Александр Вертинский

Краткая биография

Александр Николаевич Вертинский рано осиротел, воспитывался у родственников. Начал печатать стихи в киевских изданиях — «Киевская неделя» и «Лукоморье» (рядом с Б. Лившицем и А. Ремизовым).

Еще гимназистом увлекся театром, играл на любительской сцене и был статистом в киевском театре Соловцова. Пытался поступить в труппу МХТ, но артистическая карьера была закрыта из-за дефекта речи — он картавил. Этот недостаток не мешал сниматься в немом еще тогда кинематографе.

Был хорошо знаком с В. Маяковским, причислял себя к футуристам и выступал в Кафе поэтов. В Первую мировую войну ушел добровольцем на фронт, был санитаром, вернулся в Москву в 1915 после ранения.

Нашел свой жанр, принесший ему популярность, когда стал выступать в кабаре и театрах миниатюр с «ариетками» — игровыми песенками в костюме и гриме Пьеро. Пластичное речитативное исполнение стихов А. Блока, И. Анненского, Ф. Сологуба, А. Ахматовой, Н. Гумилева и своих собственных текстов позволяло стихам оставаться именно стихами «на отдаленном фоне мелодии» (по словам Ю. Олеши).

«Интимные» песенки Вертинского адаптировали высокую поэзию Серебряного века для эстрады, и его собственное литературное творчество развивалось в русле общих настроений и тем «упаднического» искусства русского модернизма.

Для современников необъяснимым представлялся феномен почти гипнотического воздействия его искусства не только на «обывательскую», но и на взыскательную элитарную аудиторию.

В октябре 1917 Вертинский откликнулся на гибель юнкеров стихотворением «То, что я должен сказать», за что был вызван в ЧК. Тогда-то и созрело решение уехать из новой России. После революции он гастролировал на юге России, затем в 1919 году принял решение об эмиграции.

Жил в Польше, Париже, концертируя во многих странах Европы и США. В 1935 переехал в Шанхай и в 1943, после многочисленных попыток получить советскую визу, добился разрешения вернуться на родину. Жил в Москве, с успехом ездил с концертами по всей стране, снимался в кино.

В журнале «Москва» в 1962 печатались его мемуары «Четверть века без родины». Собственные его тексты были собраны в книгу «Песни и стихи», вышедшую в Париже в 1938.

Вертинский неоднократно обращался в советские представительства с просьбой разрешить вернуться, но ему отказывали в визе. Ситуация изменилась лишь в 1943 году, когда возвращение Вертинского стало чуть ли не символом сплоченности советского народа.  В это тяжелое время ему разрешили вернуться с семьей.
Он приехал в Москву в ноябре 1943 года с женой и трехмесячной дочкой Марианной, а через год (в ноябре 1944) у супругов родилась вторая дочь – Анастасия.

После войны Вертинский продолжил сниматься в кино. В России в 1950-е годы использовали его характерную внешность и, по мнению кинематографистов, врожденный аристократизм, что Вертинский с блеском продемонстрировал в роли князя в известном фильме 1954 года «Анна на шее». Одно только его появление в кадре создавало необходимый эффект, желаемую атмосферу. Запомнилась и работа актера в фильме «Великий воин Албании Скандербег», где он сыграл роль дожа Венеции.

Скончался Александр Николаевич 21 мая 1957 года в Ленинграде на гастролях.

Главной трагедией его жизни стала неумолимая тоска по Родине.

Эта тема то и дело возникала в его творчестве после 1920 года. Не приняв революцию, Вертинский уехал в Европу. С этого дня ностальгия стала его музой. Теперь артист стоял перед публикой одетый в черный фрак, ослепительно белую манишку и лаковые туфли. Культ утонченного эстетизма и тяготение к безграничному индивидуализму стали, своего рода, выражением неприятия окружающей реальности, отрывом от действительности…

Его маленькие песни-новеллы назывались «ариетками», или «печальными песенками Пьеро». Его уникальная выразительность исполнения, голос, редкое драматическое дарование и артистизм производили сильнейшее впечатление на всех, кто его слышал. Он создал совершенно уникальный жанр, никогда не существовавший до него раннее на русской сцене – жанр театрализованных песен-миниатюр или песен-новелл.

