Сбор урожая капусты у Исаакиевского собора. 1942 г.
«Исаакиевский собор в годы войны»
Блокада – особая страница истории нашего города. И особая страница истории Исаакиевского собора. Ни один из величайших музеев мира не пережил того, что пережили тогда музеи Ленинграда и его пригородов. В то время не было мирных профессий. Люди, оберегавшие сокровища музейных фондов, тоже были бойцами. Их мужество, их вера в победу помогли городу выжить и возродиться.
Объединённое хозяйство музеев
Линия фронта приближалась к городу. Часть раритетов из пригородных дворцов-музеев успели вывезти в тыл, часть – замуровать в дворцовых подвалах или закопать в парках. Музейные ценности, которые не удалось эвакуировать, отправили в Ленинград. Их хранилищем стал Исаакиевский собор.
Уже в первые дни войны научными сотрудниками Антирелигиозного музея (так тогда назывался Исаакиевский собор) были отобраны музейные экспонаты и материалы из фондов, которым предстояло отправиться в эвакуацию. Здесь были иконы из дерева и перламутра, мелкие предметы культа, деревянная скульптура, проектные чертежи храма, две деревянные модели собора, выполненные Максимом Салиным, бюст Огюста Монферрана из различных пород камня, предметы из спецкладовой и многое другое. Всё это уложили в ящики, опечатали пломбами и в два этапа эвакуировали за Урал.
Музейные экспонаты со стендов были сняты и сложены в шкафы. Библиотека научного отдела расположилась в одном из подвальных помещений. Церковные облачения поместили в ящики и законсервировали, часть развесили в ризнице. В соборе остались лишь настенная живопись, бронзовая скульптура и мозаика на станках. В июле 1941 года Исаакиевский собор был закрыт.
По распоряжению Ленгорсовета от 15 июля 1941 года в нём было создано Объединённое хозяйство музеев (ОХМ). Под надёжными сводами укрылись сотни ящиков уникальных предметов из фондов пригородных дворцов-музеев Пушкина, Павловска, Петергофа, Гатчины и Ораниенбаума, многие вещи из Музея истории Ленинграда и Летнего дворца Петра I – ценности, которые не смогли отправить в тыл.
Сберечь всё это было поручено группе музейных работников. Как все ленинградцы, они голодали и мёрзли, но выполняли свой долг по сохранению музейных фондов.
Теперь, когда тысячи туристов осматривают Исаакиевский собор и любуются ожившими после реставрации росписями и мозаикой, трудно представить себе, каким он был мрачным, сырым и холодным в блокадные годы.
Следы войны
Исаакиевский собор – один из ценнейших городских памятников, его сохранение в годы войны являлось государственной задачей. Между тем золочёный купол Исаакия был слишком хорошим ориентиром для фашистской артиллерии и авиации. Именно поэтому он первым из всех ленинградских доминант, уже к 9 июля 1941 года, был покрыт защитной серой масляной краской. Окна собора заложили щитами и мешками с песком.
Несмотря на маскировку и на то, что неподалёку, у Адмиралтейства, находилась зенитная батарея, которая отражала воздушные атаки немецкой авиации, Исаакиевский собор в годы войны получил значительные повреждения от бомбардировок и артобстрелов. Осколки бомб и снарядов оставили выбоины на наружной мраморной облицовке стен, в некоторых местах пробили кровлю. Пострадали 10 из 16 колонн северного портика, был повреждён парапет юго-западного угла здания. В январе 1943 года при разрыве бомбы вблизи собора взрывной волной была выбита часть стёкол уникального витража.
Ещё одно сильное «ранение» шальным, случайным снарядом Исаакиевский собор получил в декабре 1943 года, когда обстрелы уже утратили свою силу и длительность. Это случилось днём, когда сотрудники находились внутри здания. Снаряд покалечил одну из колонн западного портика, отбив от неё порядочный кусок гранита. Удар был так силён, что около этого портика разошлись и вздыбились плиты тротуара. Но в подвале он не отозвался ни звуком, ни сотрясением. И в этом случае нельзя было не оценить титаническую прочность Исаакия – «блокадного дома».
В память о Великой Отечественной войне на стилобате западного портика Исаакиевского собора установлена бронзовая доска с текстом: «Это следы одного из 148 478 снарядов, выпущенныхфашистами по Ленинграду в 1941–1944 гг.».
«Блокадный дом»
Вряд ли сегодня кому-либо при взгляде на торжественное здание Исаакиевского собора придёт в голову назвать его уютным домом. А в военные годы, с тёмным от защитной окраски куполом, храм выглядел особенно мрачно и безжизненно. Но именно тогда, впервые в своей истории, он стал не только надёжным убежищем, но и домом, в котором жили, работали, принимали гостей.
