"КИНОДИВА" Кино, сериалы и мультфильмы. Всё обо всём!

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.



Лермонтов Михаил Юрьевич

Сообщений 1 страница 20 из 163

1

http://sa.uploads.ru/t/AuhM8.jpg
Лермонтов.  Автопортрет. 1837

" …Нет, я не Байрон, я другой,

еще неведомый избранник.

Как он, гонимый миром странник,

но только с русскою душой..."

http://sd.uploads.ru/t/Y9Fea.jpg

Лев Толстой: «Если бы этот мальчик остался жить, не нужны были бы ни я, ни Достоевский».
(Лев Николаевич Толстой о Лермонтове. Из письма Афанасию Фету.. 1869 г.)

Михаи́л Ю́рьевич Ле́рмонтов
(3 октября [15 октября] 1814, Москва — 15 июля [27 июля] 1841, Пятигорск) — великий русский поэт, прозаик, драматург, художник. Творчество Лермонтова, в котором сочетаются гражданские, философские и личные мотивы, отвечавшее насущным потребностям духовной жизни русского общества, ознаменовало собой новый расцвет русской литературы. Оно оказало большое влияние на виднейших русских писателей и поэтов XIX и XX веков.

  А.А.Ахматова "Ему было подвластно все"

Это было странное, загадочное существо – царскосельский лейб-гусар, живший на Колпинской улице и ездивший в Петербург верхом, потому что бабушке казалась опасной железная дорога, хотя не казались опасными передовые позиции, где, кстати говоря, поручик Лермонтов был представлен к награде за храбрость. Он не увидел царские парки с их растреллиями, камеронами, лжеготикой, зато заметил, как "сквозь туман кремнистый путь блестит". Он оставил без внимания знаменитые петергофские фонтаны, чтобы, глядя на Маркизову Лужу, задумчиво произнести: "Белеет парус одинокий..."

      Он, может быть, много и недослушал, но твердо запомнил, что "пела русалка над синей рекой, полна непонятной тоской..."

      Он подражал в стихах Пушкину и Байрону и вдруг начал писать нечто такое, где он никому не подражал, зато всем уже целый век хочется подражать ему. Но совершенно очевидно, что это невозможно, ибо он владеет тем, что у актера называют "сотой интонацией". Слово слушается его, как змея заклинателя: от почти площадной эпиграммы до молитвы. Слова, сказанные им о влюбленности, не имеют себе равных ни в какой из поэзий мира.

      Это так неожиданно, так просто и так бездонно:

   Есть речи – значенье
   Темно иль ничтожно,
   Но им без волненья
   Внимать невозможно.

      Если бы он написал только это стихотворение, он был бы уже великим поэтом.
      Я уже не говорю о его прозе. Здесь он обогнал самого себя на сто лет и в каждой вещи разрушает миф о том, что проза – достояние лишь зрелого возраста. И даже то, что принято считать недоступным для больших лириков – театр,– ему было подвластно.
      ...До сих пор не только могила, но и место его гибели полны памяти о нем. Кажется, что над Кавказом витает его дух, перекликаясь с духом другого великого поэта:

   Здесь Пушкина изгнанье началось
   И Лермонтова кончилось изгнанье...
1964

Безумец я! Вы правы, правы!
Смешно бессмертье на земли.
Как смел желать я громкой славы,
Когда вы счастливы в пыли?

Нет, не похож я на поэта!
Я обманулся, вижу сам.
Пускай, как он, я чужд для света,
Но чужд зато и небесам!

Как демон мой, я зла избранник,
Как демон, с гордою душой.
Я меж людьми беспечный странник,
Для мира и небес чужой.

Тогда он казался себе, да и многим, чужим этому миру. Но чем больше проходит времени, тем ближе он к нам, независимо оттого, какое нынче тысячелетье на дворе. Как свет звезды, который доходит через века.

+1

2

Родина
Михаил Лермонтов

Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.

Но я люблю - за что, не знаю сам -
Ее степей холодное молчанье,
Ее лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек ее, подобные морям;
Проселочным путем люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень;
Люблю дымок спаленной жнивы,
В степи ночующий обоз
И на холме средь желтой нивы
Чету белеющих берез.
С отрадой, многим незнакомой,
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно;
И в праздник, вечером росистым,
Смотреть до полночи готов
На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков.

стихотворение "Родина" Лермонтова

В этом стихотворении Лермонтов противопоставляет свой патриотизм патриотизму официальному, казённому. Он заявляет о своей кровной связи с русской, родной ему природой, с русским народом, "горестями и радостями его жизни. Свою любовь к родине Лермонтов называет «странной» потому, что он любит в своей стране народ, природу, но ненавидит «страну господ», самодержавно-крепостническую, официальную Россию. Именно таким был патриотизм Лермонтова и Радищева, Грибоедова и Пушкина, современников поэта — Белинского и Герцена и последующего поколения — революционеров-демократов 60-х годов XIX века Чернышевского и Добролюбова.
В стихотворении Лермонтова «Родина» Добролюбов находил полное выражение такого истинного патриотизма. Он писал:
«Лермонтов... обладал, конечно, громадным талантом и, умевши рано постичь недостатки современного общества, умел понять и то, что спасение от этого ложного пути находится только в народе. Доказательством служит его удивительное стихотворение «Родина», в котором он понимает любовь к отечеству истинно, свято и разумно. Он говорит:
Люблю отчизну я, но странною любовью; Не победит её рассудок мой, Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни тёмной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
Что же любит этот поэт, равнодушный и к воинской славе, и к величавому покою государства, и даже к преданьям тёмной старины, записанным смиренными иноками-летописцами?.. Вот что он любит:
Просёлочным путём люблю скакать в телеге... И т. д.
Полнейшего выражения чистой любви к народу, гуманнейшего взгляда на его жизнь нельзя и требовать от русского поэта».
Высокий патриотизм Лермонтова прекрасно раскрывается в этом небольшом стихотворении, написанном так задушевно.
В реалистической лирике Лермонтов достигает большого художественного мастерства.
Стихотворный язык Лермонтова-реалиста сохраняет присущую его ранним, романтическим стихотворениям выразительность. Лермонтов не отказывается от широкого использования эпитетов, отражающих душевные переживания, от взволнованной речи, насыщенной вопросительными и восклицательными предложениями. Но он меньше применяет метафор, особенно развёрнутых. Его стих становится проще, живее, достигает естественной непринуждённой разговорной речи. У Лермонтова появляются повествовательные стихотворения: «Три пальмы», «Дары Терека», «Спор».
Шире использует Лермонтов ритмические возможности русского стиха. Он начинает чаще применять трёхсложные размеры (дактиль, анапест, амфибрахий, допускает чередование амфибрахия с анапестом). Так, например, в стихотворении «Русалка» (1836):
Русалка плыла по реке голубой, Озаряема полной луной...
первый стих — амфибрахий, второй — анапест. Создаёт Лермонтов и нового типа строфы. В стихотворении «Бородино» он применяет семистрочную строфу с своеобразной рифмовкой (аабвввб).

0

3

https://i.imgur.com/r70LavJm.jpg
Акварель Лермонтова "Парус"

https://tehread.ru/wp-content/uploads/2014/06/razdelitel.jpg


Парус» Михаил Лермонтов

Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..
Играют волны — ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит…
Увы! он счастия не ищет
И не от счастия бежит!
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!

о стихотворении Лермонтова «Парус»

Поэт Михаил Лермонтов несмотря на свой резкий и неуживчивый характер в душе был неисправимым романтиком. Именно поэтому в его творческом наследии достаточно много произведений лирического характера. Одним из них является знаменитое стихотворение «Парус», написанное в 1832 году, когда Лермонтову едва исполнилось 17 лет. Это произведение в полной мере отражает душевные метания юного поэта, который оказался на жизненном перепутье. Весной 1832 году он после словесной перепалки на экзамене по риторике отказался продолжать обучение в Московском университете, оставив мечты стать филологом. Его дальнейшая судьба и карьера оказались под вопросом, и, в конце концов, Лермонтов под давлением бабки поступил в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Перспектива стать военным, с одной стороны, не сильно вдохновляла юного поэта. Но в то же время он мечтал о подвигах, которые выпали на долю его предков, хотя и понимал, что в лучшем случае судьба забросит его на Кавказ, где в то время велись военные действия.
Накануне поступления в юнкерскую школу Лермонтов написал стихотворение «Парус», которое в полной мере отражает его настроения и далеко не самые радостные мысли. Если отбросить предысторию и не брать в расчет факты, то это произведение можно по праву отнести к одному из самых романтических и возвышенных стихотворений поэта. Однако это далеко не так, потому что автор не ставил перед собой задачу создать образец пейзажной лирики. В этом стихотворении он отождествляет себя с парусом, который одиноко белеет « в тумане моря голубом», подчеркивая тем самым, что, пожалуй, впервые в жизни оказался перед необходимостью принятия важного решения.
«Что ищет он в стране далекой?», — вопрошает поэт самого себя, словно бы предчувствуя, что отныне его жизнь будет полна скитаний. И в то же время автор мысленно оглядывается назад, осознавая, «что кинул он в краю родном». Уход из университета поэт не считает для себя серьезной потерей, так как не видит смысла продолжать учебу и заниматься наукой. Гораздо больше Лермонтова беспокоит тот факт, что придется покинуть любимую Москву и единственного по-настоящему близкого ему человека – бабушку Елизавету Алексеевну Арсеньеву, которая заменила ему и отца, и мать.
Однако поэт понимает, что эта разлука неизбежна, так как ему предначертан свой собственный жизненный путь, который, как предполагает Лермонтов, будет отнюдь не простым. Эту мысль в стихотворении автор выражает при помощи удивительно красивой метафоры, отмечая, что «ветер свищет, и мачта гнется и скрипит». При этом поэт с горечью отмечает, что в своих предстоящих скитаниях «он счастия не ищет, и не от счастия бежит».
Однако до того, как жизнь поэта кардинально изменится, пройдет еще несколько лет, которые покажутся Лермонтову невыносимо скучными. Приняв решение в пользу карьеры военного, он рвется в бой и мечтает о славе. Именно поэтому идиллическая картина морского пейзажа, так напоминающая жизнь Лермонтова-юнкера, совершенно его не прельщает. И, отвечая самому себе на вопрос, чего же он хочет в жизни, поэт отмечает, что «он, мятежный, просит бури, как будто в буре есть покой», вновь олицетворяя себя с одиноким парусом.
Таким образом, данное стихотворение является философским размышлением Лермонтова над собственным будущим. Впоследствии именно жажда подвига толкала его на рискованные и необдуманные поступки. Однако судьба распорядилась иначе: Лермонтов не стал великим полководцем, но вошел в историю как блестящий русский поэт и писатель, чьи произведения спустя почти два века по-прежнему вызывают искреннее восхищение.

0

4


Род Лермонтовых

http://sd.uploads.ru/t/EGTRq.gif
Герб рода Лермонтовых с девизом: «SORS MEA JESUS» (Судьба моя Иисус)

Род Лермонтовых происходил из Шотландии и восходил к полумифическому барду-пророку Томасу Лермонту. В 1613 году один из представителей этого рода, поручик польской армии Георг (Джордж) Лермонт (ок. 1596—1634), был взят в плен русскими при захвате крепости Белая и в числе прочих так называемых бельских немцев поступил на службу к царю Михаилу Фёдоровичу. Он перешёл в православие и стал, под именем Юрия Андреевича, родоначальником русской дворянской фамилии Лермонтовых. В чине ротмистра русского рейтарского строя он погиб при осаде Смоленска в 1634 году. В настоящее время британская компания Oxford Ancestors, составляющая родословные, проводит работу по подтверждению данной версии происхождения Лермонтова при помощи анализа ДНК[11].

Своим шотландским корням Лермонтов посвятил стихотворение «Желание». В юности Лермонтов ассоциировал свою фамилию с испанским государственным деятелем начала XVII века Франсиско Лермой, эти фантазии отразились в написанном поэтом воображаемом портрете Лермы, а также драме «Испанцы».

Примечание 11

Лермонты и Лермонтовы предполагали наличие родственных связей друг с другом, однако подтверждающих это напрямую документальных свидетельств не сохранилось.

Британская компания Oxford Ancestors, составляющая родословные при помощи анализа ДНК, сообщила РИА Новости о намерении доказать, что предки знаменитого русского поэта Михаила Лермонтова были родом из Шотландии.

"Для участия в новом выдающемся исследовании приглашаются представители британских Лермонтов (Learmonth) и носители фамилии "Лермонтов" из России. Мы предлагаем им сделать анализ ДНК, чтобы определить, связаны ли две семьи родственными узами и был ли у них общий предок", - сказали в компании.

Лермонты и Лермонтовы предполагали наличие родственных связей друг с другом, однако подтверждающих это напрямую документальных свидетельств не сохранилось. Удивительным образом, гербы двух семей во многом напоминают друг друга.

Согласно распространенной версии, Лермонтовы ведут свой род от Георга Лермонта, выходца из Шотландии, взятого в плен при осаде крепости Белой и затем осевшего в России. Фамилия Лермонт - одна из старейших шотландских фамилий, первые упоминания о которой относятся к 13 веку.

По словам профессора Браяна Сайкса - основателя Oxford Ancestors, исследование имеет большое значение для понимания истории взаимоотношений Великобритании и России.

Самого Михаила Лермонтова очень интересовало происхождение семьи. Так, в частности, его стихотворение "Желание" посвящено именно далеким шотландским предкам. В юности Лермонтов также был очень увлечен легендой о другом Лермонте - воспетом сэром Вальтером Скоттом таинственном шотландском поэте, получившим от фей пророческий дар.

0

5

Сохранились документы относительно прадеда Михаила Лермонтова по отцовской линии, Юрия Петровича Лермонтова, воспитанника шляхетского кадетского корпуса.