Вертинский Александр Николаевич

В начале 1912 года Вертинский поступил в театр миниатюр М.А.Арцибушевой, где выступал с небольшими пародиями. Одной из первых его работ стал номер под названием «Танго»: балетная пара танцевала танго, а он, стоя у кулис, исполнял песенку-пародию на действие на сцене. Номер имел успех, и Вертинский получил рецензию в прессе: полторы строчки в «Русском слове». Это была настоящая победа над безвестностью, и в 1913 году он попытался исполнить свою мечту - поступить в МХТ, однако не был принят из-за дефекта дикции: экзамен принимал сам Станиславский, которому не понравилось, что молодой человек плохо выговаривает букву «р».

В 1912 году состоялся кинодебют Вертинского в фильме сына Льва Николаевича Толстого Ильи Толстого по рассказу отца «Чем люди живы?». В фильме Вертинскому досталась роль Ангела, который падал «с небес» в снег. Позже Вертинский снялся в нескольких немых фильмах студии Ханжонкова во второстепенных ролях. В основу сценария одной из картин легла история, рассказанная Вертинским в стихотворении «Бал Господень». В 1915 году в фильме «Король без венца» Вертинский сыграл бродягу, а в 1916 году в фильме «От рабства к воле» ему предложили роль антиквара. На съемочной площадке Вертинский подружился со звёздами русского кино начала XX века Иваном Мозжухиным и Верой Холодной. Именно Вертинскому Вера Холодная была обязана своим стремительным взлётом. Он первым разглядел «демоническую красоту и талант актрисы в скромной, никому не известной жене прапорщика Холодного» и привел ее на кинофабрику Ханжонкова. Александр Вертинский был тайно влюблен в Холодную и посвятил ей свои песни «Маленький креольчик», «За кулисами» и «Ваши пальцы пахнут ладаном».

В 1913 году Вертинский сблизился с футуристами и познакомился с Маяковским. При этом философия футуристов не была близка Вертинскому. Гораздо большее впечатление на него производили «поэзоконцерты» Игоря Северянина. Впрочем, о поэзии Северянина Вертинский писал, что «в его стихах было подлинное чувство, талант и искренность, но не хватало вкуса, чувства меры и неподдельности чувств». Что же касается футуристов, то за исключением Маяковского, талантом которого Вертинский искренне восхищался, они, по мнению артиста, просто «эпатировали буржуа, писали заумные стихи, выставляли на выставках явно издевательские полотна и притворялись гениями».

Дебют Александра Вертинского на эстраде состоялся в 1915 году, в Арцыбушевском театре миниатюр, которому он предложил свою программу под названием «Песенки Пьеро». Арцыбушева одобрила идею, и для выступления артиста была изготовлена экзотическая декорация, подобрано специальное «лунное» освещение. Загримированный Вертинский выходил на сцену в специально сшитом костюме Пьеро под мертвенным, лимонно-лиловым светом рампы. Исполняя песни как на собственные стихи, так и на стихи поэтов Серебряного века Марины Цветаевой, Игоря Северянина и Александра Блока, Вертинский выработал собственный стиль выступления, важным элементом которого стал певучий речитатив с характерным грассированием. Стиль этот позволял стихам «оставаться именно стихами на оттеняющем фоне мелодии». Вертинский и его искусство «представляли феномен почти гипнотического воздействия не только на обывательскую, но и на взыскательную элитарную аудиторию».

Основу репертуара Вертинского того периода составил оригинальный материал: «Маленький креольчик», «Ваши пальцы пахнут ладаном», «Лиловый негр» (три песни, посвящённые Вере Холодной); «Сероглазочка», «Минуточка», «Я сегодня смеюсь над собой», «За кулисами», «Панихида хрустальная», «Дым без огня», «Безноженка», «Бал Господень», «Пес Дуглас», «О шести зеркалах», «Jamais», «Я маленькая балерина» (в соавторстве с Н.Грушко), «Кокаинетка» (текст В.Агатова).

Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.

И когда Весенней Вестницей
Вы пойдете в синий край,
Сам Господь по белой лестнице
Поведет Вас в светлый рай.

Тихо шепчет дьякон седенький,
За поклоном бьет поклон
И метет бородкой реденькой
Вековую пыль с икон.

Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.

