Поединок Ильи Муромца и Добрыни Никитича

Ай во том во городи во Рязанюшки,
Доселева Рязань то слободой слыла,
Нонече Рязань то словё городом.
В той то Рязанюшке во городе
Жил был Никитушка Романович.
Живучись, братцы, Никитушка состарился,
Состарился Никитушка, сам преставился.
Еще жил то Никита шестьдесят годов,
Снес де Никита шестьдесят боев,
Еще срывочных, урывочных числа смету нет.
Оставалась у Никиты любима семья,
Ай любима семья та – молода жена,
Молодыя Амельфа Тимофеевна;
Оставалось у Никиты чадо милое,
Милое чадушко, любимое,
Молодыя Добрынюшка Никитич сын.
Остался Добрыня не на возрасте,
Ка быть ясный от сокол не на возлете,
И остался Добрынюшка пяти шти лет.
Да возрос де Добрыня та двенадцать лет,
Изучился Добрынюшка вострой грамоте,
Научился Добрынюшка да боротися,
Еще мастер Никитич а крутой метать,
На белы ти ручки не прихватывать.
Что пошла про ёго слава великая,
Великая эта славушка немалая
По всим городам, по всим украинам,
По тем то ордам по татаровям;
Доходила эта славушка великая
Ай до славного города до Мурома,
До стары казака та Ильи Муромца,
Что мастер Добрынюшка боротися,
А крутой де метать на сыру землю;
Еще нету такова борца по всей земли.
Стал тогды Илеюшка собиратися,
Еще стал тогды Илеюшка собронятися
Ай на ту эту на славушку великую,
На того же на борца на приудалого.
Он седлал, уздал тогда коня доброго,
Ай накладывал уздицу ту тесмяную,
Ай наметывал седелышко черкасское,
Да застегивал двенадцать вси подпружины,
Застегивал двенадцать вси спенёчики:
Ай подпружины ти были чиста серебра,
Да спенёчки ти были красного золота.
И сам тогды стал сбруе приговаривать:
«Булат железо не погнется,
Самохинский о шелк сам не порвется,
Еще красно то золото в грязи не ржавеет».
Только видели Илеюшку собираючись,
Не видели поездочки Ильи Муромца;
Только видели – во поле куревушка вьет.
Он здраво то ехал поле чистое,
И здраво то ехал лесы темные,
И здраво то ехал грязи черные.
Еще едет ко Рязанюшке ко городу;
Ко городу ехал не дорогою,
Во город заезжае не воротами,
Конь скакал же через стену городовую,
Мимо ту же круглу башню наугольную,
Еще сам же говорил тогда таково слово:
«Ай доселева Рязань то слободой слыла,
И нонече Рязань то слывет городом».
Увидал то он маленьких ребятушек,
И сам говорил им таково слово:
«И скажите вы, живет где ка Добрынюшка?»
Доводили до Добрынина широка двора:
У Добрынюшки двор был неогромистый,
Ай подворьице то было необширное,
Да кричал то он, зычал зычным голосом,
Ай во всю жа богатырску буйну головушку;
Еще мать сыра земля под ним потрясалася,
Ай Добрынина избушка пошатилася,
Ставники в его окошках помитусились,
Стеколенки в окошках пощербалися.
«Э ли в доме Добрынюшка Никитич сын?»
Услыхала де Амельфа Тимофеевна,
Отпирала де окошочко косищато
И речь говорила потихошеньку,
Да сама же говорила таково слово:
«Уж и здравствуй, восударь ты, да Илья Муромец!
Добро жаловать ко мне ка хлеба соли исть,
Хлеба соли ко мне исть, вина с медом пить».
Говорил восударь тогды Илья Муромец:
«Еще как меня знашь, вдова, ты именем зовешь,
Почему же ты меня знашь из отечества?»
Говорила Амельфа Тимофеевна:
«И знать то ведь сокола по вылету,
Еще знать то богатыря по выезду,
Еще знать молодца ли по поступочки».
Да немного де Илеюшка разговаривал:
Еще речь говорит – коня поворачиват.
Говорила де Амельфа Тимофеевна:
«Уж ты гой есть, восударь ты, Илья Муромец!
Ты не буди ты спальчив, буди милослив:
Ты наедешь как Добрынюшку на чистом поли,
Не сруби тко Добрынюшке буйной головушки;
Добрынюшка у меня ведь молодешенек,
На речах у мня Добрынюшка зашибчивый,
На делах у мня Добрынюшка неуступчивый».
Да поехал восударь тогда во чисто поле.
Он выехал на шоломя на окатисто,
На окатисто то шоломя, на угористо,
Да увидел под восточной под стороночкой –
Еще ездит дородный добрый молодец,
Потешается потехами веселыми:
Еще мечет свою палицу боёвую,
Да на белы ти рученьки прихватывал,
Ай ко палице своей сам приговаривал:
«Уж ты палица, палица боёвая!
Еще нету мне тепере поединщика,
Еще русского могучего богатыря».
Говорил восударь тогды Илья Муромец:
«Уж те полно, молодец, ездить, потешатися,
Небылыми словами похвалятися!
Уж мы съедемся с тобой на поле, побратаемся,
Ай кому то де на поле буде Божья помощь».
Услыхал во Добрынюшка Никитич сын,
Ото сна будто Добрынюшка пробуждается,
Поворачивал своего коня доброго.
А как съехались богатыри на чистом поли,
Ай ударились они палицами боёвыми,
И друг дружки сами они не ранили
И не дали раны к ретиву сердцу.
Как тут съехались во второй након,
Ай ударились они саблями ти вострыми
Они друг дружки сами не ранили,
Еще не дали раны к ретиву сердцу.
А как съехались богатыри во третьей након,
Ударились ведь копьями мурзамецкими,
Еще друг то дружки сами не ранили,
Еще не дали раны к ретиву сердцу,
Только сабли у них в руках поломалися.
Да скакали через гривы ти лошадиные,
Ай схватилися богатыри большим боём,
Ай большим то боём да рукопашосным.
Да водилися богатыри по первый час,
Да водилися богатыри по второй час,
Ай водилися богатыри ровно три часа.
Да по Божьей было всё по милости,
По Добрынюшкиной было да по участи:
Подвернулась у Илеюшки права ножечка,
Ослабла у Илеюшки лева ручушка;
Еща пал то Илеюшка на сыру землю;
Еще сел тогды Добрыня на белы груди,
Сам он говорил ему таково слово:
«Уж ты вой еси, дородный добрый молодец!
Уж ты коего города, какой земли,
Какого сын отца ты, какой матери,
И как, молодца, тебя именем зовут,
Еще как звеличают из отечества?»
Говорит восударь о Илья Муромец:
«Ай сидел от кабы я у тя на белых грудях,
Не спросил бы я ни родины, ни вотчины,
А спорол бы я твои да груди белые.
Досмотрил бы я твоёго ретива сердца».
Говорил то Добрынюшка во второй након;
Говорил тогды Никитич во третей након;
Говорил же восударь тогды Илья Муромец:
«Уж как езжу я из города из Киева,
Ай старый де я казак тот Илья Муромец,
Илья Муромец я ведь сын Иванович».
Да скакал тогда Добрынюшка со белых грудей,
Берё де Илеюшку за белы руки,
Ай целуё в уста ти во сахарные:
«Ты прости меня, Илеюшка, в таковой вины,
Что сидел у тебя да на белых грудях!»
Еще тут де братаны ти поназванелись:
Ай крестами ти сами они покрестовались;
Ай Илеюшка то был тогды ведь больший брат,
Ай Добрынюшка то был тогды а меньший брат,
Да скакали ведь они на добрых коней,
Ай поехали, братаны, они в Рязань город
Ай ко той они ко Добрыниной родной матушке.
Да стречает их Амельфа Тимофеевна.
Приехали братаны из чиста поля,
Они пьют то тогда сами, проклаждаются.
Говорил же восударь тогды Илья Муромец:
«Уж ты гой еси, Амельфа Тимофеевна!
Ты спусти тко се Добрынюшку Никитича,
Ты спусти тко его ты да в красен Киев град».
Да поехали братаны в красен Киев град,
А к тому же де князю ко Владимиру.
Поединок Добрыни с Дунаем
Русские былины. Былины о русских богатырях.