В это время род Лермонтовых пользовался ещё благосостоянием; захудалость началась с поколений, ближайших ко времени поэта. По воспоминаниям, собранным чембарским краеведом П. К. Шугаевым (1855—1917), отец поэта, Юрий Петрович Лермонтов (1787—1831) «был среднего роста, редкий красавец и прекрасно сложён; в общем, его можно назвать в полном смысле слова изящным мужчиной; он был добр, но ужасно вспыльчив». Перед женитьбой на Марии Михайловне Арсеньевой Юрий Петрович вышел в отставку в чине пехотного капитана. У Юрия Петровича Лермонтова были сёстры, проживавшие в Москве.

0

6

Дед поэта по материнской линии,
Михаил Васильевич Арсеньев (1768—1810), отставной гвардии поручик, женился в конце 1794 или начале 1795 года в Москве на Елизавете Алексеевне Столыпиной (1773—1845), после чего купил «почти за бесценок» у Нарышкина в Чембарском уезде Пензенской губернии село Тарханы, где и поселился со своей женой. Село Тарханы было основано в XVIII веке Нарышкиным, который поселил там своих крепостных из московских и владимирских вотчин из числа отчаянных воров, головорезов и закостенелых до фанатизма раскольников. Эти крестьяне долгое время разговаривали на подмосковном наречии с доминирующей «о». Во время пугачёвского восстания в село заходили отряды мятежников. Предусмотрительный староста заранее сумел ублаготворить всех недовольных, раздав крестьянам почти весь барский хлеб, поэтому и не был повешен.

Михаил Васильевич Арсеньев «был среднего роста, красавец, статный собой, крепкого телосложения; он происходил из хорошей старинной дворянской фамилии». Любил развлечения и отличался некоторой экзальтированностью: выписал себе в имение из Москвы карлика, любил устраивать различные развлечения.

http://sd.uploads.ru/t/ULyg6.jpg
Елизавета Алексеевна, бабушка поэта,
была «не особенно красива, высокого роста, сурова и до некоторой степени неуклюжа». Обладала недюжинным умом, силой воли и деловой хваткой. Происходила из знаменитого рода Столыпиных. Её отец несколько лет избирался предводителем дворянства Пензенской губернии. В его семье было 11 детей. Елизавета Алексеевна была первым ребёнком. Один из её родных братьев, Александр, служил адъютантом Александра Суворова, двое других — Николай и Дмитрий, вышли в генералы, один стал сенатором и дружил со Сперанским, двое избирались предводителями губернского дворянства в Саратове и Пензе. Одна из её сестёр была замужем за московским вице-губернатором, другая за генералом[14].

После рождения 17 (28) марта 1795 года единственной дочери, Марии, Елизавета Алексеевна заболела женской болезнью. Вследствие этого Михаил Васильевич сошёлся с соседкой по имению, помещицей Мансырёвой, муж которой длительное время находился за границей в действующей армии. 2 (14) января 1810 года, узнав во время рождественской ёлки, устроенной им для дочери, о возвращении мужа Мансырёвой домой, Михаил Васильевич принял яд. Елизавета Алексеевна, заявив: «собаке собачья смерть», вместе с дочерью на время похорон уехала в Пензу.[15]

Михаил Васильевич похоронен в семейном склепе в Тарханах. На его памятнике написано: «М. В. Арсеньев скончался 2-го января 1810 года, родился 1768 года, 8 ноября».

Елизавета Алексеевна Арсеньева стала сама управлять своим имением. Своих крепостных, которых у неё было около 600 душ, она держала в строгости, хотя, в отличие от других помещиков, никогда не применяла к ним телесные наказания. Самым строгим наказанием у неё было выбрить половину головы у провинившегося мужика, или отрезать косу у крепостной.

0

7

Поместье Юрия Петровича Лермонтова — Кропотовка, Ефремовского уезда Тульской губернии (в настоящее время — село Кропотово-Лермонтово Становлянского района Липецкой области) — находилось по соседству с селом Васильевским, принадлежавшим роду Арсеньевых. Замуж за Юрия Петровича вышла Марья Михайловна, которой не было ещё и 17 лет, как тогда говорили, «выскочила по горячке». Для Юрия Петровича это была блестящая партия.

http://sd.uploads.ru/t/TpfYF.jpg
Памятная доска на месте рождения М. Ю. Лермонтова

После свадьбы семья Лермонтовых поселилась в Тарханах. Однако рожать свою, не отличавшуюся крепким здоровьем, молодую жену Юрий Петрович повёз в Москву, где можно было рассчитывать на помощь опытных врачей. Там в ночь с 2 (14) октября на 3 (15) октября 1814 года в доме напротив Красных ворот (сейчас на этом месте находится высотное здание, на котором есть памятная доска с изображением М. Ю. Лермонтова) на свет появился будущий великий русский поэт.

http://sd.uploads.ru/t/8EWFT.jpg
Ю. П. Лермонтов (1787—1831 гг.), отец поэта

11 (23) октября в церкви Трёх святителей у Красных ворот крестили новорождённого Михаила Лермонтова. Крёстной матерью стала бабушка — Елизавета Алексеевна Арсеньева. Она же, недолюбливавшая зятя, настояла на том, чтобы мальчика назвали не Петром, как хотел отец, а Михаилом в честь деда Михаила Васильевича Арсеньева.

Есть мнение, что непосредственно после рождения внука бабушка Арсеньева в семи вёрстах от Тархан основала новое село, которое назвала в его честь — Михайловским (на самом деле, хутор Михайловский был основан ещё до рождения внука Арсеньевой).

http://sd.uploads.ru/t/TUqVH.jpg
М. М. Лермонтова (1795—1817 гг.),
мать М. Ю. Лермонтова

Первый биограф Михаила Лермонтова, Павел Александрович Висковатый (1842—1905), отмечал, что его мать, Марья Михайловна, была «одарена душою музыкальной». Она часто музицировала на фортепиано, держа маленького сына на коленях, и якобы от неё Михаил Юрьевич унаследовал «необычайную нервность свою».

0

8

Семейное счастье Лермонтовых было недолгим.

«Юрий Петрович охладел к жене по той же причине, как и его тесть к тёще; вследствие этого Юрий Петрович завёл интимные отношения с бонной своего сына, молоденькой немкой, Сесильей Фёдоровной, и, кроме того, с дворовыми… Буря разразилась после поездки Юрия Петровича с Марьей Михайловной в гости, к соседям Головниным… едучи обратно в Тарханы, Марья Михайловна стала упрекать своего мужа в измене; тогда пылкий и раздражительный Юрий Петрович был выведен из себя этими упрёками и ударил Марью Михайловну весьма сильно кулаком по лицу, что и послужило впоследствии поводом к тому невыносимому положению, какое установилось в семье Лермонтовых. С этого времени с невероятной быстротой развилась болезнь Марьи Михайловны, впоследствии перешедшая в чахотку, которая и свела её преждевременно в могилу. После смерти и похорон Марьи Михайловны… Юрию Петровичу ничего более не оставалось, как уехать в своё собственное небольшое родовое тульское имение Кропотовку, что он и сделал в скором времени, оставив своего сына, ещё ребёнком, на попечение его бабушке Елизавете Алексеевне…».

Марья Михайловна похоронена в том же склепе, что и её отец. Её памятник, установленный в часовне, построенной над склепом, венчает сломанный якорь — символ несчастной семейной жизни. На памятнике надпись: «Под камнем сим лежит тело Марьи Михайловны Лермонтовой, урождённой Арсеньевой, скончавшейся 1817 года февраля 24 дня, в субботу; житие её было 21 год и 11 месяцев и 7 дней». Елизавета Алексеевна Арсеньева, пережившая своего мужа, дочь, зятя и внука, также похоронена в этом склепе. Памятника у неё нет.

Село Тарханы с деревней Михайловской после смерти Елизаветы Алексеевны Арсеньевой перешло по духовному завещанию к её брату Афанасию Алексеевичу Столыпину, а затем к сыну последнего Алексею Афанасьевичу.

В 1970-е годы недалеко от часовни Арсеньевых, благодаря стараниям известного советского лермонтоведа Ираклия Андроникова, был перезахоронен и отец поэта, Юрий Петрович Лермонтов.

0

9

Воспитание

http://sd.uploads.ru/t/Scfp2.jpg
М. Ю. Лермонтов в возрасте 3—4 лет.

http://sd.uploads.ru/t/InaMC.jpg
Тарханы

Бабушка поэта, Елизавета Алексеевна Арсеньева, страстно любила внука, который в детстве не отличался сильным здоровьем. Энергичная и настойчивая, она прилагала все усилия, чтобы дать ему всё, на что только может претендовать продолжатель рода Лермонтовых. О чувствах и интересах отца она не заботилась. Лермонтов в юношеских произведениях весьма полно и точно воспроизводил события и действующих лиц своей личной жизни. В драме с немецким заглавием — «Menschen und Leidenschaften» — рассказан раздор между его отцом и бабушкой.

Мы привыкли считать, что Лермонтов-отец не в состоянии был воспитывать сына, как этого хотелось аристократической родне, — и Арсеньева, имея возможность тратить на внука «по четыре тысячи в год на обучение разным языкам», взяла его к себе с уговором воспитывать его до 16 лет и во всём советоваться с отцом. Последнее условие не выполнялось; даже свидания отца с сыном встречали непреодолимые препятствия со стороны Арсеньевой.

Ребёнок с самого начала должен был осознавать противоестественность этого положения. Его детство протекало в поместье бабушки, Тарханах, Пензенской губернии; его окружали любовью и заботами — но светлых впечатлений, свойственных возрасту, у него не было.

В неоконченной юношеской «Повести» описывается детство Саши Арбенина, двойника самого автора. Саша с шестилетнего возраста обнаруживает наклонность к мечтательности, страстное влечение ко всему героическому, величавому, бурному. Лермонтов родился болезненным и всё детство страдал золотухой; но болезнь эта развила в ребёнке необычайную нравственную энергию. Болезненное состояние будущего поэта требовало так много внимания, что бабушка, ничего не жалевшая для внука, наняла для него доктора Ансельма Левиса (Леви) — еврея из Франции, главной обязанностью которого было лечение и врачебный надзор за Михаилом.

В «Повести» признаётся её влияние на ум и характер героя: «он выучился думать… Лишённый возможности развлекаться обыкновенными забавами детей, Саша начал искать их в самом себе. Воображение стало для него новой игрушкой… В продолжение мучительных бессонниц, задыхаясь между горячих подушек, он уже привыкал побеждать страданья тела, увлекаясь грёзами души… Вероятно, что раннее умственное развитие немало помешало его выздоровлению»…

http://sd.uploads.ru/t/ENS9X.jpg
М. Ю. Лермонтов в возрасте 6—8 лет.

Это раннее развитие стало для Лермонтова источником огорчений: никто из окружающих не только не был в состоянии пойти навстречу «грёзам его души», но даже не замечал их. Здесь коренятся основные мотивы его будущей поэзии разочарования. В угрюмом ребёнке растёт презрение к повседневной окружающей жизни. Всё чуждое, враждебное ей возбуждало в нём горячее сочувствие: он сам одинок и несчастлив, — всякое одиночество и чужое несчастье, происходящее от людского непонимания, равнодушия или мелкого эгоизма, кажется ему своим. В его сердце живут рядом чувство отчуждённости среди людей и непреодолимая жажда родной души, такой же одинокой, близкой поэту своими грёзами и, может быть, страданиями. И в результате: «в ребячестве моём тоску любови знойной уж стал я понимать душою беспокойной».

Мальчиком десяти лет бабушка повезла его на Кавказ, на воды; здесь он встретил девочку лет девяти — и в первый раз у него проснулось необыкновенно глубокое чувство, оставившее память на всю жизнь, но сначала для него неясное и неразгаданное. Два года спустя поэт рассказывает о новом увлечении, посвящает ему стихотворение «К Гению».

http://sd.uploads.ru/t/10CcZ.jpg
Кавказский пейзаж с озером,
детский рисунок Лермонтова из альбома.

Первая любовь неразрывно слилась с подавляющими впечатлениями Кавказа. «Горы кавказские для меня священны», — писал Лермонтов; они объединили всё дорогое, что жило в душе поэта-ребёнка. С осени 1825 года начинаются более или менее постоянные учебные занятия Лермонтова, но выбор учителей — француз Capet и бежавший из Турции грек — был неудачен. Грек вскоре совсем бросил педагогические занятия и занялся скорняжным промыслом. Француз, очевидно, не внушил Лермонтову особенного интереса к французскому языку и литературе: в ученических тетрадях Лермонтова французские стихотворения очень рано уступают место русским. Тем не менее, имея в Тарханах прекрасную библиотеку, Лермонтов, пристрастившийся к чтению, занимался под руководством учителей самообразованием и овладел не только европейскими языками (английских, немецких и французских писателей он читал в оригиналах), но и прекрасно изучил европейскую культуру в целом и литературу в частности.

Пятнадцатилетним мальчиком он сожалеет, что не слыхал в детстве русских народных сказок: «в них, верно, больше поэзии, чем во всей французской словесности». Его пленяют загадочные, но мужественные образы отверженных человеческим обществом — «корсаров», «преступников», «пленников», «узников».

Спустя два года после возвращения с Кавказа бабушка повезла Лермонтова в Москву, где его стали готовить к поступлению в университетский благородный пансион. Учителями его были Зиновьев, преподаватель латинского и русского языка в пансионе, и француз Gondrot, бывший полковник наполеоновской гвардии; его сменил в 1829 году англичанин Виндсон, познакомивший его с английской литературой.

В пансионе Лермонтов оставался около двух лет. Здесь, под руководством Мерзлякова и Зиновьева, прививался вкус к литературе: происходили «заседания по словесности», молодые люди пробовали свои силы в самостоятельном творчестве, существовал даже какой-то журнал при главном участии Лермонтова.