Использование «маски» в качестве сценического образа было характерно для того времени. На выбор Вертинского оказала влияние поэзия Блока, в частности пьеса «Балаганчик» и цикл «Маски». Сам артист утверждал, что этот грим появился спонтанно, когда он и другие молодые санитары давали небольшие «домашние» концерты для раненых, и «был необходим на сцене исключительно из-за сильного чувства неуверенности и растерянности перед переполненным залом». Эта маска помогала артисту входить в образ. Его Пьеро был «комичный страдалец, наивный и восторженный, вечно грезящий о чем-то, печальный шут, в котором сквозь комичную манеру видны истинное страдание и истинное благородство».

Что Вы плачете здесь, одинокая глупая деточка
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?
Вашу тонкую шейку едва прикрывает горжеточка.
Облысевшая, мокрая вся и смешная, как Вы...

Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная
И я знаю, что крикнув, Вы можете спрыгнуть с ума.
И когда Вы умрете на этой скамейке, кошмарная
Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма...

Так не плачьте ж, не стоит, моя одинокая деточка.
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы.
Лучше шейку свою затяните потуже горжеточкой
И ступайте туда, где никто Вас не спросит, кто Вы.

В 1916 году Вертинский пользовался всероссийской популярностью, а к 1917 году артист объехал почти все крупные города Российской империи, где выступал с неизменным успехом. Он отказался от маски Пьеро и начал выступать в концертном фраке, никогда не отступая от этого сценического костюма, ставшего своеобразным символом.

В день начала Октябрьской революции 25 октября 1917 года в Москве проходил бенефис Вертинского. Его отношение к происходящим революционным событиям, выразилось в романсе «То, что я должен сказать», написанного под впечатлением гибели трехсот московских юнкеров. Романс возбудил интерес Чрезвычайной комиссии, куда автора вызвали для объяснений. Согласно легенде, когда Вертинский заметил представителям ЧК: «Это же просто песня, и потом, вы же не можете запретить мне их жалеть!», он получил ответ: «Надо будет, и дышать запретим!».

Константин Паустовский в книге «Начало неведомого века» в «Повести о жизни» рассказывал другую версию происхождения этого романса. Согласно словам Паустовского, исполнение романса состоялось в Киеве во время боёв с петлюровцами. Вертинский сцепил тонкие пальцы, страдальчески вытянул их вниз перед собой и запел. Он пел о юнкерах, убитых незадолго до этого под Киевом в селе Борщаговке, о юношах, посланных на верную смерть против опасной банды. Но достоверно известно, что в конце 1917 года Вертинский выехал на гастроли по южным городам России, вслед за отступающей Белой армией. Почти два года он провёл на юге, выступая в Одессе, Ростове, Екатеринославе, на Кавказе и в Крыму. В 1919 году Вертинский уехал в Киев, оттуда перебрался в Харьков, где дал множество концертов и познакомился с актрисой Валентиной Саниной, затем оказался в Одессе и, наконец, в Севастополе. В ноябре 1920 года на пароходе «Великий князь Александр Михайлович», вместе с белыми офицерами, Александр Вертинский переправился в Константинополь, где начал снова давать концерты в клубах «Стелла» и «Чёрная роза». О причинах, предопределивших эмиграцию, Александр Николаевич написал в своей книге: «Что толкнуло меня на это? Я ненавидел Советскую власть? О нет! Советская власть мне ничего дурного не сделала. Я был приверженцем какого-либо другого строя? Тоже нет: Очевидно, это была страсть к приключениям, путешествиям. Юношеская беспечность».

Некоторое время спустя, купив греческий паспорт на имя Александра Вертидиса, который обеспечил ему свободу передвижения, Вертинский уехал в Румынию, где выступал в ночных клубах и много гастролировал по Бессарабии перед русскоязычным населением. Позже певец говорил, что именно эмиграция превратила его из капризного артиста в трудягу, который зарабатывал на кусок хлеба и кров. Несмотря на то, что в Румынии Вертинский был принят очень тепло и мог петь свои песни, выступая перед русскими зрителемя, Вертинский был выслан из страны как неблагонадежный элемент, разжигающий антирумынские настроения среди русского населения присоединенной Бессарабии. Причиной подобного обвинения послужил ошеломляющий успех у русских песни «В степи молдаванской».