О том, что скрывал в себе Исаакий военных лет, знали очень немногие. Из пригородных дворцов сюда привезли скульптуру, мебель, фарфор, архивы, научную документацию. Здесь всю войну хранились картины и бронза, фарфор и стекло, ткани и вышивки, медали и монеты, чертежи, акварели, гравюры, фотографии, книги и журналы. Стараниями немногих хранителей, работавших в соборе в годы блокады, были спасены бесценные музейные фонды.
С 25 августа 1941 года исполнение обязанностей директора Государственного Антирелигиозного музея, а затем и Объединённого хозяйства музеев было возложено на старшего научного сотрудника Антирелигиозного музея Евдокию Игнатьевну Лединкину. Главным хранителем стала Серафима Николаевна Балаева – сотрудник Гатчинского дворца. Кроме них, в соборе всю войну трудились хранители Ирина Константиновна Янченко из Гатчины, Анна Ивановна Зеленова и Бронислава Самойловна Волкинд из Павловска, Евгения Леонидовна Турова из Пушкина, Елена Николаевна Элькин, Анна Константиновна Сементовская и Алексей Алексеевич Черновский из Музея истории города, Марина Александровна Тихомирова из Петергофа. Главным архитектором Исаакиевского собора остался Николай Устинович Малеин, а группу пожарной охраны возглавил Николай Фёдорович Мордыко.
Все сотрудники были переведены на казарменный режим. «Население» собора в основном состояло из работников пригородных дворцов-музеев, вывозивших последние партии экспонатов и не имевших своих квартир в Ленинграде. Храм, укрывший спасённые ими музейные ценности, стал убежищем и для них. Жили здесь и работники ленинградских музеев, редко уходившие домой. Все они ютились в подвалах, ставших жилыми в ту страшную первую блокадную зиму.
Хотелось бы всех поимённо назвать…
С марта 1942 года жить в соборе стало невозможно. Мороз на улицах города переносился легче, чем холод Исаакия, и сотрудники получили квартиры в Ленинграде. Некоторым из них жизнь была спасена благодаря стационару, организованному в здании Музея истории Ленинграда. Некоторые были эвакуированы в Сарапул и Новосибирск, где находились тыловые хранилища дворцов-музеев. В Исаакиевском соборе остались немногочисленные хранители и небольшая группа пожарной охраны и подсобных рабочих. Люди, сумевшие сохранить спокойствие и надежду.
Мы знаем и помним их имена.
Большой опыт музейной работы был у Серафимы Николаевны Балаевой. До войны она двадцать лет проработала в своей любимой Гатчине. Энергия, спокойное мужество и преданность своему делу этой уже пожилой и слабой на вид женщины были поистине удивительны. Всегда сдержанная, собранная, аккуратная до педантизма во всём, что касалось дела, она не допускала никаких скидок на тяжёлые блокадные условия. Наоборот, постоянно подчёркивала, что они налагают особые обязательства. Серафима Николаевна была неутомима в борьбе за сохранение музейных экспонатов.
Ирину Константиновну Янченко отличала особая внутренняя сила и глубокая серьёзность. Эти качества накладывали свой отпечаток на всё, что она делала. Ирина Константиновна всегда сохраняла бодрость, собранность и неисчерпаемый запас жизненных сил. Её любили многие, но особенно близка была она с Серафимой Николаевной Балаевой – их связывало своё, гатчинское. К сожалению, Ирине Константиновне не довелось закончить ленинградскую эпопею и вернуться домой. Она погибла 8 августа 1943 года. Этот день, ставший одним из самых страшных за всё время блокады, ленинградцы назвали «кровавым воскресеньем». Невероятно мощный обстрел обрушился на город, снаряды сыпались градом. Один из них убил Ирину Константиновну на углу Невского и Садовой и покалечил её маленького сына.
Легендарный директор Павловского музея-заповедника Анна Ивановна Зеленова и историк Пушкинского ансамбля Евгения Леонидовна Турова – отчаянные музейные патриоты – постоянно спорили о достоинствах «своих» парков и дворцов. Евгения Леонидовна все первые недели войны провела на строительстве оборонительных сооружений, оставив в соборе своего пятилетнего сына Алёшу.
Марина Александровна Тихомирова, хранитель из Петродворца, всегда покоряла грациозной женственностью и талантом убеждать. Много раз приходили персональные заявки с кораблей Балтфлота на её лекции.
Николай Викторович Вейс, сотрудник Павловского дворца, оставался на хранительской работе в соборе до эвакуации в августе 1942 года. Здесь же работала его жена Зоя Андреевна, бывшая до войны экскурсоводом. Вместе с родителями все тяготы блокадного времени разделяли маленькие Герик и Рита Вейс.