Еще ездил Добрынюшка во всей земли,
Еще ездил Добрынюшка по всей страны;
А искал собе Добрынюшка наездника,
А искал собе Добрыня супротивника:
Он не мог же найти себе наездничка,
Он не мог же найти себе сопротивничка.
Он поехал во далече во чисто поле,
Он завидял, где во поле шатер стоит.
А шатер де стоял рытого бархата;
На шатри то де подпись была подписана,
А подписано было со угрозою:
«А еще кто к шатру приедет, – дак живому не быть,
А живому тому не быть, прочь не уехати».
А стояла в шатре бочка с зеленым вином;
А на бочке то чарочка серебряна,
А серебряна чарочка позолочена,
А не мала, не велика, полтора ведра.
Да стоит в шатри кроваточка тесовая;
На кроваточке перинушка пуховая,
А слезывал де Добрынюшка со добра коня,
Наливал де он чару зелена вина.
Он перву ту выпил чару для здоровьица,
Он втору ту выпил для весельица,
А он третью ту выпил чару для безумьица,
Сомутились у Добрынюшки очи ясные,
Расходились у Добрынюшки могучи плеча.
Он разорвал шатер дак рытого бархату,
Раскинал он де по полю по чистому,
По тому же по раздольицу широкому;
Распинал де он бочку с зеленым вином,
Растоптал же он чарочку серебряну;
Оставил кроваточку только тесовую,
А и сам он на кроваточку спать де лег.
Да и спит то Добрынюшка нонче суточки,
Да и спит де Добрыня двои суточки,
Да и спит де Добрынюшка трои суточки,
Кабы едет Дунай сын Иванович,
Он и сам говорыт дак таковы слова:
«Кажись, не было не бури и не падеры,
А все мое шатрышко развоевано,
А распинана бочка с зеленым вином,
И растоптана чарочка серебряна,
А серебряна чарочка позолочена,
А оставлена кроваточка только тесовая,
На кроваточке спит удалой добрый молодец».
Сомутились у Дунаюшки очи ясные,
Разгорело у Дуная да ретиво сердцо,
Закипела во Дунае кровь горючая,
Расходилися его дак могучи плеча.
Он берет же свою дак сабельку вострую,
Замахнулся на молодца удалого;
А и сам же Дунаюшко що то прираздумался:
«А мне сонного то убить на место мертвого;
А не честь моя хвала будет богатырская,
А не выслуга будет молодецкая».
Закричал то Дунаюшко громким голосом,
Ото сну де Добрынюшка пробужается,
Со великого похмельица просыпается.
А говорыт тут Дунаюшко сын Иванович!
«Уж ты ой еси, удаленький добрый молодец!
Ты зачем же разорвал шатер дак рыта бархата;
Распинал ты мою боченьку с зеленым вином;
Растоптал же ты чарочку мою серебряну,
А серебряну чарочку позолочену,
Подаренья была короля ляховинского?»
Говорыт тут Добрынюшка Никитич млад:
«Уж ты ой еси, Дунаюшко сын ты Иванович!
А вы зачем же пишете со угрозами,
Со угрозами пишете со великими?
Нам бояться угроз дак богатырскиех,
Нам нечего ездить во поле поляковать».
Еще тут, молодцы, они прирасспорили,
А скочили, молодцы, они на добрых коней,
Как съезжаются удаленьки добры молодцы;
А они билися ведь палочками буёвыми,
Рукояточки у палочек отвернулися,
Они тем боем друг дружку не ранили.
Как съезжаются ребятушки по второй де раз;
Они секлися сабельками вострыми,
У них вострые сабельки исщербалися,
Они тем боём друг дружку не ранили.
А съезжаются ребятушки во третий раз;
А кололися копьями де вострыми
Долгомерные ратовища по семь сажен,
По насадочкам копьица свернулися,
Они тем боём друг дружку не ранили.
А тянулися тягами железными
Через те же через гривы лошадиные,
А железные тяги да изорвалися,
Они тем боём друг дружку не ранили.
Соскочили ребятушки со добрых коней
А схватилися плотным боем, рукопашкою,
А еще борются удаленьки добрые молодцы,
А еще борются ребятушки двои суточки,
А и борются ребятушки трои суточки;
По колен они в землю да утопталися,
Не которой один друга не переборет.
Там ездил стары казак по чисту полю;
А и был с им Алешенька Попович от,
Да и был с им Потык Михайло Долгополович.
Говорыт тут стары казак Илья Муромец:
«Мать сыра да земля дак потряхается,
Где то борются удалы есть добрые молодцы».
Говорыт тут стары казак Илья Муромец:
«Нам Алешеньку послать – дак тот силой лёгок;
А Михайла послать – дак неповоротливый,
А во полах де Михайло заплетется же;
А и ехать будет мне самому, старому;
Как два русских де борются, надо разговаривать,
А и русский с неверным, дак надо помощь дать,
А два же нерусских, дак надо прочь ехать».
А поехал стары казак Илья Муромец;
Он завидел де на поле на чистоем
Еще борются удалы то добры молодцы.
А подъезжает стары казак Илья Муромец,
Говорит тут Дунаюшко сын Иванович:
«Воно едет стары казак Илья Муромец,
А стары то казак мне ка приятель друг,
А он пособит убить в поле неприятеля».
А говорит то Добрынюшка Никитич млад:
«А евоно едет стары казак Илья Муромец;
А стары то казак мне как крестовый брат,
А мне пособит убить в поле татарина».
А приезжает стары казак Илья Муромец,
Говорыт то стары казак таковы слова:
«Уж вы ой еси, удаленьки добрые молодцы!
Вы об чем же бьитесь, да об чем вы боретесь?»
Говорит то Дунаюшко сын Иванович:
«Уж ты ой еси, стары казак Илья Муромец!
Как стоял у меня шатер в поле рытого бархату,
А стояла в шатри бочка с зеленым вином;
А на бочке то чарочка серебряна,
И серебряна чарочка позолочена,
И не мала, не велика – полтора ведра,
Подареньице короля было ляховинского.
Он разорвал шатер мой рытого бархату,
А раскинал де по полю по чистому,
По тому же по раздольицу широкому;
Распинал он де бочку с зеленым вином;
Растоптал он же чарочку серебряну,
А серебряную чарочку позолочену».
А говорит то стары казак Илья Муромец;
«Ты за это, Добрынюшка, не прав будешь».
Говорит то Добрынюшка таковы слова:
«Уж ты ой еси, старый казак Илья Муромец!
Как стоял у него шатер в поле рытого бархата;
А на шатри то де подпись была подписана,
И подписана подрезь была подрезана,
И подрезано было со угрозою:
«Еще хто к шатру приедет, – живому тому не быть,
Живому де не быть, прочь не уехати»,
Нам боеться угроз дак богатырскиех,
Нам нечего ездить делать во полё поляковать».
А говорыт тут стары казак Илья Муромец:
«Ты за это, Дунаюшко, не прав будешь;
А ты зачем же ведь пишешь со угрозами?
А мы поедем ко тепериче в красен Киев град.
А мы поедем ко князю ко Владимиру,
А поедем мы тепере на великий суд».
Скочили ребятушки на добрых коней,
И поехали ребята в красен Киев град,
А ко тому они ко князю ко Владимиру.
Приезжали ребятушки в красен Киев град,
Заходили ко князю ко Владимиру.
Говорил тут Дунаюшко сын Иванович:
«Уж ты, солнышко Владимир стольнокиевский!
Как стоял у мня шатер во поле рыта бархату,
Во шатри была боченька с зеленым вином;
А на бочке и была чарочка серебряна,
И серебряная чарочка позолочена,
Подаренья короля было ляховинского,
Он разорвал шатер мой рытого бархату,
Распинал он де боченьку с зеленым вином,
Растоптал же он чарочку серебряну,
А серебряну чарочку позолочену».
Говорит тут Владимир стольнокиевский:
«И за это, Добрынюшка, ты не прав будешь».
А говорыт тут Добрынюшка таковы слова:
«Уж ты, солнышко Владимир стольнокиевский!
И стоял у его в поле черлен шатер;
А на шатри то де подпись была подписана,
И подписано то было со угрозою:
«А еще хто к шатру приедет, – дак живому не быть,
А живому тому не быть, прочь не уехати»;
А нам бояться угроз дак богатырские,
Нам нечего ездить во поле поляковать».
А говорыт тут Владимир таковы слова;
«И за это Дунаюшко ты не прав будешь;
И зачем же ты пишешь со угрозами?»
А посадили Дуная во темный погреб же
А за те же за двери за железные,
А за те же замочики задвижные.