В 1923 году с импресарио Кирьяковым Вертинский переехал в Польшу, где ему был оказан прекрасный приём, за которым последовали многочисленные гастроли. В Польше его песни и романсы уже знали по публикациям нотных издательств, были сделаны их переводы на польский язык и они исполнялись на сцене польскими певцами. Здесь Александр Вертинский нашёл новую родину. Поляки приняли его, как своего. Есть интересное высказывание о Польше из автобиографической книги Вертинского «Путешествия с песней» («Podróże z piosenką», русское название «25 лет без Родины»): «К этой стране я всегда чувствовал симпатию. Быть может потому, что в моих жилах без сомнения течёт капля польской крови. В России я не встретил людей, носящих мою фамилию, зато в Польше я встречал их довольно часто (Вертинский, Верцинский) Какой-то мой прадед наверняка был поляком. Мы, русские, вообще, любим поляков».

С 1923 года начались выступления Вертинского в Варшаве и по всей стране - в Лодзи, Кракове, Познани и Белостоке. Восточный провинциальный Белосток Александр Николаевич особенно любил, куполами православных церквей город напоминал ему русские города. Вертинский останавливался в самой лучшей из гостиниц города - отеле «Ritz», находившемся на одной из центральных улиц. В апреле 1924 года и в ноябре 1925 года Вертинский выступал в белостоцком театре «Palace», где ему аккомпанировал польский пианист Игнацы Стерлинг. Его выступления и здесь имели почти гипнотическое воздействие на публику, особенно на её женскую часть. Популярность его баллад и романсов росла со дня на день. В Варшаве Вертинский выступал в театре на улице Каровой (в переводе – «Бубновой»), на концерты Вертинского у касс театра с утра выстраивались очереди. Вместе с растущей известностью к Вертинскому пришло материальное благополучие, он жил в роскошных апартаментах самого дорогого в Варшаве отеля «Бристоль», расположенного рядом с президентским дворцом на улице Краковское Предместье, одевался у лучших портных и вращался в элитарных кругах общества. Его приглашал в свою резиденцию в Сулеювке маршал Юзеф Пилсудский, очень любивший слушать романсы в исполнении Вертинского. В личной фонотеке маршалa были собраны все изданные в Польше пластинки его с песнями. В зените своей славы Вертинский начал записывать песни на пластинки. В 1931-32 годах немецкими фирмами «Parlophon» и «Odeon» было записано 48 его песен, а английской фирмой «Columbia» - 22 песни.

В декабре 1932 года польская фирма «Syrena Electro» выпустила на музыкальный рынок 15 пластинок с лучшими песнями и романсами артиста. В студии во время записи Вертинскому аккомпанировал автор песен «Утомлённое солнце» и «Синий платочек» известный композитор и пианист-виртуоз Eжи Петербургский. Шесть песен были записаны Вертинским с аккомпанементом оркестра «Сирена Рекорд». В каталожном издании фирмы появилась следующая информация: «Русская песня и музыка всегда находили в Польше массу ценящей этот вид искусства публики. Но до настоящего времени, однако, мы не имели случая представить на наших пластинках так исключительного артиста, каким, без сомнения, является Господин Александр Вертинский. Оказал он честь нашей студии своим посещением и записал почти весь свой песенный репертуар, что является необычайным событием и редко применяется на практике. Слава Господина Вертинского, которая простирается от Москвы до Парижа, проникла также в Варшаву, благодаря чему мы могли выпустить упомянутые пластинки. Художественный класс и личность исполнителя найдут в них полное отражение. Мы уверены, что пластинки этого певца явятся гвоздём текущего сезона». Можно отметить, что все польские пластинки Вертинского были выпущены фирмой «Syrena Electro» с уникальными этикетками бордового цвета, на других пластинках этот цвет никогда не применялся.

