ДОЛГИЕ ПРОВОДЫ
СССР, 1971 г. (выход на экраны 1987 г.), черно-белый, 95 минут
авторы сценария
НАТАЛЬЯ РЯЗАНЦЕВА
режиссер
КИРА МУРАТОВА
оператор
ГЕННАДИЙ КАРЮК
композитор
ОЛЕГ КАРАВАЙЧУК
в главных ролях:
ЗИНАИДА ШАРКО
ОЛЕГ ВЛАДИМИРСКИЙ
Под ним струя светлей лазури
Над ним луч солнца золотой
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
ЛЕРМОНТОВ.
О, слезы женские с придачей
Нервических, тяжелых драм!..
НЕКРАСОВ
Все ее кино - о людях немного странных, трогательных, иногда пустых и оттого нервных. Но именно в этом наборе она и находит черты современного человека, говорящего по-русски. Ее кино - это постоянный конфликт между пленкой и реальностью, между актером и его персонажем, между волей автора и самим кино. В ижевском киноклубе короткие встречи сменяются долгими проводами. На экране еще один фильм Киры Муратовой.
Вечный сюжет: стареющая мать и взрослеющий сын. Он рвется уехать к отцу, она страдает. У нее еще есть поклонники. Но Саша дороже всего. Бесхитростной, но очень своеобразной "провинциальной мелодраме" цензоры приклеили ярлык оппозиционной и запретили к выходу на экран на долгих 16 лет.
Долгие проводы - трагический фильм в истории режиссера. Эта, казалось бы, абсолютно невинная камерная история стала предметом специального решения ЦК компартии Украины. Был снят с должности директор Одесской киностудии, и заменен председатель украинского Госкино. А Муратову надолго отлучили от профессии, и дисквалифицировали из режиссеров в библиотекари.
Что же беспокоило и злило чиновников "от кино"? Может, знаменитый муратовский прием повтора и слова, и жеста? Может, "коробили" интонации - ломкие, капризные, непривычные... Снятая в 71м году, картина вышла на экраны лишь 87-м и ошеломила открытием новой кинематографической реальности. Тогда же картина впервые попала на фестивали и взяла призы в Локарно и на Всесоюзном киносмотре в Тбилиси. С фильма Муратовой начались долгие проводы советского кино.
Главную роль в фильме сыграла Зинаида Шарко, и эта роль стала не только лучшей в творчестве актрисы, но и одной из самых пронзительных женских ролей в истории кино. Муратова потом признавалась актрисе: "Зина, я многих актрис пробовала. Мне нужна была нелепая женщина, я вас нашла".
Тень Феллини в более скрытых - по сравнению с позднейшими фильмами К. Муратовой - очертаниях уже витала над ее ранними "Долгими проводами", камерной историей, поднятой до вечного сюжета трагикомической иллюзионистской З. Шарко. Финал картины, когда она, смеясь и рыдая, с разманной по лицу тушью, снимает парик провинциальной красотки, как рыжий клоун снимает свою маску, - мог бы стать нашей "улыбкой Кабирии". А "Долгие проводы" - культовым фильмом. Что и произошло. Но в стенах ВГИКа. По этому фильму учились снимать кино, а не выживать. Дьявольская разница.
"В моих фильмах Джельсомина и Кабирия - рыжие. Это не женщины, а два бесполых существа...У клоуна нет пола. К какому полу принадлежит...Шарло?" - писал Феллини. Муратова разглядела в клоуне - в своей вызывающе эксцентричной лирической героине - пол. Так в свое время Суворин увидел в водевильном простаке Орленеве царя Федора и родилось неизвестное до тех пор амплуа неврастеника.
Очень соблазнительно описывать роль З. Шарко в этом фильме. На нее здесь можно только смотреть: как поправляет шляпку, красит ресницы, судорожно гасит сигарету, устраивая пожар...Так Феллини хотел снять великого клоуна Тото, "снять так, как снимают документальный фильм о жирафах, например, или о каких-то фосфоресцирующих рыбках". Потом отношения Муратовой с актерами стали сложнее, хотя в чем-то самом главном - проще. Но здесь она мобилизовала ресурсы актрисы, зафиксировала подвижность самых разных состояний героини, как театральный режиссер закрепляет мизансцены. Муратова поставила на индивидуальность актрисы с обыденной внешностью, но незаурядным голосом. Этот одинокий голос человека - капризный, набухший скандалом или отчаянием - одной лишь интонационной пластикой создавал образ женщины на грани нервного срыва. В этой роли Шарко можно только слушать.