Русские былины. Михайло Потык

А и старый казак он, Илья Муромец,
А говорит Ильюша таково слово:
«Да ай же, мои братьица крестовые,
Крестовые‑то братьица названые,
А молодой Михайло Потык сын Иванович,
Молодой Добрынюшка Никитинич.
А едь‑ко ты, Добрыня, за синё морё,
Кори‑тко ты языки там неверные,
Прибавляй земельки святорусские.
А ты‑то едь еще, Михайлушка,
Ко тыи ко корбы ко темныи,
Ко тыи ко грязи ко черныи,
Кори ты там языки всё неверные,
Прибавляй земельки святорусские.
А я‑то ведь, старик, да постарше вас,
Поеду я во далечо ещё во чисто поле,
Корить‑то я языки там неверные,
Стану прибавлять земельки святорусские».
Как тут‑то молодцы да поразъехались.
Добрынюшка уехал за сине море,
Михайло, он уехал ко корбы ко темныи,
А ко тыи ко грязи ко черныи,
К царю он к Вахрамею к Вахрамееву.
Ильюшенька уехал во чисто поле
Корить‑то там языки всё неверные,
А прибавлять земельки святорусские.
Приехал тут Михайло, сын Иванов он,
А на тоё на далечо на чисто полё,
Раздернул тут Михайлушка свой бел шатер,
А бел шатер ещё белополотняный.
Тут‑то он, Михайлушка, раздумался:
«Не честь‑то мне хвала молодецкая
Ехать молодцу мне‑ка томному,
А томному молодцу мне, голодному;
А лучше, молодец, я поем‑попью».
Как тут‑то ведь Михайло сын Иванович
Поел, попил Михайлушка, покушал он,
Сам он, молодец, тут да спать‑то лег.
Как у того царя Вахрамея Вахрамеева
А была‑жила там да любезна дочь,
А тая‑эта Марья – лебедь белая.
Взимала она трубоньку подзорную,
Выходит что на выходы высокие,
А смотрит как во трубоньку подзорную
Во далече она во чисто поле;
Углядела‑усмотрела во чистом поли:
Стоит‑то там шатер белополотняный,
Стоит там шатер, еще смахнется,
Стоит шатер там, еще размахнется,
Стоит шатер, ещё ведь уж сойдется,
Стоит шатер, там еще разойдется.
Как смотрит эта Марья – лебедь белая,
А смотрит что она, ещё думу думает:
«А это есте зде да русский богатырь же».
Как бросила тут трубоньку подзорную,
Приходит тут ко родному ко батюшку:
«Да ай же ты, да мой родной батюшка,
А царь ты, Вахрамей Вахрамеевич!
А дал ты мне прощенья‑благословленьица
Летать‑то мне по тихиим заводям,
А по тым по зеленыим по затресьям
А белой лебедью три году.
А там я налеталась, нагулялася,
Еще ведь я наволевалася
По тыим по тихиим по заводям,
А по тым по зеленыим по затресьям.
А нунчу ведь ты да позволь‑ка мне,
А друго ты мне‑ка три году,
Ходить‑гулять‑то во далечем мни во чистом поли,
А красной мне гулять ещё девушкой».
Как он опять на то ей ответ держит:
«Да ах же ты, да Марья – лебедь белая,
Ай же ты, да дочка та царская мудреная!
Когда плавала по тихиим по заводям,
По тым по зеленыим по затресьям,
А белой ты лебедушкой три году,
Ходи же ты, гуляй красной девушкой
А друго‑то ещё три да три году,
А тожно тут я тебя замуж отдам».
Как тут она ещё поворотилася,
Батюшке она да поклонилася.
Как батюшка да давает ей нянек‑мамок тых,
Ах тых ли, этих верных служаночек.
Как тут она пошла, красна девушка,
Во далече она во чисто поле
Скорым‑скоро, скоро да скорешенько;
Не могут за ней там гнаться няньки ты,
Не могут за ней гнаться служаночки.
Как смотрит тут она, красна девушка,
А няньки эты все да оставаются,
Как говорит она тут таково слово:
«Да ай же вы, мои ли вы нянюшки!
А вы назад теперь воротитесь‑ко,
Не нагоняться вам со мной, красной девушкой».
Как нянюшки ведь ёй поклонилися,
Назад оны обратно воротилися.
Как этая тут Марья – лебедь белая,
Выходит она ко белу шатру.
Как у того шатра белополотняна
Стоит‑то тут увидел ю добрый конь,
Как начал ржать да еще копьём‑то мять
Во матушку‑ту во сыру землю,
А стала мать‑землюшка продрагивать.
Как это сну богатырь пробуждается,
На улицу он сам пометается,
Выскакал он в тонкиих белых чулочках без чоботов,
В тонкой белой рубашке без пояса.
Смотрит тут Михайло на вси стороны,
А никого он не наглядел тут был.
Как говорит коню таково слово:
«Да эй ты, волчья сыть, травяной мешок!
А что же ржешь ты да копьем‑то мнешь
А вот тую во матушку сыру землю.
Тревожишь ты русийского богатыря?»
Как взглянет на другую шатра еще другу сторону,
Ажно там‑то ведь стоит красна девушка.
Как тут‑то он, Михайлушка, подскакивал,
А хочет целовать, миловать‑то ю,
Как тут она ему воспроговорит:
«Ай же ты, удалый добрый молодец!
Не знаю я теби да ни имени,
Не знаю я теби ни изотчины.
А царь ли ты есте, ли царевич был,
Король ли ты, да королевич есть?
Только знаю, да ты русский‑то богатырь здесь.
А не целуй меня, красной девушки:
А у меня уста были поганые,
А есть‑то ведь уж веры я не вашии,
Не вашей‑то ведь веры есть, поганая.
А лучше‑то возьми ты меня к себе еще,
Ты возьми, сади на добра коня,
А ты вези меня да во Киев‑град,
А проведи во веру во крещеную,
А тожно ты возьми‑тко меня за себя замуж».
Как тут‑то ведь Михайло сын Иванов был;
Садил он‑то к себе на добра коня,
Повез‑то ведь уж ю тут во Киев‑град.
А привозил Михайлушка во Киев‑град,
А проводил во веру во крещеную,
А приняли оны тут златы венцы.
Как клали оны заповедь великую:
Который‑то у их да наперед умрет,
Тому идти во матушку сыру землю на три году
С тыим со телом со мертвыим.
Ино оны ведь стали жить‑то быть,
Жить‑то быть да семью сводить,
Как стали‑то они детей наживать.
Да тут затым князь тот стольнокиевский,
Как сделал он, задернул свой почестный пир
Для князей, бояр да для киевских,
А для русийских всих могучиих богатырей.
Как вси‑то оны на пир собираются,
А вси тут на пиру наедаются,
А вси тут на пиру напиваются,
Стали вси оны там пьянешеньки,
А стали вси оны веселешеньки;
Стало красно солнышко при вечере,
Да почестный пир, братцы, при веселе.
Как тут‑то ведь не ясные соколы
Во чистом поле ещё разлеталися,
Так русийские могучие богатыри
В одно место съезжалися
А на тот‑то на почестный пир.
Ильюшенька приехал из чиста поля,
Хвастает Ильюшенька, спроговорит:
«А был‑то я ещё во чистом поли,
Корил‑то я языки всё неверные,
А прибавлял земельки святорусские».
Как хвастает‑то тут Добрынюшка:
«А был‑то я за славным за синим морем,
Корил там я языки всё неверные,
А прибавлял земельки святорусские».
Как ино что Михайлушке да чим будет повыхвастать?
Сидит‑то тут Михайло, думу думает:
«Как я, у меня, у молодца
Получена стольки есть молода жена.
Безумный‑от как хвастат молодой женой,
А умный‑от как хвастат старой матушкой».
Как тут‑то он, Михайлушка, повыдумал:
«Как был‑то я у корбы у темныи,
А у тыи у грязи я у черныи,
А у того царя я Вахрамея Вахрамеева.
Корил‑то я языкушки неверные,
А прибавлял земельки святорусские.
Еще‑то я с царем там во другиих,
Играл‑то я во доски там во шахматны,
А в дороги тавлеи золоченые;
Как я у его ещё там повыиграл
Бессчетной‑то еще‑то золотой казны,
А сорок‑то телег я ордынскиих;
Повез‑то я казну да во Киев‑град,
Как отвозил я то на чисто поле,
Как оси‑ты тележные железны подломилися;
Копал‑то тут я погребы глубокие,
Спустил казну во погребы глубокие».
На ту пору еще, на то времячко
Из Киева тут дань попросилася
К царю тут к Вахрамею к Вахрамееву,
За двенадцать лет, за прошлые годы, что за нунешний.
Как князи тут‑то киевски, все бояра,
А тот ли этот князь стольнокиевский
Как говорит‑промолвит таково слово:
«Да ей же вы, бояра вы мои всё киевски,
Русийски всё могучие богатыри!
Когда нунь у Михайлушки казна ещё повыиграна
С царя с Вахрамея Вахрамеева, ‑
Да нунечку ещё да теперечку
Из Киева нунь дань поспросилася
Царю тут Вахрамею Вахрамееву, ‑
Пошлем‑то мы его да туды‑ка‑ва
Отдать назад бессчетна золота казна,
А за двенадцать лет за прошлые годы, что за нунешний».
Накинули тут службу великую
А на того Михайлу на Потыка
Вси князи тут, бояра киевски,
Все российские могучие богатыри.
Как тут‑то ведь Михайло отряжается,
Как тут‑то он, Михайло, снаряжается
Опять назад ко корбы ко темныи,
А ко тыи ко грязи ко черныи,
К царю он к Вахрамею Вахрамееву.
А ехал он туды да три месяца.
Как приезжал он тут во царство то,
К царю он к Вахрамею Вахрамееву;
А заезжал на его да на широк двор,
А становил он добра коня ведь середь широка двора
К тому столбу ко точеному,
А привязал к кольцу к золоченому,
Насыпал коню он пшены белояровой.
Сам он шел тут по новым сеням,
А заходил в палату во царскую
К царю он к Вахрамею Вахрамееву.
Как скоро он, Михайлушка, доклад держал,
Клонится Михайло на вси стороны,
А клонится на четыре сторонушки,
Царю да Вахрамею в особину:
«Здравствуй, царь ты, Вахрамей Вахрамеевич!» ‑
«Ах, здравствуй‑ко, удалый добрый молодец!
Не знаю я тебе да ни имени,
Не знаю я тебе ни изотчины.
А царь ли ты ведь есть, ли царевич зде,
Ай король, ли ты королевич есть,
Али с тиха Дону ты донской казак,
Аль грозный есть посол ляховитскии,
Аль старый казак ты Илья Муромец?»
Как говорит Михайло таково слово:
«Не царь‑то ведь уж я, не царевич есть,
А не король‑то я, не королевич есть,
Не из тиха Дону не донской казак,
Не грозный я посол ляховитский был,
Не старый я казак Илья Муромец, ‑
А есть‑то я из города из Киева
Молодой Михайло Потык сын Иванович». ‑
«Зачим же ты, Михайло, заезжал сюда?» –
«Зашел‑то я сюда, заезжал к тебе,
А царь ты, Вахрамей Вахрамеевич,
А я слыхал – скажут, ты охвоч играть
Да в доски‑ты шахматны,
А в дороги тавлеи золоченыя,
А я‑то ведь ещё уж также бы.
Поиграем‑ка во доски мы шахматны,
В дороги тавлеи золоченые.
Да ах же ты, царь Вахрамей Вахрамеевич!
Насыпь‑ко ты да бессчетной золотой казны
А сорок‑то телег да ордынскиих».
Как ино тут Михайлушка спроговорит:
«Ах ты, царь же Вахрамей Вахрамеевич!
А бью я о головке молодецкии:
Как я теби буду служить да слугою верною
А сорок‑то годов тебе с годичком
За сорок‑то телег за ордынскиих».
Как этот‑то царь Вахрамей Вахрамеев был
Охвоч играть во доски‑ты шахматны,
А в дороги тавлеи золоченыя,
Всякого‑то ведь он да поиграл,
Как тут‑то себе да ведь думает:
А наб мне молодца да повыиграть.
Как тут они наставили дощечку ту шахматну,
Начали они по дощечке ходить‑гулять.
А тут Михайлушка ступень ступил – не доступил,
А другой как ступил, сам призаступил,
А третий что ступил, его поиграл,
А выиграл бессчетну золоту казну ‑
А сорок‑то телег тых ордынскиих.
Говорит‑промолвит таково слово:
«Да ах ты, царь Вахрамей Вахрамеевич!
Теперечку еще было нунечку
Дань из города из Киева спросилася;
Тебе‑то ведь нунь она назад пойдет,
Как эта бессчетна золота казна,
А за двенадцать год – за прошлые что годы, что
за нунешний, Назад то ведь тут дань поворотилася».
Как тут‑то ведь царю да Вахрамею Вахрамееву
A стало зарко есть, раззадорило,
Стало жаль бессчетной золотой казны.
Как говорит Михайле таково слово:
«А молодой Михайло Потык сын Иванович!
А поиграем ещё со мной ты другой‑от раз.
Насыплю я бессчетной золотой казны,
А сорок я телег да ордынскиих,
А ты‑то мне служить да слугой будь верною
А сорок‑то годов еще с годичком».
Как бьет опять Михайлушка о своей головке молодецкии.
Наставили тут доску‑то шахматну,
Как начали они тут ходить‑гулять
По той дощечке по шахматной.
Как тут Михайлушка ступень ступил – не доступил,
А другой ступил, сам призаступил,
А третий‑то ступил, его и поиграл,
Как выиграл бессчетной золотой казны ‑
Сорок‑то телег да ордынскиих.
Как тут‑то ведь царь Вахрамей Вахрамеевич,
Воспроговорит опять он таково слово:
«Молодой Михайле Потык сын Иванович!
Сыграем‑ко мы ещё остатний раз
В тыи во дощечки во шахматные.
Как я‑то ведь уж, царь Вахрамей Вахрамеевич,
Я бью с тобой, Михайло сын Иванович,
А о тоем, о том велик залог:
А буду я платить дань во Киев‑град,
А за тыих двенадцать лет – за прошлые что годы, что за нунешний,
А сорок я телег да ордынскиих;
А ты бей‑ко головки молодецкии:
Служить‑то мне слугой да верною,
А будь ты мне служить да до смерти‑то».
Как тут‑то он, Михайлушка,
А бьет‑то он о головке молодецкии,
Служить‑то царю до смерти‑то.
Остатний раз наставили дощечку тут шахматну.
А и тут Михайлушка ступень ступил – не доступил,
А другой‑то ступил, сам призаступил,
А третий как ступил, его и поиграл,
Выиграл бессчетну золоту казну:
А дань платить во Киев‑град великую.
На ту пору было, на то времячко
А налетел тут голубь на окошечко,
Садился‑то тут голубь со голубкою,
Начал по окошечку похаживать,
А начал он затым выговаривать
А тым, а тым языком человеческим:
«Молодой Михайло Потык сын Иванович!
Ты играешь, молодец, прохлаждаешься,
А над собой незгодушки не ведаешь:
Твоя‑то есть ведь молода жена,
А тая‑то ведь Марья – лебедь белая, преставилась».
Скочил тут как Михайло на резвы ноги,
Хватил он эту доску тут шахматну,
Как бросил эту доску о кирпичный мост
А во палаты тут во царские.
А терема вси тут пошаталися,
Хрустальные оконницы посыпались,
Да князи тут, бояра все мертвы лежат,
А царь тот Вахрамей Вахрамеевич,
А ходит‑то ведь он раскорякою.
Как сам он говорит таково слово:
«А молодой Михайло Потык сын Иванович!
Оставь ты мне бояр хоть на семена,
Не стукай‑ко доской ты во кирпичный мост».
Как говорит Михайло таково слово:
«Ах же ты царь, Вахрамей Вахрамеевич был!
А скоро же ты вези‑тко бессчетну золоту казну
Во стольнёй‑от город да во Киев‑град».
Как скоро сам бежал на широкий двор,
Как ино ведь седлает он своего добра коня,
Седлат, сам приговариват:
«Да ах же ты, мой‑то ведь уж добрый конь!
А нёс‑то ты сюды меня три месяца,
Неси‑тко нунь домой меня во три часу».
Приправливал Михайлушка добра коня.
Пошел он, поскакал его добрый конь
Реки‑то, озера перескакивать,
А темный‑от лес промеж ног пустил;
Пришел он, прискакал да во Киев‑град,
Пришел он, прискакал ведь уж в три часу.
Расседлывал коня тут, разуздывал,
А насыпал пшены белояровой,
А скоро сам бежал он на выходы высокие,
Закричал Михайло во всю голову:
«Да ай же мои братьица крестовые,
Крестовые вы братьица, названые,
Ай старый казак ты, Илья Муромец,
А молодой Добрынюшка Никитинич!
А подьте‑ко вы к брату крестовому
А на тую на думушку великую».
Как тут‑то ведь уж братьица справлялися,
Тут‑то оны удалы снаряжалися,
Приходят оны к брату крестовому,
К молоду Михайле да к Потыку:
«Ай же брат крестовый, наш названыи!
А ты чего же кричишь, нас тревожишь ты,
Русийских могучих нас богатырёв?»
Как он на то ведь им ответ держит:
«Да ай же, мои братьица крестовые,
Крестовые вы братьица, названые!
Стройте вы колоду белодубову:
Идти‑то мне во матушку во сыру землю
А со тыим со телом со мертвыим,
Идти‑то мне туды да на три году, ‑
Чтобы можно класть‑то хлеба‑соли, воды да туда‑ка‑ва,
Чтобы было там мни на три году запасу‑то».
Как этыи тут братьица крестовые
Скорым‑скоро, скоро да скорешенько
Как строили колоду белодубову.
Как тот‑этот Михайло сын Иванов был,
Как скоро сам бежал он во кузницу,
Сковал там он трои‑ты клеща‑ты,
А трои прутья еще да железные,
А трои еще прутья оловянные,
А третьи напослед еще медные.
Как заходил в колоду белодубову
А со тыим со телом со мертвыим.
Как братьица крестовы тут названые,
Да набили они обручи железные
На тую колоду белодубову.
А это тут ведь дело не деется
А во тую во субботу во христовскую;
Как тут это старый казак и да Илья Муромец
Молодой Добрынюшка Никитинич,
А братья что крестовые, названые,
Копали погреб тут оны глубокии,
Спустили их во матушку во сыру землю,
Зарыли‑то их в желты пески.
Как там была змея подземельная,
Ходила там змея по подземелью.
Приходит ко той колоде белодубовой;
Как раз она, змея, тут да дернула,
А обручи на колоде тут лопнули;
Другой‑то раз ещё она и дернула,
А ряд‑то она тесу тут сдернула
А со тыи колоды белодубовой.
Как тут‑то ведь Михайле не дойдет сидеть,
А скоро как скочил он тут на ноги,
Хватил‑то он тут клещи железные.
Как этая змея тут подземельная,
Третий еще раз она дернула,
Остатний‑то ряд она сдернула.
Как тут Михайло с женой споказалися,
Да тут тая змея зрадовалася:
«А буду‑то я нунчу сытая,
Сытая змея, не голодная!
Одно есте тело да мертвое,
Друга жива головка человеческа».
Как скоро тут Михайло сын Иванович
Захватил змею ю во клещи‑то,
Хватил он тут‑то прутья железные,
А почал бить поганую ю в одноконечную.
Как молится змея тут, поклоняется;
«Молодой Михайло Потык сын Иванович!
Не бей‑ко ты змеи, не кровавь меня,
А принесу я ти живу воду да в три году».
Как бьет‑то змею в одноконечную.
Как молится змея тут, поклоняется:
«Молодой Михайло Потык сын Иванович!
Не бей‑ко ты змеи, не кровавь меня,
А я принесу я‑то живу воду да в два году». ‑
«Да нет мне, окаянна, всё так долго ждать».
Как бьет‑то он змею в одноконечную.
Как молится змея тут, поклоняется:
«Молодой Михайло Потык сын Иванович!
Не бей‑ко ты змеи, не кровавь меня,
Принесу‑то я тебе живу воду в один‑то год».
А расхлыстал он прутья‑то железные
О тую змею о проклятую,
Хватил он тут‑то прутья оловянные,
А бьет‑то он змею в одноконечную.
Как молится змея тут, поклоняется:
«Молодой Михайло Потык сын Иванович!
Не бей‑ко ты змеи, не кровавь меня,
Принесу тебе живу воду я в полгоду». ‑
«А нет мне, окаянна, всё так долго ждать».
А бьет‑то он змею в одноконечную.
Как молится змея тут, поклоняется:
«Молодой Михайло Потык сын Иванович!
Не бей‑ко ты змеи, не кровавь меня,
А принесу живу воду в три месяца». ‑
«А нет‑то мне, поганая, всё долго ждать».
А бьет‑то он змею в одноконечную.
Как молится змея тут, поклоняется:
«Молодой Михайло Потык сын Иванович!
Не бей‑ко ты змеи, не кровавь меня,
А принесу живу воду в два месяца». ‑
«А нет‑то мне, поганая, всё долго ждать».
А бьет‑то он змею в одноконечную.
А расхлыстал он прутья оловянные,
Хватил‑то он прутья да медные,