Поэт горячо принялся за чтение; сначала он поглощён Шиллером, особенно его юношескими трагедиями; затем он принимается за Шекспира, в письме к родственнице «вступается за честь его», цитирует сцены из «Гамлета».

По-прежнему Лермонтов ищет родную душу, увлекается дружбой то с одним, то с другим товарищем, испытывает разочарования, негодует на легкомыслие и измену друзей. Последнее время его пребывания в пансионе (1829 год) отмечено в произведениях Лермонтова необыкновенно мрачным разочарованием, источником которого была совершенно реальная драма в личной жизни Лермонтова.

Срок воспитания его под руководством бабушки приходил к концу; отец часто навещал сына в пансионе, и отношения его к тёще обострились до крайней степени. Борьба развивалась на глазах Михаила Юрьевича; она подробно изображена в его юношеской драме. Бабушка, ссылаясь на свою одинокую старость, взывая к чувству благодарности внука, отвоевала его у зятя, пригрозив, как и раньше, отписать всё своё движимое и недвижимое имущество в род Столыпиных, если внук по настоянию отца уедет от неё. Юрию Петровичу пришлось отступить, хотя отец и сын были привязаны друг к другу и отец, по-видимому, как никто другой понимал, насколько одарён его сын. Во всяком случае, именно об этом свидетельствует его предсмертное письмо сыну.

Стихотворения этого времени — яркое отражение пережитого поэтом. У него появляется склонность к воспоминаниям: в настоящем, очевидно, немного отрады. «Мой дух погас и состарился», — говорит он, и только «смутный памятник прошедших милых лет» ему «любезен». Чувство одиночества переходит в беспомощную жалобу — депрессию; юноша готов окончательно порвать с внешним миром, создаёт «в уме своём» «мир иной и образов иных существованье», считает себя «отмеченным судьбой», «жертвой посреди степей», «сыном природы».

Ему «мир земной тесен», порывы его «удручены ношей обманов», перед ним призрак преждевременной старости… В этих излияниях, конечно, много юношеской игры в страшные чувства и героические настроения, но в их основе лежат безусловно искренние огорчения юноши, несомненный духовный разлад его с окружающей действительностью.

К 1829 году относятся первый очерк «Демона» и стихотворение «Монолог», предвещающее «Думу». Поэт отказывается от своих вдохновений, сравнивая свою жизнь с осенним днём, и рисует «измученную душу» Демона, живущего без веры, с презрением и равнодушием ко «всему на свете». Немного спустя, оплакивая отца, он себя и его называет «жертвами жребия земного»: «ты дал мне жизнь, но счастья не дано!..»

0

10

Первые юношеские увлечения

http://sd.uploads.ru/t/KVogb.jpg
Лермонтов на памятнике «Тысячелетие России»
в Великом Новгороде.

http://sd.uploads.ru/t/OKIr3.jpg
Надпись на фасадной стороне
обелиска в Середниково.

http://sd.uploads.ru/t/rqw03.jpg
Надпись на тыльной стороне
обелиска в Середниково.

Весной 1830 года благородный пансион был преобразован в гимназию, и Лермонтов оставил его. Лето он провёл в Середникове, подмосковном поместье брата бабушки, Столыпина. В настоящее время здесь воздвигнут монумент с надписью на фасадной стороне: «М. Ю. Лермонтов 1914 года Сей обелиск поставлен в память его пребывания в 1830—1831 гг. в Средникове». Тыльная сторона содержит слова: «Певцу печали и любви…»

http://sd.uploads.ru/t/kOWYi.jpg
Варвара Лопухина-Бахметева.
Акварель Михаила Лермонтова.

Недалеко от Средниково жили другие родственники Лермонтова — Верещагины; Александра Верещагина познакомила его со своей подругой, Екатериной Сушковой, также соседкой по имению. Сушкова, впоследствии Хвостова, оставила записки об этом знакомстве. Содержание их — настоящий «роман», распадающийся на две части: в первой — торжествующая и насмешливая героиня, Сушкова, во второй — холодный и даже жестоко мстительный герой, Лермонтов.

Шестнадцатилетний «отрок», склонный к «сентиментальным суждениям», невзрачный, косолапый, с красными глазами, с вздёрнутым носом и язвительной улыбкой, менее всего мог казаться интересным кавалером для юных барышень. В ответ на его чувства ему предлагали «волчок или верёвочку», угощали булочками с начинкой из опилок. Сушкова, много лет спустя после события, изобразила поэта в недуге безнадёжной страсти и приписала себе даже стихотворение, посвящённое Лермонтовым другой девице — Вареньке Лопухиной, его соседке по московской квартире на Малой Молчановке: к ней он питал до конца жизни самое глубокое чувство, когда-либо вызванное в нём женщиной.

В то же лето 1830 года внимание Лермонтова сосредоточилось на личности и поэзии Байрона; он впервые сравнивает себя с английским поэтом, сознаёт сходство своего нравственного мира с байроновским, посвящает несколько стихотворений польской революции. Вряд ли, ввиду всего этого, увлечение поэта «черноокой» красавицей, то есть Сушковой, можно признавать таким всепоглощающим и трагическим, как его рисует сама героиня. Но это не мешало «роману» внести новую горечь в душу поэта; это докажет впоследствии его действительно жестокая месть — один из его ответов на людское бессердечие, легкомысленно отравлявшее его «ребяческие дни», гасившее в его душе «огонь божественный». В 1830 году Лермонтов написал стихотворение «Предсказание» («Настанет год, / России чёрный год, / Когда царей корона упадёт…»).

К 1830 году происходит знакомство поэта с Натальей Фёдоровной Ива́новой, — таинственной незнакомкой Н. Ф. И., чьи инициалы удалось раскрыть Ираклию Андроникову. Ей посвящён так называемый «ивановский цикл» из приблизительно тридцати стихов. Отношения с Ивановой первоначально развивались иначе, чем с Сушковой, — Лермонтов впервые почувствовал взаимное чувство. Однако вскоре в их отношениях наступает непонятная перемена, пылкому, молодому поэту предпочитают более опытного и состоятельного соперника. К лету 1831 года в творчестве Лермонтова становится ключевой тема измены, неверности. Из «ивановского» цикла стихов явствует, насколько мучительно переживал поэт это чувство. В стихах, обращённых к Н. Ф. Ивановой, не содержится никаких прямых указаний на причины сердечной драмы двух людей, на первом месте лишь само чувство неразделённой любви, перемежающееся раздумьями о горькой судьбе поэта. Это чувство усложняется по сравнению с чувством, описанным в цикле к Сушковой: поэта угнетает не столько отсутствие взаимности, сколько нежелание оценить насыщенный духовный мир поэта.

Вместе с тем, отверженный герой благодарен своей возлюбленной за ту возвышающую любовь, которая помогла ему полнее осознать своё призвание поэта. Сердечные муки сопровождаются упрёками к своей неверной избраннице за то, что она крадёт его у Поэзии. В то же время именно поэтическое творчество способно обессмертить чувство любви:
«

Но для небесного могилы нет.
Когда я буду прах, мои мечты,
Хоть не поймёт их, удивлённый свет
Благословит; и ты, мой ангел, ты
Со мною не умрёшь: моя любовь
Тебя отдаст бессмертной жизни вновь;
С моим названьем станут повторять
Твоё: на что им мёртвых разлучать?
»

Любовь поэта становится помехой поэтическому вдохновению и творческой свободе. Лирического героя переполняет противоречивая гамма чувств: нежность и страстность борются в нём с врождённой гордостью и вольнолюбием.

http://sd.uploads.ru/t/z8bDW.jpg
Во время обучения в Московском Университете в 1830—1832 годах
Лермонтов проживал в доме своей бабушки Елизаветы Алексеевны Арсеньевой.
Москва, Малая Молчановка, 2.
Сейчас здесь находится его музей.

С сентября 1830 года Лермонтов числится студентом Московского университета сначала на «нравственно-политическом отделении», потом на «словесном».

Серьёзная умственная жизнь развивалась за стенами университета, в студенческих кружках, но Лермонтов не сходится ни с одним из них. У него, несомненно, больше наклонности к светскому обществу, чем к отвлечённым товарищеским беседам: он по природе наблюдатель действительной жизни. Исчезло чувство юной, ничем не омрачённой доверчивости, охладела способность отзываться на чувство дружбы, на малейшие проблески симпатии. Его нравственный мир был другого склада, чем у его товарищей, восторженных гегельянцев и эстетиков.

Он не менее их уважал университет: «светлый храм науки» он называет «святым местом», описывая отчаянное пренебрежение студентов к жрецам этого храма. Он знает и о философских заносчивых «спорах» молодёжи, но сам не принимает в них участия. Он, вероятно, даже не был знаком с самым горячим спорщиком — знаменитым впоследствии критиком, хотя один из героев его студенческой драмы «Странный человек» носит фамилию Белинский, что косвенно свидетельствует о непростом отношении Лермонтова к идеалам, проповедуемым восторженной молодёжью, среди которой ему пришлось учиться.

Главный герой — Владимир — воплощает самого автора; его устами поэт откровенно сознаётся в мучительном противоречии своей натуры. Владимир знает эгоизм и ничтожество людей — и всё-таки не может покинуть их общество: «когда я один, то мне кажется, что никто меня не любит, никто не заботится обо мне, — и это так тяжело!». Ещё важнее драма как выражение общественных идей поэта. Мужик рассказывает Владимиру и его другу, Белинскому — противникам крепостного права, — о жестокостях помещицы и о других крестьянских невзгодах. Рассказ приводит Владимира в гнев, вырывает у него крик: «О, моё отечество! моё отечество!», — а Белинского заставляет оказать мужикам помощь.

Для поэтической деятельности Лермонтова университетские годы оказались в высшей степени плодотворны. Талант его зрел быстро, духовный мир определялся резко. Лермонтов усердно посещает московские салоны, балы, маскарады. Он знает действительную цену этих развлечений, но умеет быть весёлым, разделять удовольствия других. Поверхностным наблюдателям казалась совершенно неестественной бурная и гордая поэзия Лермонтова при его светских талантах.

Они готовы были демонизм и разочарование его — счесть «драпировкой», «весёлый, непринуждённый вид» — признать истинно лермонтовским свойством, а жгучую «тоску» и «злость» его стихов — притворством и условным поэтическим маскарадом. Но именно поэзия и была искренним отголоском лермонтовских настроений. «Меня спасало вдохновенье от мелочных сует», — писал он и отдавался творчеству, как единственному чистому и высокому наслаждению. «Свет», по его мнению, всё нивелирует и опошливает, сглаживает личные оттенки в характерах людей, вытравливает всякую оригинальность, приводит всех к одному уровню одушевлённого манекена. Принизив человека, «свет» приучает его быть счастливым именно в состоянии безличия и приниженности, наполняет его чувством самодовольства, убивает всякую возможность нравственного развития.

Лермонтов боится сам подвергнуться такой участи; более чем когда-либо он прячет свои задушевные думы от людей, вооружается насмешкой и презрением, подчас разыгрывает роль доброго малого или отчаянного искателя светских приключений. В уединении ему припоминаются кавказские впечатления — могучие и благородные, ни единой чертой не похожие на мелочи и немощи утончённого общества.

Он повторяет мечты поэтов прошлого века об естественном состоянии, свободном от «приличья цепей», от золота и почестей, от взаимной вражды людей. Он не может допустить, чтобы в нашу душу были вложены «неисполнимые желанья», чтобы мы тщетно искали «в себе и в мире совершенство». Его настроение — разочарование деятельных нравственных сил, разочарование в отрицательных явлениях общества, во имя очарования положительными задачами человеческого духа.

Эти мотивы вполне определились во время пребывания Лермонтова в московском университете, о котором он именно потому и сохранил память, как о «святом месте».
Прошение М. Ю. Лермонтова в правление Московского университета об увольнении из числа студентов. 1 июня 1832 г.

Лермонтов не пробыл в университете и двух лет; выданное ему свидетельство говорит об увольнении «по прошению» — но прошение, по преданию, было вынуждено студенческой историей с одним из наименее почтенных профессоров Маловым. С 18 июня 1832 года Лермонтов более не числился студентом.

Комментарии к «Воспоминаниям» П. Ф. Вистенгофа уточняют, что Лермонтов оставил Московский университет (подал заявление?) весной 1832 г. При этом из четырёх семестров его пребывания первый не состоялся из-за карантина по случаю эпидемии холеры, во втором семестре занятия не наладились отчасти из-за «маловской истории», и затем Лермонтов перевёлся на словесное отделение. Там, на репетициях экзаменов по риторике (П. В. Победоносцев), а также геральдике и нумизматике (М. С. Гастев) Лермонтов, обнаружив начитанность сверх программы и одновременно незнание лекционного материала, вступил в пререкания с экзаменаторами; после объяснения с администрацией возле его фамилии в списке студентов появилась помета: лат. consilium abeundi («посоветовано уйти»).[18]

Он уехал в Санкт-Петербург с намерением снова поступить в университет, но ему отказались засчитать два года, проведённых в Московском университете, предложив поступить снова на 1 курс. Лермонтова такое долгое студенчество не устраивало, и он, под влиянием петербургских родственников, прежде всего Монго-Столыпина, наперекор собственным планам, поступает в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Эта перемена карьеры отвечала и желаниям бабушки.

Лермонтов оставался в школе два «злополучных года», как он сам выражается. Об умственном развитии учеников никто не думал; им «не позволялось читать книг чисто-литературного содержания». В школе издавался журнал, но характер его вполне очевиден из поэм Лермонтова, вошедших в этот орган: «Уланша», «Петергофский праздник»…

Накануне вступления в школу Лермонтов написал стихотворение «Парус»; «мятежный» парус, «просящий бури» в минуты невозмутимого покоя — это всё та же с детства неугомонная душа поэта. «Искал он в людях совершенства, а сам — сам не был лучше их», — говорит он устами героя поэмы «Ангел смерти», написанной ещё в Москве.

