бы не так испугался ее, как этой ужасной тишины среди безоблачного дня. Я обыкновенно тогда бежал с величайшим страхом и занимавшимся дыханием из сада, и тогда только успокаивался, когда попадался мне навстречу какой-нибудь человек, вид которого изгонял эту страшную сердечную пустыню».

С ранних лет он прижимался к людям, искал их сочувствия, участия — при пересиливающей это чувство тяге к бегству. Бывали дни, когда он убегал в степь и лежал там часами, глядя в небо и слушая подземные звуки, когда ни докликаться, ни найти его было невозможно, бывали часы, когда нельзя его было оторвать от матери, от бабушки, от дома. В такие часы он предавался тихим домашним занятиям — рисовал, раскрашивал географические карты, помогал женщинам разматывать нитки. Он был кроток, послушен, молчалив, ласков.

Ответной ласки немного выпало Гоголю в детстве, хотя его любили как первенца, как наследника. «Детство мое доныне часто представляется мне, — писал он матери. — Вы употребляли все усилие воспитать меня как можно лучше. Но, к несчастью, родители редко бывают хорошими воспитателями детей своих. Вы были тогда еще молоды, в первый раз имели детей; в первый раз имели с ними обращение и так могли ли вы знать, как именно должно приступить, что именно нужно?»

Детей было много, забот тоже много, кроме того, отец и мать то и дело уезжали в Кибинцы, они не всегда брали его с собой, и Никоша проводил время один. Так привык он к одиночеству — к одиночеству среди людей и одиночеству наедине с собой. Это создало характер скрытный, закрытый, но и способный сосредоточиться на себе, удовлетвориться собой. Гоголя, писала дочь Капниста С. В. Скалой, «я знала мальчиком всегда серьезным и до того задумчивым, что это чрезвычайно беспокоило его мать».

До десяти лет его наперсником был брат Иван, но разница натур сказывалась в их отношениях. Никоша быстро переходил от томления и скуки к действию, к разряжающей вспышке, озарению, озорству. Иван как будто все время пребывал во сне.

Оставались иные собеседники — парк, пруд, дорога и степь. За церковью, стоящей на возвышении против дома, начиналась дорога в Яворивщину — яворовый лес, идя которым можно было добрести до сельца Жуки, где когда-то стояли на постое шведы, а оттуда к вечеру до Диканьки. По дороге в Диканьку уходил он, прислушиваясь к звуку колокола далекого Николы Диканькского — его «крестника».

Позже его одинокие прогулки стал разделять Саша Данилевский — сосед и ровесник, — с которым сошлись они в одночасье — сошлись прочно, навсегда. На всю жизнь запомнил Гоголь тот день, когда Саша вдруг оказался у его постели, и внимательные, добрые, живые черные глаза взглянули на него сквозь туман: у Никоши был жар, он болел. Перед постелью на столике стояла чашка с клюквой — Никоша предложил Саше отведать ее, тот вежливо взял несколько ягод. И этот жест доброты, согласия, участия соединил их сердца. «Ближайший мой», «брат», «ненаглядный» — такими словами станет называть взрослый Гоголь своего друга Данилевского. К нему он будет привязан крепче, чем к кому-либо. Ему станет прощать обиды, молчание, охлаждение. О нем будет тосковать в своих путешествиях по дальним странам, ему писать нежнейшие письма. Вместе пройдут они через гимназические годы, через петербургскую безвестность и петербургские искушения, вместе покинут Россию, но и расставшись, не расстанутся душою.

Может быть, то была дружба неравных, дружба, в которой один подчиняется другому? Но равным — и неизменным — было их чувство друг к другу. В любви все равны.

Вместе гуляли они по окрестностям Васильевки, вместе встречали праздники, шатались с ряжеными в ночь под рождество, разрисовывали для родителей подарки — картинки из книг, картинки с натуры, пейзажи, вместе мечтали о служении на пользу отечеству.

0

40

http://www.pravoslavie.ru/sas/image/100284/28448.p.jpg

Отзвуки 1812 года еще бродили но России.

http://cs7010.vk.me/c7006/v7006489/27c09/L0OWBceCwAM.jpg
И хотя Наполеон прошел мимо этих мест, хотя в Полтавской губернии не видели ни одного пленного француза, великое событие не минуло детского сознания Гоголя. Воспоминанием о нем жили все, рассказы о нем передавались из уст в уста.

Да и более далекое прошлое напоминало о себе. В Диканькской церкви за алтарем хранилась окровавленная рубашка Василия Леонтьевича Кочубея — рубашка, а которой он был казнен по навету Мазепы. Здесь же поодаль, в дубовой роще, стоял дуб, возле которого встречались Матрена Кочубей и старый гетман. А еще подалее — в часе езды по Опошнянскому тракту — раскинулось знаменитое Полтавское поле, на котором в 1709 году — за сто лет до рождения Никоши — великий Петр одержал победу над Карлом XII. Русским воскресением назвали ту победу современники.

«Здравствуйте, сыны отечества, чада мои возлюбленныя! — сказал победителям Петр. — Потом трудов моих родил вас; без вас государству, как телу без души, жить невозможно».

То было давно и то было недавно. Что значат в истории сто лет? Что значат они даже в истории одного рода? Прав был первый биограф Гоголя П. А. Кулиш: Гоголь «рождается в семействе, отделенном только одним или двумя поколениями от эпохи казацких войн».

И хотя, кажется, отгремели славные битвы, отшумела казацкая вольница (в 1775 году по указу Екатерины была упразднена Запорожская Сечь) и впиталась в землю кровь, дав зеленые всходы, взойдя под южным небом степными травами и причудливой вязью широколиственных крон, все помнилось, в той же крови помнилось, в ней текло и жило.

0


Вы здесь » "КИНОДИВА" Кино, сериалы и мультфильмы. Всё обо всём! » Художники и Писатели » Го́голь, Никола́й Васи́льевич - загадочный классик русской литературы