А бьет‑то он змею в одноконечную.
Как молится змея тут, поклоняется:
«Молодой Михайло Потык сын Иванович!
Не бей‑ко ты змеи, не кровавь меня,
А принесу я ти живу воду а в месяц‑то». ‑
«А нет мне, окаянна, всё так долго ждать».
А бьет‑то он змею в одноконечную.
Как молится змея тут, поклоняется:
«Молодой Михайло Потык сын Иванович!
Не бей‑ко ты змеи, не кровавь меня,
Принесу я ти живу воду в неделю‑то». ‑
«А нет мне, окаянна, всё так долго ждать».
А бьет‑то он змею в одноконечную.
Молится змея тут, поклоняется:
«Молодой Михайло Потык сын Иванович!
А принесу я те живу воду в три‑то дни». ‑
«А нет, мне, окаянна, всё так долго ждать».
А бьет‑то он змею в одноконечную.
Молится змея тут, поклоняется:
«Молодой Михайло Потык сын Иванович!
Принесу я ти живу воду в два‑то дни». ‑
«А нет мне, окаянна, всё так долго ждать».
А бьет‑то он змею в одноконечную.
Молится змея тут, поклоняется,
А говорит змея да таково слово:
«А принесу живу воду в один‑то день». ‑
«А нет, мне, окаянна, всё так долго ждать».
Как бьет‑то он змею в одноконечную.
А молится змея тут, поклоняется:
«Молодой Михайло Потык сын Иванович!
Не бей больше змеи, не кровавь меня,
Принесу я те живу воду в три часу».
Как отпускал Михайло сын Иванов был,
Как эту змею он поганую,
Как взял в заклад себи змеенышов,
Не пустил их со змеей со поганою.
Полетела та змея по подземелью,
Принесла она живу воду в три часу.
Как скоро тут Михайло сын Иванов был,
Взял он тут да ведь змееныша:
Ступил‑то он змеенышу на ногу,
А как раздернул‑то змееныша надвое,
Приклал‑то ведь по‑старому в одно место,
Помазал‑то живой водой змееныша,
Как сросся‑то змееныш, стал по‑старому;
А в другиих помазал – шевелился он,
А в третьих‑то сбрызнул – побежал‑то как,
Как говорит Михайло таково слово:
«Ай же ты, змея да поганая!
Клади же ты да заповедь великую,
Чтобы те не ходить по подземелью,
А не съедать‑то бы тел ти мертвыих».
Как клала она заповедь, поганая, великую:
А не ходить больше по подземелью,
А не съедать бы тел да ведь мертвых.