В 1925 году Вертинский переехал во Францию, где продолжил активную концертную деятельность и создал, возможно, лучшие свои песенные произведения: «Пани Ирена», «Венок», «Баллада о седой госпоже», «В синем и далёком океане», «Концерт Сарасате», «Испано-Сюиза», «Сумасшедший шарманщик», «Мадам, уже падают листья», «Танго „Магнолия“», «Дни бегут», «Piccolo Bambino», «Femme raffinee», «Джимми», «Рождество», «Палестинское танго», «Оловянное сердце», «Марлен», «Жёлтый ангел» и «Ирине Строцци». О своей «второй родине» Вертинский писал: «Моя Франция — это один Париж, зато один Париж — это вся Франция! Я любил Францию искренне, как всякий, кто долго жил в ней. Париж нельзя было не любить, как нельзя было его забыть или предпочесть ему другой город. Нигде за границей русские не чувствовали себя так легко и свободно. Это был город, где свобода человеческой личности уважается… Да, Париж… это родина моего духа!». Годы, проведённые в Париже были расцветом творческой жизни Вертинского. В Париже, выступая в ресторане «Казбек» на Монмартре, «Большом Московском Эрмитаже», «Казанове», «Шахерезаде», он познакомился с представителями Романовых, великими князьями Дмитрием Павловичем и Борисом Владимировичем, европейскими монархами (Густав, король Швеции, принц Уэльский), знаменитостями сцены и экрана Чарли Чаплином, Марлен Дитрих и Гретой Гарбо. В эти годы Вертинский сдружился с Анной Павловой, Тамарой Карсавиной и особенно Иваном Мозжухиным, с которым он сформировал своего рода тандем, снимаясь в кино в свободное от работы на эстраде время. Близкая дружба связала Вертинского на долгие годы и с Фёдором Шаляпиным.

26 мая 1942 года Александр Вертинский вступил во второй брак с двадцатилетней дочерью служащего КВЖД Лидией Циргвава, разница в возрасте с которой у него составляла 34 года. Судьба этой женщины была полна невзгод и лишений, но жизнь подарила ей любовь, какая редко встречается. Александр Вертинский не уставал признаваться жене в пылких чувствах, посвящал ей песни. «Это было в Шанхае в 1940-м. – вспоминала Лидия Николаевна. - Я работала в солидной пароходной конторе. Мне было 17 лет. Вертинский уже был очень знаменит. Но из-за разницы в возрасте моя мама была против наших встреч. Она предвидела многое, в том числе и мое вдовство. Но любовь была сильнее всего».
Александр Николаевич писал своей супруге удивительные трогательные письма, полные любви и нежности: «Пятница, 17 мая 1940 года. Наконец утром мне подали Ваше письмо, и все мои ночные страхи развеялись, как дым... Да, совершенно ясно, что мое настроение находится в концах Ваших тонких пальцев... Помните, что сказал мне на грузинском балу один человек? «Вертинский, вы - Кавказский пленник!» А с пленниками надо хорошо обращаться! Все эти дни я нервничал из-за Вашего молчания и плохо себя вел. Пил много. Теперь я успокоился... Я Вас обожаю, моя маленькая грузинка!

Суббота, ночью. Любимая моя! Я думал о том, что если бы Вас не было, то не стоило бы мне жить на свете!

19-е, ночью, дома. ...Не пугайте меня «загадочностью» Вашей натуры. Замками и старой мебелью... Где я Вам ее достану? Напрокат не дают. А купить не на что. Мы с вами устроим счастье и без этого, с завтрашнего дня начинаю откладывать деньги на замок и мебель. Интересно, почем теперь замки? Маленькая, любименькая, тоненькая, зелененькая, холодненькая. Я Вас ОБОЖАЮ! Несмотря на протест Грузинского Общества и ближайших родственников. Ваш несчастный Сандро.
...Я вчера рассмотрел немного Ваше лицо. Оно, конечно, красивое, но самое главное, что эта красота духовная. Точно оно освещено изнутри каким-то мягким светом. Вы еще чем-то будете потому, что у Вас лицо артиста... Я бесконечно рад тому, что у Вас такое лицо, а не «бьюти-парлер». Вы похожи на маленького непокорного ангеленка, которого обидели и который никогда этого не простит.... И какое ужасное горе постигнет меня, если Вас у меня отнимут.

Р.S. Поклянитесь мне, что Вы меня никогда не променяете ни на кого, и что будете ждать меня до конца!