Ученица Герасимова, К. Муратова усвоила уроки работы с актером, дотошную азбуку ремесла, без которой это самое ремесло не преодолеть. До Муратовой Шарко прошла огонь и воду товстоноговской закалки. Но драма Шарко, звезды местного ленинградского значения, хотя на "Пять вечеров" стрелой мчались из Москвы, заключалась в том, что был невостребован ее надрыв и эксцентрика. В "Долгих проводах", где место театрального ансамбля занял скрупулезно прописанный кинематографический фон с типичными лицами, случайными персонажами, Шарко, окрыленная доверием Муратовой, показала все, на что способна, и еще чуть-чуть. Она сыграла уязвленную совслужащую с набитыми сумками, провинциальную звезду в капроновых перчатках, истеричку, кокетку, загнанную лошадь. Но главное - жалкую и недоступную девушку-женщину. И неопытную, и зрелую.
В "Долгих проводах" партнером еще не старой, со следами увядания женщины стал ее сын переходного возраста, отравленный романтикой археологических экспедиций, бегущий от домашней и школьной рутины, от властной материнской опеки к далекому, когда-то их оставившему отцу. Но Шарко, сыгравшая идеалистку-мать, искупала своим романтизмом романтику дальних странствий молодого человека, ответившего ей в финале фильма любовью за любовь.
Как на рубеже 50-60-х "Пять вечеров" - лучшая роль Шарко в театре - ошеломили новой правдой, личной причастностью к каждому в зале и современной театральностью, так и на границе 60-70-х "Долгие проводы" - лучшая роль Шарко в кино - удивили открытием новой кинематографической реальности с ее напряженным, взрывным ритмом, вниманием к детали, с ее, казалось бы, изжитым, но все еще тлеющим противостоянием "личного" "общественному".
Содержанием этого головокружительно манерного и простодушно лирического фильма была борьба героини Шарко за еще возможный, но плененный реальностью собственный образ. Или предназначение. Борьба клоунессы за женщину, которую актриса сыграла с неистовым высокомерием самоотдачи.
КИРА МУРАТОВА. ИЗ ИНТЕРВЬЮ.
"Для режиссёра - не только для меня, вообще для режиссёра, мне кажется, типичен такой парадокс: нужно сочетать в своей психике две крайности. Одна из них называется "мания величия", другая "всяк сверчок знай свой шесток". Понимаете? Очень важно сопрягать эти две крайности в своём сознании. Без мании величия, тайной или явной, скрываемой или афишируемой, невозможно в режиссуре ничего сделать. А с другой стороны, нужно знать свои очертания, свои контуры, свои ниши, границы и в них втискиваться со всей своей манией величия. Для меня, например, это обязательно. Может быть, другие такое правило тоже практикуют. Думаю, все практикуют, но, может быть, не все осознанно.
Когда речь идёт об искусстве, наивно считать, что кто-то говорит правду, а кто-то неправду. Правды нет никакой, вообще нет! Есть мироздание и его хаос, понимаете? И человеческий мозг не может постичь всего. Сколько бы мы ни говорили, что малейшая молекула создана по образцу мироздания. Тем не менее "малейшая молекула" не может постичь мир, но хочет постичь. И искусство так же, как религия, даёт утехи, утешения. На разных уровнях. И то, что является правдой для одного уровня сознания, что называется, для "простого зрителя", будет лакировкой и неправдой для другого уровня сознания, настроенного на правду. Но носитель такого сознания тоже никакой правды не получает, потому что его мозг тоже ограничен.
Нельзя назвать ни "правдой", ни "неправдой" ту модель, которую ты накладываешь на мир. Она всё равно его "лакирует", пусть даже в очень грустном варианте. Модель организует мироздание, чтобы мозг его воспринял и утешился - утешился хотя бы, так сказать, игрой ума. Пусть это будет очень грустно, очень печально, но радость формы даёт радость мозгу, и это утешает. Любое искусство не является правдой, любое искусство является тем или иным уровнем лакировки модели мироздания, которое мы не можем охватить разумом".