Спустил‑то он поганую, не ранил ли.
Как скоро тут Михайло сын Иванов был,
Сбрызнул эту Марью – лебедь белую
Живой водой да ю да ведь этою,
Как тут она еще да ведь вздрогнула;
Как другой раз сбрызнул, она сидя села‑то;
А в третьих‑то он сбрызнул, она повыстала;
А дал воды‑то в рот, она заговорила‑то:
«Ах молодой Михайло Потык сын Иванович!
А долго‑то я нунечу спала‑то». ‑
«Кабы не я, так ты ведь век бы спала‑то,
А ты ведь да Марья – лебедь белая».
Как тут‑то ведь Михайлушка раздумался,
А как бы им повыйти со сырой земли.
Как думал‑то Михайлушка, удумал он,
А закричал Михайло во всю голову.
Как этое дело‑то ведь деется,
Выходит что народ тут от заутренки христосския
На тую на буевку да на ту сырую землю.
Как ино ведь народ еще приуслыхались
А что это за чудо за диво есть,
Мертвые в земле закричали все?
Как этыи тут братьица крестовые,
Старыи казак да Илья Муромец,
Молодой Добрынюшка Никитинич,
В одно место оны сходилися,
Сами тут оны ведь уж думу думают:
«А видно, наш есть братец был крестовыи,
А стало душно‑то ему во матушке сырой земли,
А со тыим со телом со мертвыим,
А он кричит ведь там громким голосом».
Как скоро взимали лопаты железные,
Бежали тут оны да на яму ту,
Разрыли как оны тут желты пески, ‑
Ажно там оны да обы живы.
Как тут выходил Михайло из матушки сырой земли,
Скоро он тут с братцами христоскался.
Как начал тут Михайлушка жить да быть,
Тут пошла ведь славушка великая
По всёй орды, по всёй земли, по всёй да селенныи,
Как есть‑то есте Марья – лебедь белая,
Лебедушка там белая, дочь царская,
А царская там дочка мудреная,
Мудрена она дочка, бессмертная.
Как на эту на славушку великую
Приезжает тут этот прекрасный царь
Иван Окульевич А со своей со силою великою
А на тот‑то да на Киев‑град,
Как на ту пору было, на то времячко
Богатырей тут дома не случилося,
Стольки тут дома да случился
Молодой Михайло Потык сын Иванович.
Как тут‑то ведь Михайлушка сряжается,
А тут‑то ведь Михайло снаряжается
Во далече еще во чисто поле
А драться с той со силою великою.
Подъехал тут Михайло сын Иванов был,
Прибил он эту и силу всю в три часу,
Воротился тут, Михайлушка, домой он во Киев‑град,
Да тут‑то ведь, Михайлушка, он спать‑то лег.
Как спит он, молодец, прохлаждается,
А над собой незгодушки не ведает.
Опять‑то приезжает тот прекрасный царь
Иван Окульевич,
Больше того он со силой с войском был,
А во тот‑то, во тот да во Киев‑град.
А начал он тут Марьюшку подсватывать,
А начал он тут Марью подговаривать:
«Да ай же ты, да Марья – лебедь белая!
А ты поди‑ка, Марья, за меня замуж,
А за царя ты за Ивана за Окульева».
Как начал улещать ю, уговаривать:
«А ты поди, поди за меня замуж,
А будешь слыть за мной ты царицею,
А за Михайлом будешь слыть не царицею,
А будешь‑станешь слыть портомойница
У стольного у князя у Владимира».
Как тут она еще да подумала:
«А что‑то мне‑ка слыть портомойница?
Лучше буде слыть мне царицею
А за тем за Иваном за Окульевым».
Как ино тут она ещё на то укидалася,
Позвалась, пошла за его замуж.
Как спит‑то тут Михайло прохлаждается,
А ничего Михайлушка не ведает.
А тут‑то есть его молода жена,
А тая‑то ведь было любима семья,
А еще она, Марья – лебедь белая,
Замуж пошла за прекрасного царя‑то за Окульева,
Поехал тут‑то царь в свою сторону.
Как это сну богатырь пробуждается,
Молодой Михайло Потык сын Иванович,
Как тут‑то его братьица приехали,
Старый казак да Илья Муромец,
А молодой Добрынюшка Никитинич.
Как начал он у их тут доспрашивать,
Начал он у их тут доведывать:
«Да ай же мои братьица крестовые,
Крестовые вы братьица названые!
А где‑то есть моя молода жена,
А тая‑то ведь Марья – лебедь белая?»
Как тут ему оны воспроговорят:
«Как слышали от князя от Владимира,
Твоя‑то там есте молода жена,
Она была ведь нынечку замуж пошла
А за царя‑то за Ивана за Окульева».
Как он на то ведь им ответ держит:
«Ай же мои братьица крестовые!
Пойдемте мы, братьица, за им след с угоною».
Говорят ему таково слово:
«Да ай же ты, наш братец крестовый был!
Не честь‑то нам хвала, молодцам,
А ехать за чужой женой ещё след с угоною.
Кабы ехать нам‑то ведь уж след тебя,
Дак ехали бы мы след с угоною.
А едь‑ко ты один, добрый молодец,
А едь‑ко, ничего да не спрашивай;
А застанешь ты ведь их на чистом поли,
А отсеки ты там царю да головушку».
Поехал тут Михайло след с угоною,
Застал‑то ведь уж их на чистом поли.
Как этая тут Марья – лебедь белая
Увидала тут Михайлушка Потыка,
Как тут скоро наливала питей она,
А питей наливала да сонныих.
Подходит тут к Михайле да к Потыку:
«Ах молод‑то ты, Михайло Потык сын Иванович!
Меня силом везет да прекрасный царь
Иван Окульевич,
Как выпей‑ко ты чару зелена вина
С тоски‑досады со великии».
Как тут этот Михайло сын Иванович,
Выпивал он чару зелена вина,
А по другой да тут душа горит;
Другую‑то он выпил, да ведь третью вслед.
Напился тут, Михайло, он допьяна,
Пал‑то на матушку на сыру землю.
Как этая тут Марья – лебедь белая
А говорит Ивану таково слово:
«Прекрасный ты царь Иван Окульевич!
А отсеки Михайле ты головушку».
Как говорит Иван тут таково слово:
«Да ай же ты, да Марья – лебедь белая!
Не честь‑то мне хвала молодецкая
А сонного‑то бить, что мне мертвого.
А лучше он проспится, протверезится,
Дак буду я бить‑то его силою,
Силою, я войском великим:
А будет молодцу мне честь‑хвала».
Как тут она ещё да скорым‑скоро,
Приказала‑то слугам она верныим
А выкопать что яму глубокую.
Как слуги ей тут да верные,
Копали они яму глубокую,
Взимала тут Михайлу под пазухи,
Как бросила Михайла во сыру землю,
А приказала‑то зарыть его в песочки желтые.
Как ино тут вперед оны поехали,
Оставался тут Михайло на чистом поли.
Как тут‑то у Михайлы ведь добрый конь
А побежал ко городу ко Киеву,
А прибегал тут конь да во Киев‑град, А начал он тут бегать да по Киеву.
Увидали‑то как братья тут крестовые,
Молодой Добрынюшка Никитинич
А старый казак тут Илья Муромец,
Сами как говорят промежду собой:
«А нет жива‑то братца же крестового,
Крестового‑то братца, названого,
Молода Михайлушки Потыка».
Садились тут оны на добрых коней,
Поехали они след с угоною.
А едут тут оны по чисту поли,
Михайлин еще конь наперед бежит.
А прибегал на яму на глубокую,
Как начал тут он ржать да копьем‑то мять
Во матушку во ту во сыру землю.
Как смотрят эти братьица крестовые:
«А видно этта братец наш крестовый был,
А молодой Михайло Потык сын Иванович»,
Как тут‑то ведь они да скорым‑скоро
Копали эту яму глубокую.
А он‑то там проспался, прохмелился, протверезился,
Скочил‑то тут Михайло на резвы ноги,
Как говорит Михайло таково слово:
«Ай же мои братьица крестовые!
А где‑то есте Марья – лебедь белая?»
Говорят тут братья таково слово:
«А тая‑та ведь Марья – лебедь белая,
Она‑то ведь уж нунечку замуж пошла
А за прекрасного царя да за Окульева». ‑
«Поедемте мы, братьица, с угоною».
Как говорят оны тут таково слово:
«Не честь‑то нам хвала молодецкая
А ехать нам за бабой след с угоною,
А стыдно нам будет да похабно е.
А едь‑ко ты один, добрый молодец,
Застанешь‑то ведь их ты на чистом поли,
А ничего больше ты не следуй‑ко,
А отсеки царю ты буйну голову,
Возьми к себе ты Марью – лебедь белую».
Как тут‑то он, Михайлушка, справляется,
Как скоро след с угоной снаряжается,
Застал‑то их опять на чистом поли,
А у тых расстанок у крестовскиих,
А у того креста Леванидова.
Увидала тая Марья – лебедь белая Молода Михайлу тут Потыка,
Как говорит она таково слово:
«Ай же ты, прекрасный царь, Иван Окульев ты!
А не отсек Михайле буйной головы,
А отсекет Михайло ти головушку».
Как тут она опять скорым‑скоро
А налила питей ещё сонныих,
Подносит‑то Михайлушке Потыку,
Подносит, сама уговариват:
«А как меженный день не может жив‑то быть,
Не может жив‑то быть да без красного солнышка,
А так я без тебя, молодой Михайло Потык сын Иванович,
А не могу‑то я ни есть, ни пить,
Ни есть, ни пить, не могу больше жива быть
А без тебя, молодой Михайло Потык сын Иванович!
А выпей‑ка с тоски, нунь с кручинушки,
А выпей‑ка ты чару зелена вина».
Как тут‑то ведь Михайлушка на то да укидается,
А выпил‑то он чару зелена вина,
А выпил – по другой душа горит;
А третью‑то он выпил, сам пьян‑то стал,
А пал на матушку на сыру землю.
Как тая‑эта Марья – лебедь белая
А говорит‑промолвит таково слово:
«Прекрасный ты царь Иван Окульевич!
А отсеки Михайле буйну голову:
Полно тут Михайле след гонятися».
А говорит тут он таково слово:
«Ай же ты, Марья – лебедь белая!
А сонного‑то бить, что мне мертвого.
А пусть‑ко он проспится, прохмелится, протверезится,
А буду ведь я его бить войском‑то,
А рат‑то я ведь силушкой великою».
Она ему на то ответ держит:
«Прибьет‑то ведь силу‑ту великую».
Опять‑то царь на то не слагается,
А поезжат‑то царь да вперед опять.
Как этая тут Марья – лебедь белая
Взимала тут Михайлушку Потыка,
Как бросила Михайлу через плечо,
А бросила, сама выговаривать:
«А где‑то был удалый добрый молодец,
А стань‑то бел горючий камешек,
А этот камешек пролежи да на верх земли три году,
А через три году пройди‑ка он скрозь матушку, скрозь сыру землю».
Поехали оны тут вперед опять,
А приезжали в эту землю Сарацинскую.
Как познали тут братьица крестовые,
Старый казак тут Илья Муромец
А молодой Добрынюшка Никитинич,
А не видать что братца есть крестового,
Молода Михайлы Потыка Иванова,
Сами тут говорят промежу собой:
«А наб искать‑то братца нам крестового,
А молода Михайлу Потыка Иванова»,
Как справились они тут каликами,
Идут они путем да дорожкою.
Выходит старичок со сторонушки:
«А здравствуйте‑тко, братцы, добры молодцы,
А старыи казак ты Илья Муромец,
А молодой Добрынюшка Никитинич!»
А он‑то их знает, да оны не знают, кто:
«А здравствуй‑ка ты еще, дедушка». ‑
«А Бог вам на пути, добрым молодцам.
А возьте‑ка вы, братцы, во товарищи,
Во товарищи вы возьте, в атаманы вы».
Как тут‑то оны ведь думу думают,
Сами‑то говорят промежу собой:
«Какой‑то есть товарищ ещё нам‑то был,
А где ему да гнаться за нами‑то!..
А рады мы ведь, дедушка, товарищу».
Пошел рядом с нима тут дедушка,
Пошел рядом, еще наперед‑то их.
А стали как оны оставляться бы,
Едва‑то старичка на виду его держат‑то.
Как тут пришли в землю Сарацинскую,
К прекрасному к царю да к Ивану Окульеву,
Ко тыи ко Марье Вахрамеевной,
Как стали тут оны да рядом еще,
Закричали тут оны во всю голову:
«Ах же ты, да Марья – лебедь белая,
Прекрасный ты царь Иван Окульев был!
А дайте нам злату милостыню спасеную.
Как тут‑то в земли Сарацинскии
Теремы во царствии пошаталися,
Хрустальные оконницы посыпались
А от того от крику от каличьего.
Как тут она в окошко по поясу бросалася,
А этая‑то Марья – лебедь белая,
А смотреть‑то калик что перехожиих.
А смотрит, что сама воспроговорит:
«Прекрасный ты царь Иван Окульевич!
А это не калики, есте русские богатыри:
Старый казак Илья Муромец,
А молодой Добрынюшка Никитич‑он,
А третий, я не знаю, какой‑то е.
Возьми калик к себи, ты корми, пои».
Взимали тут калик да к себе оны
А во тую палату во царскую,
Кормили‑то, поили калик оны досыта.
А досыта кормили их да допьяна,
А надали им злата тут, серебра,
Насыпали‑то им да по подсумку.
Как тут оны пошли назад еще, добры молодцы,
К стольному ко городу ко Киеву.
А отошли от царства ровно три версты,
Забыли они братца что крестового,
А молода Михайлу Потыка Иванова.
Как пошли они, затым вспомнили:
«Зачим‑то мы пошли, а не то сделали,
Забыли‑то мы братца‑то крестового,
Молода Михайлу Потыка Иванова».
Как тут скоро назад ворочалися,
Сами тут говорят таково слово:
«Ай же ты, да Марья – лебедь белая!
Куда девала ты да братца‑то крестового,
А молода Михайлушку Потыка?»
Как тут она по поясу в окошко‑то бросалася,
Отвечат‑то им таково слово
«А ваш‑то есте братец крестовыи ‑
Лежит он у расстанок у крестовскиих,
А у того креста Леванидова,
А белыим горючиим камешком».
Как тут оны поклонились, воротилися,
Как тут пошли путем да дорогою;
Смотрят, ищут братца‑то крестового,
Проходят оны братца тут крестового;
Как этая калика перехожая
А говорит тут им таково слово:
«Ай же вы, да братья всё крестовые!
Прошли да вы что братца есть крестового,
А молода Михайлу Потыка Иванова».
Как тут‑то воротился старичок тот был,
Приводит этих братьицев крестовыих
К тому горючему ко камешку,
Да говорит тут старичок таково слово;
«А скидывайте‑ка вы, братцы, с плеч подсумки,
А кладьте вы еще на сыру землю,
А высыпайте вы да злато‑серебро,
А сыпьте‑тко все вы в одно место».
Как высыпали злато они, серебро
А со тыих, со тых да со подсумков,
А сыпали оны тут в одно место.
Как начал старичок тут живота делить:
Делит он на четыре на части бы.
Как тут‑то говорят они таково слово:

«Ай же ты, да дедушко древний был!
А что же ты живот делишь не ладно бы,
А на четыре‑то части не ровно‑то бы?»
Как говорит старик тут таково слово:
«А кто‑то этот здынет да камешек,
А кинет этот камень через плечо,
Тому две кучи да злата, серебра».
А посылат Ильюшенька Добрынюшку
А приздынуть тут камешек горючии.
Скочил‑то тут Добрынюшка Никитич‑он,
Хватил он этот камень, здынул его,
Здынул‑то столько до колен‑то он,
А больше‑то Добрынюшка не мог здынуть,
А бросил этот камень на сыру землю.
Подскакивал ведь тут Илья Муромец,
Здынул он этот камень до пояса,
Как больше‑то Ильюшенька не мог здынуть.
Как этот старичок тут подхаживал,
А этот‑то он камешек покатывал,
А сам он камешку выговаривал:
«А где‑то был горючий белый камешек,
А стань‑ко тут удалый добрый молодец,
А молодой Михайло Потык сын Иванович.
Подлегчись‑то, Михайлушка, легким‑легко!»
Взимал‑то он да кинул через плечо,
А назади там стал удалый добрый молодец,
Молодой Михайло Потык сын Иванович.
Как тут‑то старичок им спроговорит:
«Ай же вы, богатыри русские!
А я‑то есть Никола Можайскии,
А я вам пособлю за веру‑отечество,
А я‑то вам есть русскиим богатырям».
Да столько они видели старичка тут бы.
Как строили оны тут часовенку,
Тому оны Николе Можайскому.
Как тут этот Михайло сын Иванович
А говорит‑то им таково слово:
«Ах же мои братьица крестовые!
А где‑то есть моя молода жена,
А тая‑то ведь Марья – лебедь белая?»
Как говорят оны таково слово:
«Твоя‑та еще есть молода жена
Замуж пошла за царя за Ивана за Окульева».
Как говорит он им таково слово:
«Поедемте‑ко мы, братцы, след с угоною».
Как говорят оны таково слово:
«Не честь‑то нам хвала молодецкая
Идти нам за чужой‑то женой, ведь за бабою.
Как мы‑то за тобой, добрый молодец,
Идем‑то мы да след‑то с угоною.
Поди‑тка ты один, добрый молодец,
А ничего не следуй‑ко, не спрашивай,
А отсеки царю ты буйну голову,
Тут возьми ты Марью – лебедь белую».
Как скоро шел Михайло, он Потык тот,
А приходил в землю Сарацинскую;
Идет‑то он к палаты ко царскии.
Увидла тая Марья – лебедь белая,
Как налила питей она сонныих
А тую эту чару зелена вина,
Сама тут говорит таково слово:
«Прекрасный ты царь Иван Окульев был!
А не отсек Михайле буйной головы,
А он‑то нонь, Михайлушка, живой‑то стал».
Как тут она подходит близешенько,
А клонится Михайле понизешенько:
«А ты, молодой Михайла Потык сын Иванович!
Силом увез прекрасный царь Иван Окульевич,
Как нунечку ещё было теперечку
Меженный день не может жив‑то быть
А без того без красного без солнышка,
А так я без тебя, молодой Михайло Потык сын Иванович,
А не могу‑то я да ведь жива быть,
А жива быть, не могу‑то есть, ни пить,
Теперь твои уста были печальные,
А ты‑то ведь в великой во кручинушке.
А выпей‑ко с тоски ты, со досадушки
А нынечку как чару зелена вина».
Как выпил‑то он чару, по другой душа горит,
А другу выпил, еще третью след.
Напился тут Михайлушка допьяна,
Пал он тут на матушку на сыру землю.
Как этая тут Марья – лебедь белая
А говорит‑промолвит таково слово:
«Прекрасный ты царь Иван Окульевич!
А отсеки Михайле буйну голову».
А говорит‑то царь таково слово:
«Да ай же ты, да Марья – лебедь белая!
Не честь‑то мне хвала молодецкая
А бить‑то мне‑ка сонного, что мертвого,
А лучше пусть проспится, прохмелится,
протверезится,
А буду бить его я ведь войском тым,
А силушкой своёй я великою.
Как я его побью, а мне‑ка будет тут честь‑хвала
По всей орды ещё да селенныи».
Как тут‑то эта Марья – лебедь белая
Бежала ведь как скоро в кузницу,
Сковала тут она да ведь пять гвоздов,
Взимала она молот три пуда тут,
Хватила тут Михайлу как под пазухи,
Стащила что к стены‑то городовыи,
Распялила Михайлу она на стену,
Забила ему в ногу да гвоздь она,
А в другую забила другой она,
А в руку‑то забила она, в другу так,
А пятой‑от гвоздь она оборонила‑то.
Как тут она ещё да Михайлушку
Ударила ведь молотом в бело лицо,
Облился‑то он кровью тут горючею.
Как ино тут у того прекрасного царя Ивана да Окульева
А была‑то сестрица да родная,
А та эта Настасья Окульевна;
Пошла она гулять по городу,
Приходит ко стене к городовыи,
А смотрит тут задернута черная завеса:
Завешан тут Михайлушко Потык‑он,
Как тут она ведь завесы отдернула,
А смотрит на Михайлушку Потыка.
Как тут он прохмелился, добрый молодец,
Как тут она ему воспроговорит:
«Молодой Михайло Потык сын Иванович!
Возьмешь ли ты меня за себя замуж?
А я бы‑то тебя да избавила
А от тыи от смерти безнапрасныи». ‑
«Да ай же ты, Настасья Окульевна!
А я тебя возьму за себя замуж».
А клал‑то он тут заповедь великую.
Как этая Настасья тут Окульевна
Скорым‑скоро бежала в кузницу,
Взимала она клещи там железные,
Отдирала от стены городовыи
А молода Михайлушку Потыка,
Взимала там она с тюрьмы грешника,
На место да прибила на стену городовую,
Где висел Михайлушка Потык тот,
А утащила тут Михайлушку Потыка
В особой‑то покой да в потайныи.
Как взяла она снадобей здравыих,
Скорым‑скоро излечила тут Михайлушку.
Сама тут говорит таково слово:
«Ай же ты, Михайло сын Иванов был!
А наб‑то теби латы и кольчуги нунь,
А наб‑то теби сабля‑то вострая,
А палица ещё богатырская,
А наб‑то теби да добра коня?» –
«Ай же ты, Настасья Окульевна!
А надо, нужно, мне‑ка‑ва надо ведь».
Как тут она да скорым‑скоро‑скорешенько
Приходит да ко родному братцу‑то:
«Ай же ты, мой братец родимыи,
Прекрасныи ты царь Иван Окульевич!
А я‑то, красна девушка, нездрава е.
Ночесь мне во сне‑виденье казалось ли,
Как дал ты уж мне бы добра коня,
А латы‑ты уж мне‑ка, кольчуги‑ты,
А палицу еще богатырскую,
аблю да, во‑третьиих, вострую,
Да здрава‑то бы стала красна девушка».
Как он ей давал латы еще да кольчуги‑ты,
А палицу ещё богатырскую,
Давает, в‑третьиих, саблю‑ту вострую,
Давал он ей еще тут добра коня.
Доброго коня богатырского.
Как тут она сокрутилась, обладилась,
Обседлала коня богатырского,
Как отъезжала тут она на чисто поле,
Говорила‑то Михайлушке Потыку,
Как говорила там она ему в потай еще:
«Приди‑ко ты, Михайло, на чисто поле,
А дам я теби тут добра коня,
А дам я теби латы, кольчуги вси,
А палицу еще богатырскую,
А саблю ещё дам я ти вострую».
А отходил Михайло на чисто поле,
А приезжат Настасья‑то Окульевна
На тое, на то на чисто поле
А ко тому Михайлушке к Потыку,
А подават скоро ему тут добра коня,
Палицу свою богатырскую,
А латы‑ты, кольчуги богатырские,
А саблю‑ту ещё она вострую
Сокрутился тут Михайлушка богатырем.
Как тут эта Настасья Окульевна,
Бежала‑то она назад домой скорым‑скоро,
Приходит‑то ко родному брату‑то:
«Благодарим‑те тебя, братец мой родимыи!
А дал‑то ведь как ты мне добра коня,
А палицу ты мни богатырскую,
А саблю ты мне‑ка да вострую,
А съездила я ведь, прогуляласе,
Стала здрава я ведь нунчу, красна девушка».
Сама она подвыстала на печку тут.
Как едет молодой Михайло Потык сын Иванович
Как на тоем на том добром кони.
Увидала тая Марья – лебедь белая,
Как ино ту подъезжат Михайло сын Иванович
Ко тыи палате ко царскии,
Как говорит‑то Марья – лебедь белая:
«Прекрасныи ты царь Иван Окульевич!
Сгубила нас сестра твоя родная,
А та‑эта Настасья Окульевна!»
Как тут эта Настасья Окульевна,
Скоро она с печки опущалася.
Как тая‑эта Марья – лебедь белая
А налила питей опять сонныих,
А налила она тут, подходит‑то
А ко тому Михайлушке Потыку:
«Ах молодой Михайло Потык сын Иванович!
Теперь‑то нунчу, нунчу теперичку,
Не может‑то меженный день а жить‑то‑быть,
А жить‑то‑быть без красного без солнышка,
А так я без тебя, а молодой Михайло сын Иванович,
Не могу‑то я ведь жива быть,
Ни есть, ни пить, ни жива быть.
Как теперь твои уста нунь печальные,
Печальные уста да кручинные:
А выпей‑ко ты чару зелена вина
Со тыи тоски, со досадушки,
А со досады с той со великии».
А просит‑то она во слезах его,
А во тых во слезах во великиих.
Как тут‑то ведь Михайлушка Потык‑он
Занес‑то он праву руку за чару‑то,
Как тут эта Настасья Окульевна,
А толкнула она его под руку, ‑
Улетела тая чара далечохонько
Как тут молодой Михайло Потык сын Иванович
Наперед отсек‑то Марье буйну голову,
Потом отсек царю да прекрасному Ивану Окульеву.
А только‑то ведь им тут славы поют:
А придал‑то он им да горькую смерть.
Как скоро взял Настасью Окульевну,
А взял он ведь ю за себя замуж;
Пошли оны во церковь во Божию,
Как приняли оны тут златы венцы.
Придался тут Михайлушко на царство‑то,
А стал‑то тут Михайлушко царить‑то‑жить
А лучше‑то он старого да лучше прежнего.