В лермонтоведении существует мнение о том, что за два юнкерских года ничего существенного Лермонтов не создал. Действительно, в томике стихотворений за эти годы мы найдём только несколько «Юнкерских молитв». Но не нужно забывать о том, что Лермонтов так мало внимания уделяет поэзии не потому, что полностью погрузился в юнкерский разгул, а потому, что он работает в другом жанре: Лермонтов пишет исторический роман на тему пугачёвщины, который останется незаконченным и войдёт в историю литературы как роман «Вадим». Кроме этого, он пишет несколько поэм и всё больше интересуется драмой. Жизнь, которую он ведёт, и которая вызывает искреннее опасение у его московских друзей, даёт ему возможность изучить жизнь в её полноте. И это знание жизни, блестящее знание психологии людей, которым он овладевает в пору своего юнкерства, отразится в его лучших произведениях.

Юнкерский разгул и забиячество доставили ему теперь самую удобную среду для развития каких угодно «несовершенств». Лермонтов ни в чём не отставал от товарищей, являлся первым участником во всех похождениях — но и здесь избранная натура сказывалась немедленно после самого, по-видимому, безотчётного веселья. Как в московском обществе, так и в юнкерских пирушках Лермонтов умел сберечь свою «лучшую часть», свои творческие силы; в его письмах слышится иногда горькое сожаление о былых мечтаниях, жестокое самобичевание за потребность «чувственного наслаждения». Всем, кто верил в дарование поэта, становилось страшно за его будущее. Верещагин[уточнить], неизменный друг Лермонтова, во имя его таланта заклинал его «твёрдо держаться своей дороги». Лермонтов описывал забавы юнкеров, в том числе эротические, в своих стихах. Эти юношеские стихи, содержавшие и нецензурные слова, снискали Лермонтову первую поэтическую славу.

В 1832 году в манеже Школы гвардейских подпрапорщиков лошадь ударила Лермонтова в правую ногу, расшибив её до кости. Лермонтов лежал в лазарете, его лечил известный врач Н. Ф. Арендт. Позже поэт был выписан из лазарета, но врач навещал его в доме Е. А. Арсеньевой.

0

11

В гвардии

http://sd.uploads.ru/t/w7sNl.jpg
Патент М. Ю. Лермонтову
на чин лейб-гвардии корнета.

Выйдя из школы корнетом в лейб-гвардии Гусарский полк, Лермонтов по-прежнему живёт среди увлечений и упрёков совести, среди страстных порывов и сомнений, граничащих с отчаянием. О них он пишет к своему другу Марии Лопухиной, но напрягает все силы, чтобы его товарищи и «свет» не заподозрили его гамлетовских настроений.
М. Ю. Лермонтов в вицмундире лейб-гвардии Гусарского полка. Портрет П. З. Захарова-Чеченца.

Люди, близко знающие его, вроде Верещагиной, были уверены в его «добром характере» и «любящем сердце»; но Лермонтов считал для себя унизительным явиться добрым и любящим перед «надменным шутом» — «светом». Напротив, он хочет показаться беспощадным на словах, жестоким в поступках, во что бы то ни стало прослыть неумолимым тираном женских сердец. Тогда-то пришло время расплаты для Сушковой.

http://sd.uploads.ru/t/fj083.jpg
Екатерина Сушкова

Лермонтову-гусару, наследнику крупного состояния, ничего не стоило заполонить сердце когда-то насмешливой красавицы, расстроить её брак с Лопухиным. Потом началось отступление: Лермонтов принял такую форму обращения к Сушковой, что она немедленно была скомпрометирована в глазах «света», попав в положение смешной героини неудавшегося романа. Лермонтову оставалось окончательно порвать с Сушковой — и он написал на её имя анонимное письмо с предупреждением против себя самого, направил письмо в руки родственников несчастной девицы и, по его словам, произвёл «гром и молнию».

Потом, при встрече с жертвой, он разыграл роль изумлённого, огорчённого рыцаря, а в последнем объяснении прямо заявил, что он её не любит и, кажется, никогда не любил. Всё это, кроме сцены разлуки, рассказано самим Лермонтовым в письме к Верещагиной, причём он видит лишь «весёлую сторону истории». Единственный раз Лермонтов позволит себе не сочинить роман, а «прожить его» в реальной жизни, разыграв историю по нотам, как это будет в недалёком будущем делать его Печорин.

Совершенно равнодушный к службе, неистощимый в проказах, Лермонтов пишет застольные песни самого непринуждённого жанра — и в то же время такие произведения, как «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою»…

До сих пор поэтический талант Лермонтова был известен лишь в офицерских и светских кружках. Первое его произведение, появившееся в печати, — «Хаджи Абрек», попало в «Библиотеку для чтения» без его ведома, и после этого невольного, но удачного дебюта, Лермонтов долго не хотел печатать своих стихов. Смерть Пушкина явила Лермонтова русской публике во всей силе поэтического таланта. Лермонтов был болен, когда совершилось страшное событие. До него доходили разноречивые толки; «многие», рассказывает он, «особенно дамы, оправдывали противника Пушкина», потому что Пушкин был дурён собой и ревнив и не имел права требовать любви от своей жены.

В конце января тот же врач Н. Ф. Арендт, побывав у заболевшего Лермонтова, рассказал ему подробности дуэли и смерти Пушкина.

А́РЕНДТ Николай Федорович (1785—1859), хирург, лейб-медик Николая I. Лечил Л. в 1832, когда того в манеже Школы юнкеров лошадь ударила в правую ногу, расшибив ее до кости, и он лежал в лазарете, а затем в доме Е. А. Арсеньевой. В 1837 руководил лечением раненого А. С. Пушкина и был посредником между ним и Николаем I. В конце января был у заболевшего Л., рассказал ему подробности дуэли и смерти Пушкина. Портрет А. работы Дюрие (40—50-е гг., литография с рис. Ф. Крюгера) хранится во Всесоюзном музее А. С. Пушкина.

Об особенном отношении врача к происходившим событиям рассказывал другой литератор — П. А. Вяземский.

http://sd.uploads.ru/t/OwFtu.jpg
Автограф стихотворения «Смерть поэта». Окончание.
Список 1837 г. Гос. литературный музей, Москва

Невольное негодование охватило Лермонтова, и он «излил горечь сердечную на бумагу». Стихотворение «Смерть Поэта» оканчивалось сначала словами: «И на устах его печать». Оно быстро распространилось в списках, вызвало бурю в высшем обществе, новые похвалы Дантесу; наконец, один из родственников Лермонтова, Н. Столыпин, стал в глаза порицать его горячность по отношению к такому джентльмену, как Дантес. Лермонтов вышел из себя, приказал гостю выйти вон и в порыве страстного гнева набросал заключительные 16 строк «А вы, надменные потомки…»…

Последовал арест и судебное разбирательство, за которым наблюдал сам Император; за Лермонтова вступились пушкинские друзья, прежде всего Жуковский, близкий Императорской семье, кроме этого бабушка, имевшая светские связи, сделала всё, чтобы смягчить участь единственного внука. Некоторое время спустя корнет Лермонтов был переведён «тем же чином».То есть понижен в воинском чине: стал числиться не в XII классе Табели о рангах, а в XIV. т.е прапорщиком, в Нижегородский драгунский полк, действовавший на Кавказе. В драгунских полках того времени офицерские чины были такими же, как в пехоте (кроме отсутствующего чина майора). Поэт отправлялся в изгнание, сопровождаемый общим вниманием: здесь были и страстное сочувствие, и затаённая вражда.

0

12

http://sd.uploads.ru/t/EVJRr.jpg
М. Ю. Лермонтов
в вицмундире лейб-гвардии Гусарского полка.
Портрет работы Ф.О.Будкина. Масло. 1834.

Живописного или графического изображения Лермонтова в период его учения в Москве нет. Большая часть портретов относится уже к последующему, петербургскому периоду жизни. Как свидетельствует А.М.Меринский, товарищ Лермонтова по Школе юнкеров, Е.А.Арсеньева заказала портрет внука в 1834 году , сразу по производстве его в корнеты (холст, масло; ИРЛИ). Меринский тогда же видел этот портрет. Лермонтов изображён в натуральную величину, погрудно, в вицмундире лейб-гвардии Гусарского полка, в шинели, наброшенной на правое плечо, с треуголкой в левой руке. Несмотря на некоторую нарядность изображения и явное стремление художника приукрасить натуру (удлинённое лицо, прямой нос, пышная шевелюра), портрет внушает доверие не только верно переданными красивыми линиями лба, очертанием губ, но и общим мягким, приятным выражением лица и глаз, глубину взгляда которых художнику удалось уловить. До 1865 года о существовании портрета не было известно. Впервые он был опубликован в виде гравюры Брокгауза в 1865 году при первом отдельном издании "Песни про... купца Калашникова", вышедшем у А.И.Глазунова.

Ле́йб-гва́рдии Гуса́рский Его́ Вели́чества по́лк (до 1855 года — Лейб-гвардии Гусарский полк) — гвардейский полк Российской империи.

0

13

Первое пребывание на Кавказе и его влияние на творчество

http://sd.uploads.ru/t/953tx.jpg
Автопортрет

Первое пребывание Лермонтова на Кавказе длилось всего несколько месяцев. Благодаря хлопотам бабушки[23] он был сначала переведён с возвращённым чином корнета в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, расположенный в Новгородской губернии, а потом — в апреле 1838 года — переведён в Лейб-гвардии Гусарский Его Величества полк. С полком Лермонтов проехал также по территории Азербайджана (Шуша (Нуха?), Куба, Шемаха.

Определённую роль в решении Николая I вернуть Лермонтова в гвардию сыграла отличная оценка, поставленная Императором Нижегородскому драгунскому полку на смотре в Тифлисе 10 октября 1837 года. У Николая I была в таких случаях привычка прощать «провинившихся». Ирония судьбы заключается в том, что Лермонтов, хотя и числился в полку, но, в силу различных причин, в полк к этому времени ещё не прибыл и в смотре не участвовал.

Несмотря на кратковременность службы на Кавказе, Лермонтов успел сильно измениться в нравственном отношении. Впечатления от природы Кавказа, жизни горцев, кавказский фольклор легли в основу многих произведений Лермонтова.

Природа приковала всё его внимание; он готов «целую жизнь» сидеть и любоваться её красотой; общество будто утратило для него привлекательность, юношеская весёлость исчезла и даже светские дамы замечали «чёрную меланхолию» на его лице. Инстинкт поэта-психолога влёк его, однако, в среду людей. Его здесь мало ценили, ещё меньше понимали, но горечь и злость закипали в нём, и на бумагу ложились новые пламенные речи, в воображении складывались бессмертные образы.

Лермонтов возвращается в петербургский «свет», снова играет роль льва, тем более, что за ним теперь ухаживают все любительницы знаменитостей и героев; но одновременно он обдумывает могучий образ, ещё в юности волновавший его воображение. Кавказ обновил давнишние грёзы; создаются «Демон» и «Мцыри».

http://sd.uploads.ru/t/8cWis.jpg
«Немного лет тому назад,
Там, где, сливаяся, шумят,
Обнявшись, будто две сестры,
Струи Арагвы и Куры…»

И та, и другая поэма задуманы были давно. О «Демоне» поэт думал ещё в Москве, до поступления в университет, позже несколько раз начинал и переделывал поэму; зарождение «Мцыри», несомненно, скрывается в юношеской заметке Лермонтова, тоже из московского периода: «написать записки молодого монаха: 17 лет. С детства он в монастыре, кроме священных книг не читал… Страстная душа томится. Идеалы».

В основе «Демона» лежит сознание одиночества среди всего мироздания. Черты демонизма в творчестве Лермонтова: гордая душа, отчуждение от мира и презрение к мелким страстям и малодушию. Демону мир тесен и жалок; для Мцыри — мир ненавистен, потому что в нём нет воли, нет воплощения идеалов, воспитанных страстным воображением сына природы, нет исхода могучему пламени, с юных лет живущему в груди. «Мцыри» и «Демон» дополняют друг друга.

http://sd.uploads.ru/t/UW25r.jpg
Военно-Грузинская дорога близ Мцхеты
(Кавказский вид с саклей). 1837.
Картина М. Ю. Лермонтова. Картон, масло.

Разница между ними — не психологическая, а внешняя, историческая. Демон богат опытом, он целые века наблюдал человечество — и научился презирать людей сознательно и равнодушно. Мцыри гибнет в цветущей молодости, в первом порыве к воле и счастью; но этот порыв до такой степени решителен и могуч, что юный узник успевает подняться до идеальной высоты демонизма.

Несколько лет томительного рабства и одиночества, потом несколько часов восхищения свободой и величием природы подавили в нём голос человеческой слабости. Демоническое миросозерцание, стройное и логическое в речах Демона, у Мцыри — крик преждевременной агонии.

Демонизм — общее поэтическое настроение, слагающееся из гнева и презрения; чем более зрелым становится талант поэта, тем реальнее выражается это настроение и аккорд разлагается на более частные, но зато и более определённые мотивы.

В основе «Думы» лежат те же лермонтовские чувства относительно «света» и «мира», но они направлены на осязательные, исторически точные общественные явления: «земля», столь надменно унижаемая Демоном, уступает место «нашему поколению», и мощные, но смутные картины и образы кавказской поэмы превращаются в жизненные типы и явления. Таков же смысл и Новогоднего приветствия на 1840 год.

http://sd.uploads.ru/t/WVFfp.jpg
М. Ю. Лермонтов после возвращения
из первой ссылки. 1838 год

Очевидно, поэт быстро шёл к ясному реальному творчеству, задатки которого коренились в его поэтической природе; но не без влияния оставались и столкновения со всем окружающим. Именно они должны были намечать более определённые цели для гнева и сатиры поэта и постепенно превращать его в живописца общественных нравов.