...Все это слишком чудесно, чтобы быть правдой. ...Куда девать эту большую радость, это непостижимое и единственное счастье? Верить ли мне в него? Вы еще так молоды. Быть может, через неделю Вы забудете обо мне? И легким шагом, как сон, как мечта, в мою жизнь, спокойно и уверенно (тогда, в баре Ренессанса) вошла длинноногая, зеленоглазая девочка, и взяли меня за руку, и сказали: Вы мой! Я испугался, но поверил. И сразу все остальное стало ненужным и неинтересным. Правда ли это? Может быть, я проснусь, и все это окажется сном? Подумайте об этом еще раз! Одно я знаю наверное - если бы когда-нибудь Вы стали моей женой - это было бы таким огромным счастьем, которого, вероятно, не выдержало бы мое усталое сердце...».

23 июля 1943 у Вертинских родилась дочь Марианна. Это имя ей дала мать после просмотра голливудского фильма о Робин Гуде, где это имя носила возлюбленная Робин Гуда. Чтобы прокормить семью, Вертинскому приходилось давать по два концерта в день, но после вторжения в Китай японских войск материальное положение семьи резко ухудшилось. Лидия Владимировна Вертинская рассказывала, что во время оккупации Шанхая не было притока иностранных товаров, японцы не снабжали эмигрантов медикаментами, и даже таблетку аспирина достать было целой проблемой. Чтобы прокормиться, Александру Николаевичу пришлось сдать в ломбард свой концертный фрак, и перед каждым своим выступлением Вертинский выкупал фрак из ломбарда, а после выступлений сдавал его снова, до следующего раза. Во второй половине 1930-х годов Вертинский неоднократно обращался в советские представительства с просьбой разрешить ему вернуться на родину, и в 1937 году Вертинского пригласили в советское посольство в Китае, предъявив «официальное приглашение ВЦИКа, вдохновлённое инициативой комсомола». Чтобы расплатиться с долгами, артист стал совладельцем кабаре «Гардения», в надежде продемонстрировать лояльность советской власти — печататься в шанхайской советской газете «Новая жизнь», готовить воспоминания о своей жизни за рубежом. Но документы на въезд в СССР так и не были оформлены из-за начавшейся в 1939 году Второй мировой войны. В 1943 году Вертинский предпринял еще одну попытку вернуться в СССР и написал письмо на имя Молотова. Разрешение было получено, и в ноябре 1943 года Александр Николаевич приехал в Москву с женой и трёхмесячной дочерью Марианной. Они поселились в гостинице «Метрополь», и Вертинский начал гастролировать по стране, давая по несколько концертов в день.

Год спустя 19 декабря 1944 года у супругов родилась вторая дочь, которую они назвали Анастасия. Вертинский написал своей супруге письмо в роддом: «Москва, 20 декабря 1944 года. Дорогая Пекочка! Как ты себя чувствуешь? Как выглядит доченька? Как молоко? Сегодня звонил Тамаре начет кроватки для Настеньки. Она обещает устроить. Вчера пел концерт с огромным успехом. Это для раненых актеров ВГКО. Они были так благодарны мне за это и поднесли корзину чудных фруктов с бутылкой шампанского от Елисеева. Часть этих фруктов я через маму посылаю тебе. Карамель тоже от меня. Бибинька вчера вечером звала все время маму. Она хорошо себя ведет и гуляла вчера два часа и сегодня няня ее повезла на улицу. Мы все уже по тебе скучаем. Меня весь город поздравляет, целые дни звонки. Напиши, если что-нибудь захочешь. Завтра приеду к тебе. Биби тебя целует. Твой любящий муж, Бибин и Настенькин папа САШЕНЬКА»

Имя второй дочери тоже придумала Лидия Владимировна. Она рассказывала: «Однажды, вспоминая свои детские годы, Александр Николаевич рассказал мне, что, будучи мальчиком, был влюблен в девочку, дочь станционного смотрителя, которую звали Настенькой, и о том, какая прелестная она была. Вот я и решила доставить моему мужу полную радость и назвать нашу вторую дочь Анастасией, Настенькой…». Обеим девочкам Вертинский посвятил одну из самых своих известных песен того периода: «Доченьки».

У меня завелись ангелята,
Завелись среди белого дня!
Все, над чем я смеялся когда-то,
Все теперь восхищает меня!
Жил я шумно и весело — каюсь,
Но жена все к рукам прибрала.
Совершенно со мной не считаясь,
Мне двух дочек она родила.