Источник: Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года. Изд. 4‑е. В 3‑х тт. М. – Л., 1949, т. 1. №52.
Сказитель: Никифор Прохоров.

Русские былины. Былины о русских богатырях.

Бой Василия Буслаева с новгородцами

Жил Буславьюшка – не старился,

Живучись, Буславьюшка преставился.

Оставалось у Буслава чадо милое,

Милое чадо рожоное,

Молодой Васильюшка Буславьевич.

Стал Васенька на улочку похаживать,

Не легкие шуточки пошучивать:

За руку возьмет – рука прочь,

За ногу возьмет – нога прочь,

А которого ударит по горбу

Тот пойдет, сам сутулится.

И говорят мужики новгородские:

«Ай же ты, Васильюшка Буславьевич!

Тебе с этою удачей молодецкою

Наквасити река будет Волхова».

Идет Василий в широкие улочки,

Не весел домой идет, не радошен,

И стречает его желанная матушка,

Честна вдова Авдотья Васильевна:

«Ай же ты, мое чадо милое,

Милое чадо рожоное,

Молодой Васильюшка Буславьевич!

Что идешь не весел, не радошен?

Кто же ти на улушке приобидел?» –

«А никто меня на улушке не обидел.

Я кого возьму за руку – рука прочь,

За ногу кого возьму – нога прочь,

А которого ударю по горбу

Тот пойдет, сам сутулится.

А говорили мужики новгородские,

Что мне с эстою удачей молодецкою

Наквасити река будет Волхова».

И говорит мать таковы слова:

«Ай же ты, Васильюшка Буславьевич!

Прибирай ка себе дружину хоробрую,

Чтоб никто ти в Новеграде не обидел».

И налил Василий чашу зелена вина,

Мерой чашу полтора ведра,

Становил чашу середи двора

И сам ко чаше приговаривал:

«Кто эту чашу примет одной рукой

И выпьет эту чашу за единый дух,

Тот моя будет дружина хоробрая!»

И садился на ременчат стул,

Писал скорописчатые ярлыки,

В ярлыках Васенька прописывал:

«Зовет жалует на почестен пир»;

Ярлычки привязывал ко стрелочкам

И стрелочки стрелял по Новуграду.

И пошли мужики новгородские

Из тоя из церквы из соборныя,

Стали стрелочки нахаживать,

Господа стали стрелочки просматривать:

«Зовет жалует Василий на почестен пир».

И собиралися мужики новгородские увалами,

Увалами собиралися, перевалами,

И пошли к Василью на почестен пир.

И будут у Василья на широком на дворе,

И сами говорят таковы слова:

«Ай же ты, Васильюшка Буславьевич!