Будучи в Тифлисе, Лермонтов принялся учить азербайджанский («татарский», по тогдашней терминологии) язык. В 1837 году в своём письме С. А. Раевскому Лермонтов пишет: «Начал учиться по-татарски, язык, который здесь, и вообще в Азии, необходим, как французский в Европе, — да жаль, теперь не доучусь, а впоследствии могло бы пригодиться…»[25]. Азербайджанскому Лермонтова учил известный азербайджанский просветитель Мирза Фатали Ахундов, служивший в то время переводчиком в канцелярии кавказского наместника.

Вспомним, как Лермонтов принялся учить азербайджанский (татарский, по тогдашней терминологии) язык,
который, по его оценке, «здесь и вообще в Азии необходим, как французский в Европе».
Обучал же его азербайджанскому языку не кто иной, как известный азербайджанский просветитель Мирза-Фатали Ахундов, служивший переводчиком в канцелярии кавказского наместика.
У него брал уроки Бестужев-Марлинский. Поэт Я. П. Полонский также был знаком с Ахундовым, записывая с его слов азербайджанский фольклор.

0

14

Первая дуэль

http://sd.uploads.ru/t/stl85.jpg
М. Ю. Лермонтов в 1840 году

Вернувшись из первой ссылки, Лермонтов привёз массу новых поэтических произведений. После «Смерти поэта» он стал одним из самых популярных писателей в России, да и в свете его теперь воспринимают совсем иначе. Лермонтов вошёл в круг пушкинских друзей и наконец-то начинает печататься, почти каждый номер журнала Краевского «Отечественные записки» выходит с новыми стихотворениями поэта.

16 февраля 1840 года в доме графини Лаваль в разгар бала словно невзначай вспыхнула ссора Лермонтова с сыном французского посла де Баранта — Эрнестом. Молодому французу сообщили эпиграмму Лермонтова, писанную ещё в юнкерской школе по адресу совершенно другого лица, и уверили, что поэт оскорбил в этом четверостишии именно его, да ещё будто бы дурно отзывался о нём в разговоре с одной дамой. На балу Барант подошёл к Лермонтову и потребовал от него объяснений. Дуэль состоялась 18 февраля рано утром на Парголовской дороге, за Чёрной речкой, недалеко от того места, где Пушкин стрелялся с Дантесом. Дуэль окончилась бескровно: одна шпага переломилась, перешли на пистолеты, и Барант, хотя и целился, промахнулся, а Лермонтов уже после этого разрядил пистолет, выстрелив в сторону. Противники помирились и разъехались.

Но тайными путями о дуэли стало известно начальству. Лермонтова арестовали и предали военному суду за «недонесение» о дуэли. А молодому Баранту, чтобы не привлекать его к судебному следствию, министр иностранных дел граф Нессельроде в частной беседе посоветовал выехать на некоторое время за границу. Наконец приговор был вынесен и утверждён: царь распорядился снова сослать Лермонтова на Кавказ, в армейский полк, воевавший в самом отдалённом и опасном пункте Кавказской линии.

Во время ареста Лермонтова посетил Белинский. Когда он познакомился с поэтом, достоверно неизвестно: по словам Панаева — в Санкт-Петербурге, у Краевского, после возвращения Лермонтова с Кавказа; по словам товарища Лермонтова по университетскому пансиону И. Сатина — в Пятигорске, летом 1837 года.

Вполне достоверно одно, что впечатление Белинского от первого знакомства осталось неблагоприятное. Лермонтов по привычке уклонялся от серьёзного разговора, сыпал шутками и остротами по поводу самых важных тем — и Белинский, по его словам, не раскусил Лермонтова. Свидание на гауптвахте окончилось совершенно иначе: разговор зашёл об английской литературе, о Вальтере Скотте, перешёл на русскую литературу, а потом и на всю русскую жизнь. Белинский пришёл в восторг и от личности, и от художественных воззрений Лермонтова. Он увидел поэта «самим собой»; «в словах его было столько истины, глубины и простоты!» — отмечал Белинский.

Впечатления Белинского повторились на Фридрихе Боденштедте, впоследствии переводчике произведений поэта. Казаться и быть для Лермонтова были две совершенно различные вещи; перед людьми малознакомыми он предпочитал казаться, но был совершенно прав, когда говорил: «Лучше я, чем для людей кажусь».

http://sd.uploads.ru/t/EoWzY.jpg
М. Ю. Лермонтов
после валерикского боя.
Пален Д. П. 23 июля 1840 г.

Вторая ссылка на Кавказ кардинальным образом отличалась от того, что ждало его на Кавказе несколькими годами раньше: тогда это была приятная прогулка, позволившая Лермонтову знакомиться с восточными традициями, фольклором, много путешествовать. Теперь же его прибытие сопровождалось личным приказом императора не отпускать поэта с первой линии и задействовать его в военных операциях. Прибыв на Кавказ, Лермонтов окунулся в боевую жизнь и на первых же порах отличился, согласно официальному донесению, «мужеством и хладнокровием». В стихотворении «Валерик» и в письме к Лопухину Лермонтов ни слова не говорит о своих подвигах.

0

15


Вторая ссылка на Кавказ

кардинальным образом отличалась от того, что ждало его на Кавказе несколькими годами раньше: тогда это была приятная прогулка, позволившая Лермонтову знакомиться с восточными традициями, фольклором, много путешествовать. Теперь же его прибытие сопровождалось личным приказом императора не отпускать поэта с первой линии и задействовать его в военных операциях. Прибыв на Кавказ, Лермонтов окунулся в боевую жизнь и на первых же порах отличился, согласно официальному донесению, «мужеством и хладнокровием». В стихотворении «Валерик» и в письме к Лопухину Лермонтов ни слова не говорит о своих подвигах.

Тайные думы Лермонтова давно уже были отданы роману. Он был задуман ещё в первое пребывание на Кавказе; княжна Мери, Грушницкий и доктор Вернер, по словам того же Сатина, были списаны с оригиналов ещё в 1837 году. Последующая обработка, вероятно, сосредоточивалась преимущественно на личности главного героя, характеристика которого была связана для поэта с делом самопознания и самокритики.

Сначала роман «Герой нашего времени» существовал в виде отдельных глав, напечатанных как самостоятельные повести в журнале «Отечественные записки». Но вскоре вышел роман, дополненный новыми главами и получивший таким образом завершённость.

Первое издание романа было быстро раскуплено, и почти сразу появилась критика на него. Почти все, кроме Белинского, сошлись во мнении о том, что Лермонтов в образе Печорина изобразил самого себя, и что такой герой не может являться героем своего времени. Поэтому второе издание, появившееся почти сразу во след первому, содержало предисловие автора, в котором он отвечал на враждебную критику. В «Предисловии» Лермонтов провёл черту между собой и своим героем и обозначил основную идею своего романа.

В 1840 году вышло единственное прижизненное издание стихотворений Лермонтова, в которое он включил 26 стихотворений и две поэмы — «Мцыри» и «Песню про... купца Калашникова».

0

16

Пятигорск. Вторая дуэль

http://sd.uploads.ru/t/eJfCE.jpg
Последний прижизненный портрет Лермонтова
в сюртуке офицера Тенгинского пехотного полка.
1841 г. Художник К. А. Горбунов

http://sd.uploads.ru/t/y2heJ.jpg
Домик в Пятигорске, где Лермонтов
прожил последние два месяца своей жизни

Зимой 1840—1841 годов, оказавшись в отпуске в Петербурге, Лермонтов пытался выйти в отставку, мечтая полностью посвятить себя литературе, но не решился сделать это, так как бабушка была против, она надеялась, что её внук сможет сделать себе карьеру и не разделяла его увлечение литературой. Поэтому весной 1841 года он был вынужден возвратиться в свой полк на Кавказ. По пути на Кавказ Лермонтов свернул на Землянск. Он встретил бывшего однополчанина А. Г. Реми, с которым был давно знаком — ему подарил как-то свой портсигар с изображением охотничьей собаки (ныне этот экспонат находится в музее-заповеднике «Тарханы»). Вместе с Реми, получившим назначение в Новочеркасск, Лермонтов заехал в гости к офицеру лейб-гвардии Гусарского полка А. Л. Потапову, в его воронежское имение Семидубравное — 50 км от Воронежа и 10 км к юго-западу от Землянска.

Уезжал из Петербурга он с тяжёлыми предчувствиями — сначала в Ставрополь, где стоял тенгинский полк, потом в Пятигорск. В Пятигорске произошла его ссора с майором в отставке Николаем Мартыновым. Впервые Лермонтов познакомился с Мартыновым в школе гвардейских подпрапорщиков, которую Мартынов закончил на год позже Лермонтова. В 1837 году Лермонтов, переведённый из гвардии в Нижегородский полк за стихи «На смерть поэта», и Мартынов, отправляющийся на Кавказ, две недели провели в Москве, часто завтракая вместе у Яра. Лермонтов посещал московский дом родителей Мартынова. Впоследствии современники считали, что прототипом княжны Мери была Наталья Соломоновна — сестра Мартынова.

Как писал в своих «Записках декабриста» Н. И. Лорер:

    Мартынов служил в кавалергардах, перешёл на Кавказ, в линейный казачий полк и только что оставил службу. Он был очень хорош собой и с блестящим светским образованием. Нося по удобству и привычке черкесский костюм, он утрировал вкусы горцев и, само собой разумеется, тем самым навлекал на себя насмешки товарищей, между которыми Лермонтов по складу ума своего был неумолимее всех. Пока шутки эти были в границах приличия, всё шло хорошо, но вода и камень точит, и, когда Лермонтов позволил себе неуместные шутки в обществе дам…, шутки эти показались обидны самолюбию Мартынова, и он скромно заметил Лермонтову всю неуместность их. Но жёлчный и наскучивший жизнью человек не оставлял своей жертвы, и, когда они однажды сошлись в доме Верзилиных, Лермонтов продолжал острить и насмехаться над Мартыновым, который, наконец, выведенный из терпения, сказал, что найдёт средство заставить молчать обидчика. Избалованный общим вниманием, Лермонтов не мог уступить и отвечал, что угроз ничьих не боится, а поведения своего не переменит.

0

17

http://sd.uploads.ru/t/xOi3H.jpg
Убийца Лермонтова
-Николай Мартынов

Из показаний Н. С. Мартынова, данных 17 июля 1841 г. на следствии по делу о дуэли (орфография оригинала сохранена)

С самого приезда своего в Пятигорск, Лермонтов не пропускал ни одного случая, где бы мог он сказать мне что-нибудь неприятное. Остроты, колкости, насмешки на мой счёт одним словом, все чем только можно досадить человеку, не касаясь до его чести. Я показывал ему, как умел, что не намерен служить мишенью для его ума, но он делал как будто не замечает, как я принимаю его шутки. Недели три тому назад, во время его болезни, я говорил с ним об этом откровенно; просил его перестать, и хотя он не обещал мне ничего, отшучиваясь и предлагая мне, в свою очередь, смеяться над ним, но действительно перестал на несколько дней. Потом, взялся опять за прежнее. На вечере в одном частном доме, за два дня до дуели, он вызвал меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову, на каждом шагу показывая явное желание мне досадить. Я решился положить этому конец. При выходе из этого дома, я удержал его за руку чтобы он шёл рядом со мной; остальные все уже были впереди. Тут, я сказал ему, что я прежде просил его, прекратить эти несносные для меня шутки, но что теперь предупреждаю, что если он ещё раз вздумает выбрать меня предметом для своей остроты, то я заставлю его перестать. Он не давал мне кончить и повторял раз сряду: — что ему тон моей проповеди не нравится; что я не могу запретить ему говорить про меня, то что он хочет, и в довершение сказал мне: «Вместо пустых угроз, ты гораздо бы лучше сделал, если бы действовал. Ты знаешь что я от дуэлей ни когда не отказываюсь, следовательно ты никого этим не испугаешь». В это время мы подошли к его дому. Я сказал ему, что в таком случае пришлю к нему своего Секунданта, — и возвратился к себе. Раздеваясь, я велел человеку, попросить ко мне Глебова, когда он приедет домой. Через четверть часа вошёл ко мне в комнату Глебов я объяснил ему в чём дело; просил его быть моим Секундантом и по получении от него согласия, сказал ему чтобы он на другой же день с рассветом, отправился к Лермонтову. Глебов, попробовал было меня уговаривать, но я решительно объявил ему, что он из слов самого же Лермонтова увидит, что в сущности, не я вызываю, но меня вызывают, — и что потому, мне не возможно сделать первому, шаг к примирению.

Дуэль произошла 15 июля (27 июля) 1841 года. Лермонтов выстрелил вверх (основная версия), Мартынов — прямо в грудь поэту.

Князь А. И. Васильчиков, очевидец событий присутствовавший на дуэли в качестве секунданта[31], рассказал историю дуэли.

Основная мысль автора:

    в Лермонтове было два человека: один — добродушный, для небольшого кружка ближайших друзей и для тех немногих лиц, к которым он имел особенное уважение; другой — заносчивый и задорный, для всех прочих знакомых.

Портрет Лермонтова в гробу.