Я был против. Начнутся пеленки...
Для чего свою жизнь осложнять?
Но залезли мне в сердце девчонки,
Как котята в чужую кровать!
И теперь, с новым смыслом и целью
Я, как птица, гнездо свое вью
И порою над их колыбелью
Сам себе удивленно пою:

«Доченьки, доченьки, доченьки мои!
Где ж вы, мои ноченьки, где вы, соловьи?»
Вырастут доченьки, доченьки мои...
Будут у них ноченьки, будут соловьи!

Много русского солнца и света
Будет в жизни дочурок моих.
И, что самое главное, это
То, что Родина будет у них!
Будет дом. Будет много игрушек,
Мы на елку повесим звезду...
Я каких-нибудь добрых старушек
Специально для них заведу!

Чтобы песни им русские пели,
Чтобы сказки ночами плели,
Чтобы тихо года шелестели,
Чтобы детства забыть не могли!
Правда, я постарею немного,
Но душой буду юн как они!
И просить буду доброго Бога,
Чтоб продлил мои грешные дни!

Вырастут доченьки, доченьки мои...
Будут у них ноченьки, будут соловьи!
А закроют доченьки оченьки мои —
Мне споют на кладбище те же соловьи.

[

За год до смерти Вертинский писал заместителю министра культуры: «Где-то там: наверху всё ещё делают вид, что я не вернулся, что меня нет в стране. Обо мне не пишут и не говорят ни слова. Газетчики и журналисты говорят: «Нет сигнала». Вероятно, его и не будет. А между тем я есть! Меня любит народ (Простите мне эту смелость). Я уже по 4-му и 5-му разу объехал нашу страну, я заканчиваю третью тысячу концертов!..»

После войны Вертинский продолжил сниматься в кино. Режиссёры в основном эксплуатировали его характерную внешность и манеры: и то и другое он продемонстрировал в роли князя в фильме 1954 года «Анна на шее». За роль кардинала Бирнча в фильме «Заговор обречённых» он получил свою единственную государственную награду: Сталинскую премию. Была отмечена также его работа в фильме «Великий воин Албании Скандербег», где он сыграл роль дожа Венеции. Несмотря на это, артист в последние годы жизни пребывал в глубоком духовном кризисе. В 1956 году он писал жене: «Я перебрал сегодня в уме всех своих знакомых и «друзей» и понял, что никаких друзей у меня здесь нет! Каждый ходит со своей авоськой и хватает в неё всё, что ему нужно, плюя на остальных. И вся психология у него «авосечная», а ты — хоть сдохни — ему наплевать!... Ты посмотри эту историю со Сталиным. Всё фальшиво, подло, неверно… На съезде Хрущев сказал: «Почтим вставанием память 17 миллионов человек, замученных в лагерях». Ничего себе?! Кто, когда и чем заплатит за «ошибки» всей этой сволочи?! И доколе будут измываться над нашей Родиной? Доколе?...»

Непрерывный гастрольный график, постоянная необходимость выживать, молчаливое неприятие властей способствовали ухудшению здоровья артиста. «Когда-нибудь я напишу книгу «Мой путь к инфаркту», — с горькой иронией признавался в те годы Вертинский, и писал письма жене из «гастрольных ссылок»: «Лиличка дорогая! …Нет слов, чтобы описать тебе весь ужас этой поездки! Мороз 57 градусов! Публика сидит в тулупах и валенках, а я во фраке. А самое ужасное — это «У на У» (уборная на улице)... Трудно выколачивать эту сумму денег, которую я себе наметил для нашей дачи, где мои дорогие обожаемые девочки будут жить, загорать и расти...» (Чарджоу, Чита). «…Все думал о доме, о тебе и детях — и о том, что никакой жизни у меня нет. Все праздники я где-то сижу в дырах... Как разворачиваются архитектурно-строительные планы на ст. Отдых? Как твои дела на даче? Что слышно с кирпичом?.. Очень тяжело жить в нашей стране. И если бы меня не держала мысль о тебе и детях, я давно бы уже или отравился, или застрелился... Я называю эти концерты «самосожжением». Мне кажется, что я пою на эшафоте...» (Баку, Кисловодск, Ленинград, Иркутск, Таганрог).