Пушкинские хранители Тамара Федосьевна Попова, практичность которой позволяла ей даже в самые голодные дни поддерживать коллег, и Вера Владимировна Лемус, чей юмор скрашивал подвальные вечера, эвакуировались в 1942 году в Сарапул.
Немало сделали для Объединённого хозяйства музеев сотрудники ленинградского Музея истории и развития города – всегда весёлая и жизнерадостная Анна Константиновна Сементовская и Елена Николаевна Элькин, человек энциклопедических знаний, глубоко знавший историю города.
Их коллега, уже пожилой человек, Алексей Алексеевич Черновский тоже ежедневно приходил на работу в собор. Будучи историком города, с первых дней войны и до последних дней своей жизни он вёл дневниковые записи, повествующие обо всех тяжестях блокадного времени и ставшие теперь для нас бесценным документом. Ему не удалось дожить до победы, он умер от голода в апреле 1942 года.
Блокадные будни
В начале 1942 года в Объединённом хозяйстве музеев числилось 12 сотрудников, выполнявших хранительскую и научно-исследовательскую работу. Перед ними стояли две главные задачи – учёт и хранение.
Странно тогда выглядел Исаакиевский собор, ставший складом самых разнообразных вещей.В полумраке длинными рядами расположились сотни ящиков с надписями «Пушкин», «Павловск», «Гатчина». Кое-где группировалась уже распакованная золочёная мебель – уникальные ценности, требующие особой заботы.
Зима 1942 года была чрезвычайно тяжёлой. Собор не отапливался и промерзал настолько, что иней выступал на стенах и пилонах внутри здания. Через пробоины внутрь проникала влага. От сырости, отсутствия вентиляции и отопления, перепада температур и промерзания разрушался гипсовый орнамент. Поверхность стен и мозаики покрывалась плесенью, на мраморной облицовке появились трещины и сколы, красочный слой росписей осыпался.
По воспоминаниям Анны Ивановны Зеленовой, громадное здание собора зимой промерзало насквозь, а весной вода каплями выступала на внутренних стенах и колоннах, струйками сбегала вниз, образуя на каменном полу непросыхающие лужи. В этой сырости должны были пережить войну ткани, мебель, ковры, живопись и многие другие предметы, не переносящие влаги. Мощные стены Исаакия, оберегавшие произведения искусства, в то же время несли в себе и угрозу их жизни. С этим обязаны были бороться музейные сотрудники.
Хранители обследовали повреждения собора, полученные им в условиях военного времени, вели подготовку к ремонтным работам. Много сил было потрачено на откачку воды из подвалов после аварий весной и летом 1942 года. Вода заполнила тогда почти все подвальные помещения. Нужно было вытаскивать хранившиеся внизу намокшие ящики с музейными экспонатами и просушивать их. К счастью, почти все вещи остались невредимыми, за исключением ораниенбаумской мебели и библиотечного материала из Музея истории города.
В соборе были введены круглосуточные хранительские дежурства научных сотрудников. В обязанности хранителя входили обходы и сверка наличия музейного груза, контроль сохранности пломб и регистрация в «Книге дежурств» условий хранения (температурных колебаний, влажности, аварийных случаев). Из записей Серафимы Николаевны Балаевой в такой книге мы узнаём, что в декабре 1942 года температура в соборе упала до -20о С, а влажность в марте следующего года составила 89%. Такой режим являлся просто немыслимым для сохранности музейных фондов.
В этих условиях благополучнее всего чувствовали себя мрамор, произведения из камня, стекла и фарфора. Их достаточно было вынуть из быстро сыревшего сена и установить так, чтобы уберечь от ударов и толчков. Труднее было с произведениями из металла и золочёной бронзы – им угрожала коррозия. Приходилось постоянно следить за ними, вскрывая ящики. Ещё хуже обстояло дело с мебелью. Клей размокал, отслаивалась фанеровка, могла пострадать ценная гобеленовая или шёлковая обивка.
Во время блокады обеспечить должные условия и режим хранения в соборе было невозможно. О реставрации и думать не приходилось. Оставалось только следить, чтобы вещи не погибли от сырости, своевременно просушивать и проветривать их, правильно устанавливая очерёдность нуждающихся в этом предметов.
Планы восстановления
Ящики, поставленные в соборе в целях экономии места один на другой, в несколько ярусов, мешали правильной циркуляции воздуха. Это стало угрозой для уникальной соборной живописи.