Похороны Лермонтова не могли быть совершены по церковному обряду, несмотря на все хлопоты друзей. Официальное известие о его смерти гласило: «15-го июля, около 5 часов вечера, разразилась ужасная буря с громом и молнией; в это самое время между горами Машуком и Бештау скончался лечившийся в Пятигорске М. Ю. Лермонтов». По словам князя Васильчикова, в Петербурге, в высшем обществе, смерть поэта встретили отзывом: «Туда ему и дорога»… В своих воспоминаниях П. П. Вяземский, со слов флигель-адъютанта полковника Лужина, отметил, что Николай I отозвался об этом, сказав: «Собаке — собачья смерть». Однако после того, как великая княгиня Мария Павловна «вспыхнула и отнеслась к этим словам с горьким укором», император, выйдя в другую комнату к тем, кто остался после богослужения (дело происходило после воскресной литургии), объявил: «Господа, получено известие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит»[32].
Первое захоронение

Похороны Лермонтова состоялись 17 июля (29 июля) 1841 года на старом пятигорском кладбище. Проводить его в последний путь пришло большое количество людей: жители Пятигорска, отдыхающие, друзья и близкие Лермонтова, более полусотни официальных лиц. Так совпало, что гроб с телом Михаила Юрьевича несли на своих плечах представители всех полков, в которых поэту пришлось служить: полковник С. Д. Безобразов был представителем от Нижегородского драгунского полка, Н. И. Лорер — от Тенгинского пехотного, Александр Францевич Тиран — от Лейб-гусарского и А. И. Арнольди — от Гродненского гусарского[33].

Тело поэта покоилось в пятигорской земле 250 дней[34]. 21 января 1842 года Е. А. Арсеньева обратилась к императору с просьбой на перевозку тела внука в Тарханы. Получив Высочайшее позволение, 27 марта 1842 года слуги бабушки поэта увезли прах Лермонтова в свинцовом и засмолённом гробу в семейный склеп села Тарханы.
Надгробный памятник на могиле М. Ю. Лермонтова в Тарханах.

В пасхальную неделю, 21 апреля (3 мая) 1842, скорбный кортеж прибыл в Тарханы. Доставленный из Пятигорска гроб с телом Лермонтова был установлен на двое суток для последнего прощания в церкви Михаила Архистратига. 23 апреля (5 мая) 1842 в фамильной часовне-усыпальнице состоялось погребение, рядом с могилами матери и деда.[35].

0

18

ДУЭЛИ Лермонтова.

Дуэли появились в России в первые десятилетия 18 в. среди иностранцев, а затем вошли в обычаи у рус. дворянства, несмотря на законы, запрещавшие поединки. Во времена Л. дуэль приравнивалась к уголовному преступлению. Ход Д. как акта защиты дворянской чести регламентировался дуэльным кодексом, выработанным во Франции. Дуэльная практика основывалась больше на предании (ср. у А. С. Пушкина в «Евгении Онегине»: секундант Ленского устраивал дуэли «по всем преданьям старины»), чем на кодексе. Л. дрался на дуэли с Э. де Барантом и Н. С. Мартыновым. По некоторым сведениям, он был участником и других дуэлей.

А. Б. Шишкин.

Дуэль с Э. Барантом состоялась в воскресенье 18 февр. 1840 на Парголовской дороге за Черной речкой при секундантах А. А. Столыпине (Монго) и виконте Рауле д’Англесе. Сначала дрались на шпагах. Барант слегка оцарапал грудь противника. Л. сделал выпад, но конец его шпаги переломился. Перешли на пистолеты, Барант стрелял первым и промахнулся. Л. выстрелил в сторону. Противники тут же помирились.

Л., по словам П. А. Висковатого, прямо с места поединка отправился к А. А. Краевскому, редактору «ОЗ» (Висковатый, с. 322); по документам цензурного комитета выясняется, что, несмотря на воскресенье, Краевский сумел в этот же день доставить цензору П. А. Корсакову рукопись «Героя нашего времени»; уже назавтра было получено одобрение (ЦГИА, ф. 777, оп. 27, дело 24, л. 5, об. 6). Только в нач. марта весть о поединке дошла до высшего начальства.

11 марта Л. был арестован и предан воен. суду. Барант, как сын франц. посла, не был привлечен к судебной ответственности и не был допрошен. Вице-канцлер К. В. Нессельроде от имени царя посоветовал франц. посланнику отправить сына на время суда в Париж. Но Баранты медлили. Виконт д’Англес, посетивший Петербург после окончания франц. северной ученой экспедиции, тотчас после дуэли уехал. А. А. Столыпин сам явился с повинной, был арестован 15 марта и предан суду.

Первоначально виновницей дуэли называли жену рус. консула в Гамбурге Терезу фон Бахерахт (урожд. Струве), пользовавшуюся в этот сезон большим успехом в великосветском петерб. кругу. По свидетельству секретаря франц. посольства барона д’Андре, Л. и Барант уже в январе были в «очень натянутых отношениях», встречаясь «слишком часто». Д’Андре в письме к Баранту-отцу упомянул «известную даму», которая «могла бы не допустить того, что произошло», если бы у нее была хоть «доля ума» [Герштейн (8), с. 19—20]. Молва признавала, что Бахерахт была виновницей сплетни, поссорившей Баранта с Л., но соперничество молодых людей относила к кн. М. А. Щербатовой, за к-рой Л. открыто ухаживал. Тем не менее Бахерахт вынуждена была покинуть из-за этой «истории» Россию. (В 40-х гг. она занялась лит. деятельностью, писала на нем. яз. под псевд. «Therese».)

Непосредств. повод к вызову на дуэль известен по офиц. показаниям Л.: 16 февр. на балу у гр. Лаваль Барант потребовал у Л. объяснений по поводу якобы сказанных им в разговоре с «известной особой» «невыгодных вещей» о нем. Обмен колкостями завершился фразой Баранта: «Если бы я был в своем отечестве, то знал бы, как кончить это дело». Намек на рус. законы прозвучал оскорбительно для нац. достоинства страны; Л. парировал: «В России следуют правилам чести так же строго, как и везде, и мы меньше других позволяем оскорблять себя безнаказанно». Барант вызвал Л.

Ссора явилась как бы отражением эпизода, бывшего во франц. посольстве месяца за два до бала у Лаваль. Посланник, сочтя нужным пригласить на прием рус. поэта, вынужден был предварительно осведомиться через А. И. Тургенева, правда ли, что Л. в стих. «Смерть поэта» поносит всю франц. нацию, а не одного только убийцу Пушкина. Убедившись в неосновательности этого подозрения, Барант пригласил Л. на бал. Кто восстанавливал посланника против Л., не выяснено.

Петерб. об-во приняло сторону Л. С горечью вспоминали о гибели Пушкина от руки француза, тоже принадлежавшего к семье иностр. дипломата: «... Дантес убил Пушкина, и Барант, вероятно, точно так же бы убил Лермонтова, если бы не поскользнулся, нанося решительный удар, который таким образом только оцарапал ему грудь» (Корф, в кн.: Воспоминания). Одни утверждали, что поводом к недоразумениям послужил спор о смерти Пушкина (Е. П. Ростопчина);

другие слышали, как Л. сравнивал вызывающее поведение Баранта с заносчивостью Дантеса (караульный офицер Горожанский). Военно-судная комиссия установила, что Л. «вышел на дуэль не по одному личному неудовольствию, но более из желания поддержать честь русского офицера». Высокопоставленные сановники указывали на предубежденное отношение Николая I к Июльской монархии, а следовательно, и к посланнику короля Луи Филиппа. Современники полагали, что проступок Л. не будет иметь серьезных последствий [письма В. Г. Белинского, П. А. Вяземского, А. О. Смирновой, А. М. Верещагиной — см. Мануйлов (10)]. Находясь под арестом, Л. много читал, написал стих. «Воздушный корабль», «Соседка», «Журналист, читатель и писатель» и подготовил к изданию сборник своих стихов (вышел осенью 1840).

Но дуэль разрушила планы Барантов, ожидавших назначения сына вторым секретарем посольства в России. Задержавшись в Петербурге, Э. Барант опровергал во всех гостиных офиц. показания арестованного Л. Он счел для себя оскорбительным слух о том, что противник выстрелил в воздух, и обвинял поэта во лжи. 22 марта Л. пригласил Баранта для объяснений на Арсенальную гауптвахту, где еще раз подтвердил правдивость своих показаний и предложил новую дуэль. Барант при двух свидетелях отказался от своих претензий (Шан-Гирей А. П., в кн.: Воспоминания). Несмотря на это, его мать заявила вел. кн. Михаилу Павловичу, что Л. вызывал Баранта на вторую дуэль. Это осложнило дело. Л. был обвинен не только в повторном вызове, но и в противозаконном свидании с Барантом на гауптвахте. Между тем других посетителей Л. принимал безнаказанно и в Ордонансгаузе, где он содержался с 11 по 17 марта, и на гауптвахте. Знаменитая апрельская беседа с Белинским тоже происходила в Ордонансгаузе, куда Л. перевели обратно после свидания с Барантом.

23 марта Барант уехал в Париж, но родители продолжали хлопотать о его возвращении. Чтобы избежать нового конфликта, они требовали от Л. извинительного письма к сыну с признанием ложности своих показаний. А. Х. Бенкендорф поддерживал эти претензии.

13 апр. Генерал-аудиториат вынес «сентенцию» (мнение) о переводе Л. в один из армейских полков с предварительным трехмесячным содержанием в крепости. Николай I ограничил наказание переводом в армию («высочайший приказ» от 13 апр.), но избрал для Л. Тенгинский пех. полк, к-рый принимал участие в опасных делах против горцев. А. А. Столыпину, к-рый недавно вышел в отставку, Николай I «посоветовал» вновь вступить в службу, и тот «добровольно» поехал на кавк. войну, зачисленный в Нижегородский драгун. полк.

Перед отправкой на Кавказ Л. был вызван к Бенкендорфу. Шеф жандармов опять потребовал от него письменного извинения перед Барантом. Л. отказался. Он обратился с объяснит. письмом к вел. кн. Михаилу Павловичу (VI, 453—54), прося его заступничества перед царем. Николай I не поддержал требования Бенкендорфа.

Л. выехал из Петербурга в первых числах мая. В книжных лавках уже продавалась его первая книга: «Герой...» вышел из печати, пока Л. находился под арестом. Суровость приговора настроила петерб. об-во против франц. посланника. Поняв неловкость положения, Баранты намеревались ходатайствовать о смягчении участи поэта, но Бенкендорф отговаривал их, черня Л. [Герштейн (8), с. 47]. В июне императрица Александра Федоровна хлопотала о прощении Л., дав прочесть императору «Героя...». Николай I отозвался отрицательно о романе и напутствовал автора на Кавказ словами: «Счастливый путь, г. Лермонтов, пусть он, если это возможно, прочистит себе голову...» (там же, с. 101, 468).

Попытки вмешательства Барантов в судьбу Л. прослеживаются по их переписке до дек. 1840, когда они добились согласия франц. пр-ва назначить их сына вторым секретарем посольства в России. Одновременно Л. получил отпуск для свидания с бабушкой. Баранты хлопотали, чтобы поэт не был допущен в столицу, опасаясь нового столкновения. Бенкендорф обещал, что Л. встретится с Е. А. Арсеньевой где-нибудь в средней России. Но царь опять не поддержал Бенкендорфа. Л. провел в столице более двух месяцев. Обстоятельства его срочной высылки обратно на Кавказ в апр. 1841, по-видимому, не имели отношения к истории с Барантом.

Э. Барант все же не получил назначения в посольство в Петербург и продолжал дипломатич. карьеру в др. странах. Причины личной ненависти Бенкендорфа к Л., ярко проявившейся в конфликте с Барантами, до конца не выяснены.

Лит.: Письмо Л. к Н. Ф. Плаутину, 6, 451; Шан-Гирей А. П., в кн.: Воспоминания (1972), с. 46—49; Ростопчина, там же, с. 284; Корф, там же, с. 230; Висковатый, с. 317—38; Мануйлов (10), с. 115—30; Герштейн (8), с. 11—52; Андреев-Кривич (4), с. 126—50.

Э. Г. Герштейн.

Дуэль Лермонтова с Н. С. Мартыновым состоялась во вторник 15 июля 1841 близ Пятигорска, у подножия горы Машук. Л. был убит выстрелом в грудь навылет. Многие обстоятельства этого трагич. события остаются неясными, поскольку показания очевидцев — самого Мартынова и секундантов М. П. Глебова и А. И. Васильчикова — давались на следствии, когда участники дуэли были озабочены не столько установлением истины, сколько тем, чтобы приуменьшить собств. вину (см. ниже — Следствие и суд).

Причины дуэли. Мартынов показал на следствии: «С самого приезда своего в Пятигорск Лермонтов не пропускал ни одного случая, где бы мог он сказать мне что-нибудь неприятное. Остроты, колкости, насмешки на мой счет ... На вечере в одном частном доме, — за два дня до дуэли, — он вывел меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову, — на каждом шагу показывая явное желание мне досадить. — Я решился положить этому конец» (Военно-судное дело; ИРЛИ, ф. 524, оп. 3, № 16, л. 36; в дальнейшем при ссылках на этот источник указываются только листы). Глебов показал: «Поводом к этой дуэли были насмешки со стороны Лермонтова на счет Мартынова, который, как говорил мне, предупреждал несколько раз Лермонтова...» (л. 41). Васильчиков показал: «О причине дуэли знаю только, что в воскресенье 13-го июля поручик Лермонтов обидел майора Мартынова насмешливыми словами; при ком это было и кто слышал сию ссору, не знаю. Также неизвестно мне, чтобы между ними была какая-либо давнишняя ссора или вражда...» (л. 47 об.).