Вертинский всегда испытывал беспокойство и тревогу за своих любимых дочерей. Лидия Владимировна вспоминала: «Как-то раз, сидя в саду на скамейке, Александр Николаевич сказал: «Никто не знает, что для меня значит этот лоскутик земли с собственной дачей на родине после двадцати с лишним лет эмиграции!» Искали мы дачу долго и во многих местах. Однажды жена композитора Марка Фрадкина сказала нам о даче на станции Отдых, и весной 1955 года мы поехали ее смотреть. Дом был в жутком состоянии: с потолка свисали черные лохмотья фанеры, оба крыльца прогнили, было плохо с водой. Но Вертинскому очень понравилось место — сосны, березы. И он сразу согласился дачу купить, даже за баснословную по тем временам сумму, которая в несколько раз превышала истинную цену. Он считал это издержкой своей громкой фамилии. Ставка Вертинского тогда была 270 рублей, а работал он на три ставки: пел 24 концерта в месяц. Дачу мы постепенно обустраивали. Застеклили веранду, в Малаховке, по случаю, достали дубовые брусья от бракованных бочек, из них столяр сделал рамы и двери. Не так давно вдова актера Олега Борисова из Ильинки предложила нам рабочих для постройки парадного крыльца. Александр Николаевич вспоминал украинские хутора своих теток, сестер Сколацких, и хотел сделать все как у них. Сначала устроить погреб с полками (это так и не сделалось) — хотел осенью засаливать овощи, чтобы зимой из Москвы ездить на дачу за соленьями. Но не учитывал того, что каждый раз придется чистить снег от калитки до дома. Хотел завести кур и гусей, еще кабанчика, чтобы заколоть его к Рождеству. Он был в хозяйственном отношении наивным и непрактичным, думал, что летняя дача, как хутор, может обеспечить семью всем необходимым. Мечтал купить корову — я предлагала козу. Мы долго торговались, наконец, он сказал: «Чег`т с вами! Не хотите ког`ову — купим козу!».

Последний концерт Вертинского состоялся 21 мая 1957 года в Доме ветеранов сцены имени Савиной. Лидия Вертинская вспоминала: «Мы созвонились с Никулиными и пошли ужинать в ВТО. Играл оркестр, и мой муж пригласил меня танцевать. На следующий день он уехал в Ленинград. Это был последний наш танец и последний вечер, когда я видела Вертинского живым... Где-то после десятой или двенадцатой песни кто-то робко попросил: «Прощальный ужин»! Вертинский сделал вид, что не расслышал, и стал петь что-то другое. Просьба повторилась. Наконец... к Вертинскому с места обратился Царев и поставленным голосом сказал: «Прощальный ужин!» Лукаво взглянув на часы, Вертинский... серьезно ответил: «Есть на ночь вредно». Грянул хохот. Но догадливый Брохес - партнер Вертинского - уже взял первые аккорды. Так в последний раз был исполнен один из самых знаменитых романсов Вертинского...»

Сегодня томная луна,
Как пленная царевна,
Грустна, задумчива, бледна
И безнадежно влюблена.

Сегодня музыка больна,
Едва звучит напевно.
Она капризна и нежна,
И холодна, и гневна.

Сегодня наш последний день
В приморском ресторане,
Упала на террасу тень,
Зажглись огни в тумане...

Отлив лениво ткет по дну
Узоры пенных кружев.
Мы пригласили тишину
На наш прощальный ужин.

Благодарю Вас, милый друг,
За тайные свиданья,
За незабвенные слова
И пылкие признанья.

Они, как яркие огни,
Горят в моем ненастье.
За эти золотые дни
Украденного счастья.

Благодарю Вас за любовь,
Похожую на муки,
За то, что Вы мне дали вновь
Изведать боль разлуки.

За упоительную власть
Пленительного тела,
За ту божественную страсть,
Что в нас обоих пела.

Я подымаю свой бокал
За неизбежность смены,
За Ваши новые пути
И новые измены.

Я не завидую тому,
Кто Вас там ждет, тоскуя...
За возвращение к нему
Бокал свой молча пью я!

Я знаю. Я совсем не тот,
Кто Вам для счастья нужен.
А он — иной... Но пусть он ждет,
Пока мы кончим ужин!

Я знаю, даже кораблям
Необходима пристань.
Но не таким, как я! Не нам,
Бродягам и артистам!

Александр Вертинский. ДОЧЕНЬКИ МОИ.