Пришлось растаскивать ящики и устанавливать их не просто в один или два ряда, а ещё и так, чтобы между ними оставались проходы. Этой работой занимались женщины, истощённые, измученные голодом и холодом. Они разгружали, двигали, таскали. Они надеялись и верили, что хранимая ими красота понадобится в будущем, после войны.
Для проветривания здания настежь отворялись тяжёлые двери. От этого образовывались такие завихрения и сквозняки, что собор становился похож на палубу быстро несущегося корабля.
Сырость и холод Исаакия губили не только бесценные вещи, но и самих музейных сотрудников, которые в конце рабочего дня выходили из собора застывшими, бледными до синевы, с негнущимися, окоченелыми руками и ногами.
Но в этом холодном, внешне безжизненном здании было одно тёплое, уютное местечко: маленькая будочка, бывшая касса музея, находившаяся у одной из мощных колонн южного портика. В крошечном помещении стояли лишь столик и скамья. Но всегда топилась печурка, и на ней постоянно кипел чайник. Зимой эта будочка становилась научным кабинетом, приёмной и залом заседаний одновременно. Здесь отогревались и отдыхали, здесь составляли акты о проверках вещей, писали статьи, обсуждали планы работы.
Уже тогда коллектив научных сотрудников начал собирать материалы, необходимые для восстановления и реставрации законсервированных памятников архитектуры и искусства, разрушенных за время войны пригородных дворцов-музеев и парков. Именно в дни блокады, находясь в Исаакиевском соборе, сотрудники Гатчины, Пушкина и Петергофа разрабатывали подробные планы для будущих монографий об этих пригородах.
В распоряжении хранителей была ещё и комната в подвале собора. Сюда входили через маленькую боковую дверь с того же южного портика. Чтобы попасть в небольшое помещение, оборудованное для работы, нужно было спуститься по скользкой каменной лестнице, пройти по лабиринту тёмных коридоров, по доскам, под которыми хлюпала вода. Здесь стояли шкафы с документацией фондов, большой письменный стол, стулья, печка. Но сотрудники работали в этой комнате редко, поскольку уйти в подвал значило оторваться от внешнего мира, не знать, что происходит вокруг, даже в самой непосредственной близости к собору. Там, снаружи, люди слышали разрывы снарядов и стук метронома (во время воздушной тревоги он стучал не 60 раз в минуту, как обычно,
а в два раза быстрее). Сюда же не долетало ни звука извне. Здесь всегда стояла неправдоподобно глухая тишина. Поэтому музейщики гораздо чаще собирались в будочке на южном портике.
Лечение воздухом
Летом основным местом работы становился южный портик собора. Только там, за высоким забором, можно было просматривать, просушивать и проветривать, то есть «лечить воздухом» музейные вещи. Забор скрывал необычное и яркое зрелище. На верёвках, привязанных к колоннам, сушились яркие полотнища тканей и вышивок. На гранитных плитах портика стояли золочёные кресла и диваны, между колоннами на верёвках развевались на ветру многоцветные ковры, портьеры и гобелены, а у основания колонн размещались картины, вынутые из рам (их сушили, поворачивая обратной стороной холста к солнцу).
В тяжелейшей работе по выносу вещей на портик принимали участие все сотрудники вместе с пожарной охраной. Вещи дышали воздухом до вечера, потом их возвращали обратно в собор.
Когда Исаакий оказывался в районе обстрела, приходилось все эти подчас непосильно тяжёлые для измождённых людей кресла, диваны и ковры затаскивать внутрь. А когда опасность отдалялась, вновь выносить на портик – для «лечения» необходимо было пользоваться каждой минутой. Откуда у хранителей брались силы, сегодня понять трудно.
Расставаясь с Исаакием
Настал январь 1944 года. Работа в соборе продолжалась, но дыхание победы уже веяло над городом. Советские войска перешли в наступление, и каждый день приносил радостные вести.
19 января был освобождён Петергоф, в последующие дни – Пушкин, Павловск и Гатчина. А 27 января гремел над Невой первый салют победы – блокада была снята. Этот день стал великим праздником для Ленинграда. А для хранителей в Исаакии он означал начало новой работы, к которой они готовились все долгие месяцы блокады, – работы по восстановлению музеев.
Расставаясь в конце войны с Исаакием, сотрудники пригородных музеев возвращались в свои дворцы и парки. Балаева – в Гатчину, Турова – в Пушкин, Зеленова – в Павловск, Тихомирова – в Петергоф. Элькин приняла как директор Летний сад и дворец Петра I, туда же ушла работать Сементовская. Но содружество, возникшее под куполом, не распалось. Всех крепко связало пережитое.
Так закончилась блокадная история Исаакия, один раз в течение всей своей долгой жизни послужившего домом и убежищем произведениям искусства и людям.
Ольга Матвеева