На те же причины (но с благоприятными для Л. акцентами и не опуская собств. имен) указывают другие очевидцы: компания молодых офицеров, в т. ч. Л. и Мартынов, часто собиралась в доме генеральши М. И. Верзилиной; шутки, острословие, танцы, флирт были непременной чертой этих вечеров. Л. и Мартынов ухаживали за дочерью Верзилиной — Э. А. Клингенберг (впоследствии Шан-Гирей), к-рой и принадлежит наиболее подробное описание роковой ссоры: «13-го июля собралось к нам несколько девиц и мужчин... Михаил Юрьевич дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать. К нам присоединился Л. С. Пушкин, который также отличался злоязычием, и принялись они вдвоем острить свой язык... Ничего злого особенно не говорили, но смешного много; но вот увидели Мартынова, разговаривающего

очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счет, называя его „montagnard au grand poignard“ („горец с большим кинжалом“. — Ред.). (Мартынов носил черкеску и замечательной величины кинжал.) Надо же было так случиться, что когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово poignard раздалось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: „сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах“, и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться Лермонтову... Танцы продолжались, и я думала, что тем кончилась вся ссора» (см. в кн.: Воспоминания).

Разительное несоответствие между ничтожным характером ссоры и ее трагич. последствиями породило ряд версий, основанных на убеждении, что существовали иные, более глубокие побудительные мотивы действий Мартынова. Так, сразу же после дуэли в Пятигорске говорили (А. Г. Сидери), что истинной ее причиной послужило соперничество из-за Э. А. Клингенберг или Н. П. Верзилиной (см. Щеголев, в. 2, с. 218—19; Висковатый, с. 430); что Мартынов видел намеки на себя в обрисовке Грушницкого в «Княжне Мери», что, вызывая Л., Мартынов заступался за честь своей сестры Натальи, отношения с к-рой Л. якобы имел в виду, когда рисовал образы княжны Мери и даже Веры (см. Смольянинов, в кн.: Воспоминания). Впрочем, др. современники высказывались против подобного рода объяснений (см. Катков М. Н., Письмо к М. Н. Каткову, в кн.: Сб. Соцэкгиза, с. 67); не приняло их и сов. лермонтоведение.

С отношениями Л. к семье Мартыновых (Л. бывал в их доме в Москве и, видимо, «любезничал» с Н. С. Мартыновой) связана и другая версия: когда в 1837 Л. уезжал в отряд из Пятигорска, где в это время проводила лето семья Мартыновых, они вручили ему пакет с письмами для сына, Николая Соломоновича. Интересуясь мнениями Мартыновых о себе, Л. якобы распечатал пакет; однако он не знал, что в него были вложены 300 руб.; возвращая их Мартынову, он был вынужден сказать, что пакет у него украли. Этот случай (возможно, имевший место) будто бы и явился причиной дуэли. Версия эта распространялась с нач. 50-х гг. и самим Мартыновым, и лицами, близкими к этому семейству (рассказ Е. С. Ржевской, урожд. Мартыновой, Я. К. Гроту, в кн.: Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым, т. 3, СПБ, 1896, с. 574—75; Костенецкий Я. И., Воспоминания о Лермонтове, «РС», 1875, № 9, с. 64). В 1892 и 1893 Д. Д. Оболенский опубл. три письма из архива Мартынова, как будто подтверждающие версию («РА», 1893, № 8, с. 606—09); однако Э. Герштейн установила, что Оболенский допустил грубую ошибку, датировав 1837 письмо Е. М. Мартыновой, в к-ром она писала сыну, что Л. часто у них бывает и ее дочери «находят большое удовольствие в его обществе». На самом деле письмо относится к 1840. Добрые отношения между Л. и Мартыновыми весной 1840 подтверждаются и записями в неопубл. дневнике А. И. Тургенева. Т. о., причиной дуэли 1841 не могла быть давняя история с распечатанным пакетом, ибо никакие отношения между Л. и Мартыновыми в 1840 были бы невозможны, если бы она к тому времени не разъяснилась.

В конце 19 в. начали возникать версии, осн. на предположении, что Мартынов был лишь орудием в руках влиятельных недоброжелателей Л. В этой связи П. К. Мартьянов (т. 2, с. 76, 85—86 и др.) называл Пятигорский салон генеральши Е. И. Мерлини, где к Л. относились с явным предубеждением; по некоторым сведениям, незадолго до дуэли с Мартыновым близкие к Мерлини лица пытались спровоцировать ссору Л. с офицером С. Лисаневичем. С др. стороны, Висковатый (с. 418) обвинял в причастности к гибели Л. ближайшее окружение Бенкендорфа; с конца 1920-х и особенно в 30—40-е гг. распространилось мнение о заговоре против поэта, организованном по приказу Николая I Бенкендорфом через командированного им в апр. 1841 в Пятигорск жандармского подполковника А. Н. Кушинникова или, по другой версии, воен. министром А. И. Чернышевым через начальника штаба войск на Кавк. линии и в Черномории полковника А. С. Траскина, находившегося на лечении в Пятигорске с 12 июля. Никаких достоверных материалов, подтверждающих эти версии, обнаружено не было, но их сторонники усматривали доказательства заговора в самом отсутствии документов о деятельности Кушинникова (см. Кучеров И., Стешиц В., К вопросу об обстоятельствах убийства М. Ю. Лермонтова, «РЛ», 1966, № 2, с. 90) или в исчезновении писем Траскина, написанных между 4 и 21 июля 1841 (см. Андреев-Кривич С., Два распоряжения Николая I, ЛН, т. 58, с. 425).

С. Латышев и В. Мануйлов обнаружили и частично опубл. донесения Кушинникова Бенкендорфу относительно гибели Л. («РЛ», 1966, № 2, с. 114—15, 119); никаких указаний на существование заговора из этих материалов извлечь нельзя. Обнаружилось и письмо Траскина командующему войсками на Кавк. линии и в Черномории ген. П. Х. Граббе от 17 июля 1841 с сообщением о дуэли Л. Письмо не только не дает оснований для обвинения Траскина в заговоре, но свидетельствует скорее о симпатии нач. штаба к молодому офицеру, к-рый, кстати, по его письменному разрешению находился не под пулями горцев в Тенгинском полку, а на лечении в Пятигорске. Отвечая именно на это письмо, Граббе писал: «Несчастная судьба нас, русских. Только явится между нами человек с талантом — десять пошляков преследуют его до смерти» [см. Вацуро (4)].

Наконец, известное распоряжение Николая I от 30 июня 1841 «... дабы поручик Лермонтов непременно состоял налицо во фронте и чтобы начальство отнюдь не осмеливалось ни под каким предлогом удалять его от фронтовой службы в своем полку» [см. Мануйлов (10), с. 163], никак не вяжется с версией о заговоре: абсурдно полагать, что Николай I, при всем его недоброжелательном отношении к Л., санкционировал заговор против Л. в Пятигорске и одновременно потребовал, чтобы он не отлучался от службы на Черноморском побережье. Советские лермонтоведы все более единодушно склоняются к мнению, что глубинной причиной крайнего ожесточения Мартынова было его неуравновешенное психическое состояние, вызванное крахом военной карьеры (в февр. 1841 он вынужден был выйти в отставку), обострившее характерные для него ипохондрию, самовлюбленность, постоянную потребность ограниченного человека в самоутверждении, озлобление и зависть ко всем, в ком он видел соперников. Вместе с тем не следует преуменьшать остроту конфликта между Л. и придворными кругами, некоторыми лицами, близкими к Бенкендорфу (напр., министр иностранных дел граф К. В. Нессельроде), к-рых Л. заклеймил в стих. «Смерть поэта». Конкретное изучение этого конфликта начато в трудах совр. исследователей (И. Андроников, Э. Герштейн, В. Мануйлов, С. Латышев и др.).

Вызов на дуэль. Объяснение Л. с Мартыновым по поводу ссоры произошло тотчас по выходе из дома Верзилиной вечером 13 июля. Их разговора никто, по-видимому, не слышал, и воспроизвести его мог только Мартынов; но Мартынов хорошо понимал

значение именно этой части показаний: от того, кто будет признан инициатором дуэли, зависела мера наказания — вся его дальнейшая судьба. Вопрос этот занял на следствии центр. место, и Мартынов тщательно отрабатывал свои ответы. В его передаче диалог принял след. форму: «...я сказал ему, что я прежде просил его прекратить эти несносные для меня шутки, — но что теперь, предупреждаю, что если он еще раз вздумает выбрать меня предметом для своей остроты, — то я заставлю его перестать. — Он не давал мне кончить и повторял несколько раз сряду: что ему тон моей проповеди не нравится: что я не могу запретить ему говорить про меня то, что он хочет, — и в довершение сказал мне: „Вместо пустых угроз, ты гораздо бы лучше сделал, если бы действовал. Ты знаешь, что я от дуэлей никогда не отказываюсь, — следовательно ты никого этим не испугаешь“... Я сказал ему, что в таком случае пришлю к нему своего секунданта» (л. 37).

Такое течение разговора означало фактич. вызов со стороны Л.: прося «оставить свои шутки» и намекая на возможность дуэли лишь в случае неисполнения законной просьбы, Мартынов делал «шаг к сохранению мира». Л. же своим ответом отрезал путь к примирению и провоцировал вызов. Так представил дело Мартынов. Так представили его и секунданты. Глебов показал: Мартынов, «...не видя конца его насмешкам, объявил Лермонтову, что он заставит его молчать, на что Лермонтов отвечал ему, что вместо угроз ... требовал бы удовлетворения... Формальный вызов сделал Мартынов... я с Васильчиковым употребили все усилия, от нас зависящие, к отклонению этой дуэли; но Мартынов... говорил, что... не может взять своего вызова назад, упираясь на слова Лермонтова, который сам намекал ему о требовании удовлетворения» (л. 43 об.). Васильчиков показал: «Формальный вызов был сделан майором Мартыновым; но... когда майор Мартынов при мне подошел к поручику Лермонтову и просил его не повторять насмешек [здесь противоречие: Мартынов показывал, что объяснение с Л. происходило без свидетелей. — Ред.], сей последний отвечал, что он не в праве запретить ему говорить и смеяться, что впрочем, если обижен, то может его вызвать и что он всегда готов к удовлетворению». Далее Васильчиков рассказал, как он и Глебов пробовали уговорить Мартынова «взять свой вызов назад», но тот заявил, что слова Л., «которыми он как бы подстрекал его к вызову, не позволяют ему, Мартынову, отклоняться от дуэли» (л. 48—49 об.). Тридцать с лишним лет спустя Васильчиков высказался еще определеннее: «...слова Лермонтова „потребуйте от меня удовлетворения“ заключали в себе уже косвенное приглашение на вызов...» (см. в кн.: Воспоминания).

Между тем существует важное свидетельство того, что акценты в пользу Мартынова в показаниях секундантов появились уже в ходе следствия; в первые же часы после дуэли они говорили другое. Это свидетельство — письмо Траскина, к-рый в качестве старшего воинского начальника в Пятигорске встретился с Глебовым и Васильчиковым еще до того, как им были предъявлены вопросы Следств. комиссии, и на основании их устных показаний сообщал П. Х. Граббе: «Мартынов сказал ему, что он заставит его замолчать... Лермонтов ответил, что не боится его угроз и готов дать ему удовлетворение, если он считает себя оскорбленным» («РЛ», 1974, № 1, с. 124). Т. о., в передаче Траскина, слова раздраженного Мартынова лишены смягчающего оттенка (столь тщательно акцентированного в показаниях перед Следств. комиссией) и звучат как прямая угроза; ответ же Л., сохраняя необходимую меру достоинства, несет в себе миролюбивые интонации. Картина, представленная Траскиым, в большей мере соответствует представлениям совр. лермонтоведения (сложившимся в результате кропотливого сопоставления всех деталей дуэльной истории), чем показания Мартынова, Глебова и Васильчикова, тенденциозность к-рых подозревали и мн. современники, и позднейшие исследователи.

Секунданты. В офиц. документах фигурируют имена двух секундантов — Глебова и Васильчикова; в действительности же на месте дуэли присутствовали четыре секунданта: как известно из мемуаров, решено было скрыть от следствия участие в дуэли А. А. Столыпина (Монго) и С. В. Трубецкого, т. к. во время суда они могли поплатиться больше других (и Столыпин, и Трубецкой находились на Кавказе на положении сосланных, к тому же было известно, что их обоих ненавидел Николай I). Это решение повлекло за собой и др. изменения в показаниях. Пришлось перераспределить роли двух оставшихся секундантов: Глебов назвал себя секундантом Мартынова, Васильчиков — секундантом Л. В письме к Д. А. Столыпину 1841 Глебов давал обратное распределение функций. Не исключается, однако, что секундантами Л. были Столыпин и Трубецкой. Существует, впрочем, серьезно аргументированное предположение, что Столыпин и Трубецкой опоздали к месту дуэли из-за сильного ливня и дуэль действительно состоялась при двух свидетелях «по договоренности обеих сторон» [Герштейн (8), с. 426—36]. Необходимостью скрыть участие в дуэли Столыпина и Трубецкого объясняется также путаница в показаниях о том, кто с кем и на чем приехал к месту поединка.

Дуэль. Согласно показаниям участников, дуэль происходила 15 июля ок. 7 часов вечера на небольшой поляне у дороги, ведущей из Пятигорска в Николаевскую колонию вдоль сев.-зап. склона горы Машук, в четырех верстах от города. На след. день при осмотре указанного места Следств. комиссией замечена была «истоптанная трава и следы от беговых дрожек», а «на месте, где Лермонтов упал и лежал мертвый, приметна кровь, из него истекшая» (л. 31—31 об.). Впрочем, время и место дуэли не вызывали сомнений. Дальнейшие показания постепенно уклоняются от истины. Мартынов: «Был отмерен барьер в 15 шагов и от него в каждую сторону еще по десяти. — Мы стали на крайних точках. — По условию дуэли каждый из нас имел право стрелять когда ему вздумается, — стоя на месте или подходя к барьеру...» (л. 36—37). Но в черновике показаний Мартынова было не так: «Условия дуэли были: 1-е. Каждый имеет право стрелять, когда ему угодно... 2-е. Осечки должны были считаться за выстрелы. 3-е. После первого промаха... противник имел право вызвать выстрелившего на барьер. 4-е. Более трех выстрелов с каждой стороны не было допущено...» (Сб. Соцэкгиза, с. 52). Прочитав черновик, Глебов прислал записку Мартынову: «Я должен же сказать, что уговаривал тебя на условия более легкие... Теперь покамест не упоминай о условии 3 выстрелов; если же позже будет о том именно запрос, тогда делать нечего: надо будет сказать всю правду» («РА», 1893, № 8, с. 600). «Запроса» не последовало, и Мартынов «всей правды» не сказал: смертельные условия дуэли (право каждого на три выстрела с вызовом отстрелявшегося на барьер!) были от следствия скрыты. Есть основания сомневаться, что расстояние между барьерами было 15 шагов: Васильчиков позже говорил о 10! («РА», 1872, № 1, с. 211). Существует версия, что непомерно тяжелые условия дуэли предложил Р. Дорохов, пытаясь заставить Л. и Мартынова отказаться от поединка. То обстоятельство, что на месте поединка не было ни врача, ни экипажа на случай рокового исхода, позволяет предполагать, что секунданты до последней минуты надеялись на мирный исход.