Мы теперь стали на твоем дворе,

Всю мы у тя еству выедим

И все напиточки у тя выпьем,

Цветно платьице повыносим,

Красно золото повытащим».

Этыя речи ему не слюбилися.

Выскочил Василий на широкий двор,

Хватал то Василий червленый вяз,

И зачал Василий по двору похаживати,

И зачал он вязом помахивати:

Куда махнет – туда улочка,

Перемахнет – переулочек;

И лежат то мужики увалами,

Увалами лежат, перевалами,

Набило мужиков, как погодою.

И зашел Василий в терема златоверхие:

Мало тот идет, мало новой идет

Ко Васильюшке на широкий двор,

Идет то Костя Новоторжанин

Ко той ко чаре зелена вина

И брал то чару одной рукой,

Выпил эту чару за единый дух.

Как выскочит Василий со новых сеней,

Хватал то Василий червленый вяз,

Как ударил Костю то по горбу.

Стоит то Костя – не крянется,

На буйной голове кудри не ворохнутся.

«Ай же ты, Костя Новоторжанин!

Будь моя дружина хоробрая,

Поди в мои палаты белокаменны».

Мало тот идет, мало новой идет,

Идет то Потанюшка Хроменький

Ко Василью на широкий двор,

Ко той ко чаре зелена вина,

Брал то чару одной рукой

И выпил чару за единый дух.

Как выскочит Василий со новых сеней,

Хватал то Василий червленый вяз,

Ударит Потанюшку по хромым ногам:

Стоит Потанюшка – не крянется,

На буйной голове кудри не ворохнутся.

«Ай же Потанюшка Хроменький!

Будь моя дружина хоробрая,

Поди в мои палаты белокаменны».

Мало тот идет, мало новой идет,

Идет то Хомушка Горбатенький

Ко той ко чаре зелена вина,

Брал то чару одной рукой

И выпил чару за единый дух.

Того и бить не шел со новых сеней:

«Ступай ка в палаты белокаменны

Пить нам напитки сладкие,

Ества то есть сахарные,

А бояться нам в Новеграде некого!»

И прибрал Василий три дружины в Новеграде.

И завелся у князя новгородского почестен пир

На многих князей, на бояр,

На сильных могучиих богатырей.

А молодца Василья не почествовали.

Говорит матери таковы слова:

«Ай же ты, государыня матушка,

Честна вдова Авдотья Васильевна!

Я пойду к князьям на почестен пир».

Возговорит Авдотья Васильевна:

«Ай же ты, мое чадо милое,

Милое чадо рожоное!

Званому гостю место есть,

А незваному гостю места нет».

Он, Василий, матери не слушался,

А взял свою дружину хоробрую

И пошел к князю на почестен пир.

У ворот не спрашивал приворотников,

У дверей не спрашивал придверников,

Прямо шел во гридню столовую.

Он левой ногой во гридню столовую,

А правой ногой за дубовый стол,

За дубовый стол, в большой угол,

И тронулся на лавочку к пестно углу,

И попихнул Василий правой рукой,

Правой рукой и правой ногой:

Все стали гости в пестно углу;

И тронулся на лавочку к верно углу,

И попихнул левой рукой, левой ногой:

Все стали гости на новых сенях.

Другие гости перепалися,

От страху по домам разбежалися.

И зашел Василий за дубовый стол

Со своей дружиною хороброю.

Опять все на пир собиралися,

Все на пиру наедалися,

Все на почестном напивалися,

И все на пиру порасхвастались.

Возговорил Костя Новоторжанин:

«А нечем мне ка, Косте, похвастати;

Я остался от батюшки малешенек,

Малешенек остался и зеленешенек.

Разве тым мне, Косте, похвастати:

Ударить с вами о велик заклад

О буйной головы на весь на Новгород,

Окроме трех монастырей – Спаса преображения,

Матушки Пресвятой Богородицы,

Да ещё монастыря Смоленского».

Ударили они о велик заклад,

И записи написали,

И руки приложили,

И головы приклонили:

«Идти Василью с утра через Волхов мост;

Хоть свалят Василья до мосту,

– Вести на казень на смертную,

Отрубить ему буйну голову;

Хоть свалят Василья у моста,

Вести на казень на смертную,

Отрубить ему буйну голову;

Хоть свалят Василья посередь моста,

Вести на казень на смертную,

Отрубить ему буйну голову.

А уж как пройдет третью заставу,

Тожно больше делать нечего».

И пошел Василий со пира домой,

е весел идет домой, не радошен.

И стречает его желанная матушка,

Честна вдова Авдотья Васильевна:

«Ай же ты, мое чадо милое,

Милое чадо рожоное!

Что идешь не весел, не радошен?»

Говорит Васильюшка Буславьевич:

«Я ударил с мужиками о велик заклад:

Идти с утра на Волхов мост;

Хоть свалят меня до моста,

Хоть свалят меня у моста,

Хоть свалят меня посередь моста,

Вести меня на казень на смертную,

Отрубить мне буйну голову.

А уж как пройду третью заставу,

Тожно больше делать нечего».

Как услышала Авдотья Васильевна,

Запирала в клеточку железную,

Подперла двери железные

Тым ли вязом червленыим.

И налила чашу красна золота,

Другую чашу чиста серебра,

Третью чашу скатна жемчуга,

И понесла в даровья князю новгородскому,

Чтобы простил сына любимого.

Говорит князь новгородский:

«Тожно прощу, когда голову срублю!»

Пошла домой Авдотья Васильевна,

Закручинилась пошла, запечалилась,

Рассеяла красно золото, и чисто серебро,

И скатен жемчуг по чисту полю,

Сама говорила таковы слова:

«Не дорого мне ни золото, ни серебро, ни скатен жемчуг.

А дорога мне буйная головушка

Своего сына любимого,

Молода Васильюшка Буслаева».

И спит Василий, не пробудится.

Как собирались мужики увалами,

Увалами собирались, перевалами,

С тыми шалыгами подорожными;

Кричат они во всю голову:

Ступай ка, Василий, через Волхов мост,

Рушай ка заветы великие!

И выскочил Хомушка Горбатенький,

Убил то он силы за цело сто,

И убил то он силы за другое сто,

Убил то он силы за третье сто,

Убил то он силы до пяти сот.

На смену выскочил Потанюшка Хроменький

И выскочил Костя Новоторжанин.

И мыла служанка, Васильева портомойница,

Платьица на реке на Волхове;

И стало у девушки коромыселко поскакивать,

Стало коромыселко помахивать,

Убило силы то за цело сто,

Убило силы то за другое сто,

Убило силы то за третье сто,

Убило силы то до пяти сот.

И прискочила ко клеточке железные,

Сама говорит таковы слова:

«Ай же ты, Васильюшка Буславьевич!

Ты спишь, Василий, не пробудишься,

А твоя то дружина хоробрая

Во крови ходит, по колен бродит».

Со сна Василий пробуждается,

А сам говорит таковы слова:

«Ай же ты, любезная моя служаночка!

Отопри ка дверцы железные».

Как отперла ему двери железные,

Хватал Василий свой червленый вяз

И пришел к мосту ко Волховскому,

Сам говорит таковы слова:

«Ай же любезная моя дружина хоробрая!

Поди тко теперь опочив держать,

А я теперь стану с ребятами поигрывать».

И зачал Василий по мосту похаживать,

И зачал он вязом помахивать:

Куда махнет – туда улица,

Перемахнет – переулочек;

И лежат то мужики увалами,

Увалами лежат, перевалами,

Набило мужиков, как погодою.

И встрету идет крестовый брат,

Во руках несет шалыгу девяноста пуд,

А сам говорит таковы слова:

«Ай же ты, мой крестовый брателко,

Молодой курень, не попархивай,

На своего крестового брата не наскакивай!

Помнишь, как учились мы с тобой в грамоты:

Я над тобой был в то поры больший брат,

И нынь то я над тобой буду больший брат».

Говорит Василий таковы слова:

«Ай же ты, мой крестовый брателко!

Тебя ля черт несет навстрету мне?

А у нас то ведь дело деется,

Головами, братец, играемся».

И ладит крестовый его брателко

Шалыгой хватить Василья в буйну голову.

Василий хватил шалыгу правой рукой,

И бил то брателка левой рукой,

И пинал то он левой ногой,

Давно у брата и души нет;

И сам говорил таковы слова:

«Нет на друга на старого,

На того ли на брата крестового,

Как брат пришел, по плечу ружье принес».

И пошел Василий по мосту с шалыгою.

И навстрету Васильюшку Буслаеву

Идет крестовый батюшка, старичище пилигримище:

На буйной голове колокол пудов во тысячу,

Во правой руке язык во пятьсот пудов.

Говорит старичище пилигримище:

«Ай же ты, мое чадолко крестовое,

Молодой курень, не попархивай,

На своего крестового батюшка не наскакивай!»

И возговорит Василий Буславьевич:

«Ай же ты, мой крестовый батюшка!

Тебя ли черт несет во той поры

На своего на любимого крестничка?

А у нас то ведь дело деется,

Головами, батюшка, играемся».

И здынул шалыгу девяноста пуд,

Как хлыстнул своего батюшка в буйну голову,

Так рассыпался колокол на ножевые черенья:

Стоит крестный – не крянется,

Желтые кудри не ворохнутся.

Он скочил батюшку против очей его

И хлыстнул то крестного батюшка

В буйну голову промеж ясны очи

И выскочили ясны очи, как пивны чаши.

И напустился тут Василий на домы на каменные.

И вышла Мать Пресвятая Богородица

С того монастыря Смоленского:

«Ай же ты, Авдотья Васильевна!

Закличь своего чада милого,

Милого чада рожоного,

Молода Васильюшка Буслаева,

Хоть бы оставил народу на семена».

Выходила Авдотья Васильевна со новых сеней,

Закликала своего чада милого.

Источник: Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. Изд. 2 е. Под редакцией А. Е. Грузинского. В 3 х тт. М., 1910, т. 2. №169.