Однако события развивались по-иному. Мартынов: «...Я первый пришел на барьер; ждал несколько времени выстрела Лермонтова, потом спустил курок...» (л. 37). Васильчиков: «...расставив противников, мы, секунданты, зарядили пистолеты [установлено, что были использованы дальнобойные крупнокалиберные дуэльные пистолеты Кухенройтера с кремнево-ударными запалами и нарезным стволом, принадлежавшие А. А. Столыпину, — «РЛ», 1966, № 2, с. 122, 126—27. — Ред.], и по данному знаку гг. дуэлисты начали сходиться: дойдя до барьера, оба стали; майор Мартынов выстрелил. Поручик Лермонтов упал уже без чувств и не успел дать своего выстрела; из его заряженного пистолета выстрелил я гораздо позже на воздух» (л. 47—47 об.). Глебов: «Дуэлисты стрелялись... на расстоянии 15 шагов и сходились на барьер по данному мною знаку... После первого выстрела, сделанного Мартыновым, Лермонтов упал, будучи ранен в правый бок навылет, почему и не мог сделать своего выстрела» (л. 43). Между тем в Пятигорске распространился слух, что Л. категорически отказался стрелять в Мартынова и разрядил свой пистолет в воздух. На это указывают почти все известные нам источники: записи в дневниках А. Я. Булгакова и Ю. Ф. Самарина, письма из Пятигорска и Москвы К. Любомирского, А. Елагина, М. Н. Каткова, А. А. Кикина и др.

Первое из этих утверждений не вызывает сомнений: Траскин, к-рый, как упоминалось, имел возможность первым допросить Глебова и Васильчикова, писал ген. Граббе 17 июля: «Лермонтов сказал, что он не будет стрелять и станет ждать выстрела Мартынова» («РЛ», 1974, № 1, с. 124—25). Вероятно, соответствует истине и слух о том, что Л. выстрелил (или, по крайней мере, готовился выстрелить) в воздух. В акте медицинского осмотра трупа указывается: «При осмотре оказалось, что пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего ребра, при срастении ребра с хрящом, пробила правое и левое легкое, поднимаясь вверх, вышла между пятым и шестым ребром левой стороны» (Летопись, с. 169—70). Но такой угол раневого канала (от 12-го ребра до противоположного 5-го межреберья уклон при нормальном положении туловища составляет не менее 35°) мог возникнуть только в случае, если пуля попала в Л., когда он стоял повернувшись к противнику правым боком (классич. поза дуэлянта) с сильно вытянутой вверх правой рукой, отогнувшись для равновесия влево.

В пользу выстрела в воздух свидетельствуют и тот факт, что пистолет Л. после дуэли оказался разряженным, и обмолвка Мартынова на следствии: «Хотя и было положено между нами считать осечку за выстрел, но у его пистолета осечки не было» (Сб. Соцэкгиза, с. 60), и позднейшее признание Васильчикова: «... он, все не трогаясь с места, вытянул руку кверху, по-прежнему кверху же направляя дуло пистолета...». На вопрос изумленного Висковатого (к-рому Васильчиков сделал это сенсационное признание) — «отчего же он не печатал о вытянутой руке, свидетельствующее, что Лермонтов показывал явное нежелание стрелять», б. секундант ответил, что прежде «он не хотел подчеркивать этого обстоятельства, но поведение Мартынова снимает с него необходимость щадить его» (Висковатый, с. 425). Итак, секунданты скрыли от следствия еще один факт — пожалуй, самый важный: Мартынов стрелял в Л. не только будучи уверенным, что тот в него не целится и не выстрелит, но именно в тот самый момент, когда Л. поднял руку с пистолетом и, возможно, даже успел выстрелить в воздух [необычный угол раневого канала служил одно время гл. аргументом для обоснования фантастич. версии, что в Л. стрелял не Мартынов, а некто спрятанный в кустах на скале, нависающей над дуэльной площадкой

0

19

После дуэли.

Лермонтов скончался, не приходя в сознание, и течение неск. минут. Васильчиков поскакал в город за врачом, остальные секунданты остались у трупа. Васильчиков вернулся ни с чем: из-за сильного ненастья (во всех источниках упоминается, что 15 июля то начинались, то прекращались ливневые дожди; по-видимому, противники стрелялись под дождем; сильная гроза продолжалась какое-то время после дуэли) никто не соглашался ехать. Затем Глебов и Столыпин уехали в Пятигорск, где наняли телегу и отправили с нею к месту происшествия кучера Л. — Ивана Вертюкова и «человека Мартынова» — Илью Козлова, к-рые и привезли тело на квартиру Лермонтова  ок. 11 часов вечера.

Друзьям Лермонтова пришлось преодолеть немало трудностей, прежде чем было получено разрешение на похороны. Духовенство не решалось предать прах земле по христ. обряду без разрешения властей; убитый на дуэли приравнивался к самоубийцам, к-рым отпевание не полагалось. Не дал такого разрешения и комендант Пятигорска полковник В. И. Ильяшенков, передав этот вопрос на рассмотрение Следств. комиссии, к-рая (возможно, под давлением Траскина) постановила, «что приключившаяся Лермонтову смерть не должна быть причтена к самоубийству» и что Лермонтов может быть погребен «так точно, как в подобном случае камер-юнкер Александр Сергеев Пушкин отпет был в церкви конюшень Императорского двора в присутствии всего города» («РО», 1895, № 2, с. 855). 17 июля в конце дня состоялись похороны при стечении всего Пятигорска, однако отпевания не было и в церковь гроб не был допущен. «Офицеры несли прах любимого ими товарища до могилы, а слезы множества сопровождавших выразили потерю общую, незаменимую» (см. Туровский, в кн.: Воспоминания). Через 9 мес. по просьбе Е. А. Арсеньевой гроб с телом Лермонтова был перевезен в Тарханы и 23 апр. 1842 погребен в фамильном склепе.

Следствие и суд. Распорядившись о перевозке тела Лермонтов, Глебов отправился к коменданту Ильяшенкову и доложил о случившемся. Он и Мартынов были арестованы в тот же вечер. Наутро арестовали и Васильчикова. Ильяшенков немедленно сообщил о происшествии ген. Граббе и назначил Следств. комиссию в составе: председатель — плац-майор подполковник Ф. Ф. Унтилов (пожилой офицер, Георгиевский кавалер, много лет прослуживший на Кавказе и поплатившийся карьерой за отказ сотрудничать с жандармерией) и три представителя судебных и гражд. властей (М. П. Черепанов, Марушевский, М. М. Ольшанский 2-й).

На выводах комиссии сказалось пребывание в Пятигорске Траскина (второго после Граббе лица в воен. администрации на Сев. Кавказе), к-рый лично беседовал с подследственными, направлял нек-рые их ответы и, по-видимому, вмешивался в следствие. По его предписанию в комиссию был введен подполковник корпуса жандармов А. Н. Кушинников, осуществлявший по заданию Бенкендорфа секретный политич. надзор за офицерами на Кавк. Водах в период курортного сезона 1841 (такая мера практиковалась с 1834); судя по материалам, Кушинников в ход следствия не вмешивался, исправно докладывая о происходящем Бенкендорфу.

Комиссия немедленно приступила к работе: были допрошены Глебов и Васильчиков, после чего члены комиссии вместе с секундантами отправились к месту поединка. Результаты допроса и осмотра местности зафиксированы в «Акте» от 16 июля. В тот же день произведен медицинский осмотр тела Л. лекарем Пятигорского воен. госпиталя И. Е. Барклаем-де-Толли. Офиц. документ об этом датирован 17 июля. Главным в работе комиссии были допросы участников дуэли, к-рые не были изолированы друг от друга: Глебов и Васильчиков вместе находились на гауптвахте и интенсивно переписывались с Мартыновым, к-рый содержался в гор. тюрьме. 17 июля подследственным были предъявлены письменные вопросы, на к-рые они представили согласованные между собой письменные ответы. Отрабатывая показания, подследственные, как это было показано выше, о многом умалчивали, существенно уклоняясь от истины с целью преуменьшить свою вину. Комиссия удовлетворилась этими показаниями и не подвергла их объективной проверке.

30 июля следствие закончилось, и дело было в тот же день представлено Ильяшенкову, к-рый 11 авг. направил его И. П. Хомутову, главе гражд. администрации на Сев. Кавказе; последний вернул его Ильяшенкову с указанием передать дело Мартынова и Васильчикова «как лиц гражданского ведомства» в Пятигорский окружной суд. Получив 27 авг. указание Хомутова, Ильяшенков уведомил о нем окружной суд, а следств. дело направил 8 сент. ген. Граббе для решения участи Глебова. В сентябре под председательством окружного судьи Папарина начался суд над Мартыновым и Васильчиковым. 13 сент. Мартынову были посланы новые детальные вопросные пункты: суд явно не удовлетворился материалами следствия. Среди прочих ему задали вопрос: «...не было ли употреблено с вашей стороны или секундантов намерения к лишению жизни Лермонтова противных общей вашей цели мер?» (Сб. Соцэкгиза, с. 57). Это означало: не было ли нарушения дуэльных правил? Суд, похоже, намеревался всерьез расследовать версию о выстреле в упор в Лермонтова, поднявшего вверх руку с пистолетом.

Между тем еще 4 авг., получив незадолго до того сообщение о дуэли в Пятигорске, Николай I распорядился предать всех троих участников дуэли воен. суду «...с тем, чтобы судное дело было окончено немедленно и представлено на конфирмацию [утверждение. — Ред.] установленным порядком» (Сб. Соцэкгиза, с. 32—33). В сер. сентября распоряжение Николая I (через штабы Головина и Граббе) дошло до Пятигорска и дело передали в воен. суд, открывшийся 27 сент.; он не пытался, как окружной суд, разобраться в показаниях подсудимых, а полностью положился на материалы Следств. комиссии. 30 сент. был объявлен приговор: Мартынов признан виновным в «произведении дуэли», приведшей к смерти Л., и подлежащим по Своду военных постановлений (ч. 5, кн. 1, ст. 392, 393) к «лишению чинов и прав состояния» (л. 130 об.). Такому же наказанию подлежали Глебов и Васильчиков за то, что были секундантами на дуэли и не донесли о ней. Но гл. смысл приговора заключался в след. пункте: «Сей приговор... в присутствии сей комиссии подсудимым объявлен, но, не чиня по нем никакого исполнения, представить оный обще с делом на высшую конфирмацию. Вышеупомянутые подсудимые находятся все неарестованными на свободе» (л. 132).

Дело ушло по инстанциям. Сначала командующий войсками на Кавк. линии и в Черномории ген. Граббе, а затем командир Отдельного Кавк. корпуса ген. Е. А. Головин смягчили приговор, предложив лишить Мартынова «чина, ордена и написать в солдаты до выслуги без лишения дворянского достоинства», а Глебова и Васильчикова «выдержать... в крепости на гауптвахте один месяц и Глебова перевесть из гвардии в армию тем же чином» (Сб. Соцэкгиза, с. 41—43). Затем дело ушло в Петербург на «высшую конфирмацию». Генерал-аудитор Ноинский составил по делу обширный и весьма объективный доклад, содержащий сведения о подсудимых, о причине и ходе дуэли, приговор суда и мнения Головина и Граббе о его смягчении. В докладе даже специально подчеркивалось, что острот и шуток Лермонтова, оскорбивших Мартынова, никто, собственно, не слышал. Т. о., Николай I, к-рому доклад был представлен 3 янв. 1842, имел возможность более или менее правильно судить о деле и воздать должное убийце и секундантам. Тем не менее он вынес беспрецедентно мягкое решение: «Майора Мартынова посадить в Киевскую крепость на гауптвахту на три месяца и предать церковному покаянию. Титулярного же советника князя Васильчикова и корнета Глебова простить, первого во внимание к заслугам отца, а второго по уважению полученной тяжелой раны» (л. 167). Тягчайшее преступление против рус. культуры осталось по существу безнаказанным.

0

20

http://sd.uploads.ru/t/PCnNL.jpg
Пятигорск. Вид с Перкальской скалы.
Фотография И. Ланге. Вторая пол. 19 в.

Точное распределение секундантов неизвестно.

В официальных документах указаны два имени: Михаила Глебова и князя Васильчикова. Первый указан секундантом Мартынова, второй — Лермонтова. Исследователи выдвигают несколько версий. Согласно одной из них, имена ещё двух секундантов — Алексея Столыпина (Монго) и князя Сергея Трубецкого — были скрыты участниками дуэли из-за того, что оба находились на положении сосланных и не могли бы рассчитывать на снисхождение. Тогда, не исключено, что именно они были секундантами Лермонтова. По другой версии, Столыпин и Трубецкой опоздали к месту дуэли из-за сильного ливня и по договорённости сторон «дуэль прошла при двух секундантах»

0